Неладно. За оградой ночью пересветыши собирались.
— Да ну? А ты, это…
— Уж кому, как не тебе, знать — не ошиблась я. Да вон, друга спросишь, он видел. Зря люди сунулись в Запретный лес, ой, зря. С рыбой-то что теперь? Выбросить жалко.
— Дай, я выпотрошу, испечём. Если и после дёргаться будет, сожжём и пепел развеем. Вот так удачу послал Трёхрукий! Что, из соседей твоих никто на такое не жаловался?
— Ну, спрашивать не стану, и так уже безумной кличут. Да и без того знаю, не видели они ничего. А то бы крик поднялся, уж не пропустила бы.
Шогол-Ву прикрыл глаза, и почти сразу кто-то коснулся руки.
— Эй, поднимайся! Давай, давай, поесть тебе надо.
На столе дымился кусок рыбы в деревянной миске.
Человек помог сесть, приткнулся рядом. Съел в два раза больше, пока Шогол-Ву выбирал кости.
— Жуй давай, — посоветовал напоследок. — Я хоть и говорил, что мы не спешим, но и валяться тут до зелёных трав нечего. Или пожалею, что бабу не упросил вести меня дальше.
У рыбы не было вкуса, и глотать не хотелось. Шогол-Ву пересилил себя, доел и лёг.
В доме опять зашумели.
— Вот чем ты думал, а?
— Да ладно тебе, тётушка Галь!
— Я тебе сколько раз повторяла не гадить, где живёшь? А?
— Да у него мешков этих — не заметит даже! По-твоему, лучше, чтобы рогачи с голоду крик подняли и люди пришли спросить, что у нас тут творится?
— Рогачи, ага. Ты меня за кого держишь, мальчишка? Думаешь, я зверя степного от рогача не отличу или за курицу приму? Ты хоть подумал, что он мне птицу пожрать может, когда в сарай пускал?
Шогол-Ву поднял голову.
Очаг едва тлел, и холм за окном был серым, погасшим. Двое обернулись к нему. Человек, похоже, успел вымыться.
— Вот, разбудили беднягу.
— Да ему давно пора бы подняться!
— Я встану, — сказал Шогол-Ву.
— Да лежи, лежи, — махнула рукой тётушка Галь.
— Где ты будешь спать? Я занял твою постель.
— Так ночь-то прошла уже, поздно ты спохватился!
Шогол-Ву сел, потёр виски. Голова была тяжёлой от дыма, и тело болело, но меньше. Он встал, покачнувшись.
— Если надо куда, ведро под столом, а наружу не ходите, — сказала тётушка Галь. — Выйду. А ты, слышишь…
И она перешла на громкий шёпот.
— Во Взгорье поезжай, как стемнеет. Помнишь дом, где Яртиг жил, плотник? Хозяева новые, амбар у них полный. Смекаешь?
— Смекаю.
— И мяса я давно не ела.
— Да понял, понял.
Тётушка Галь подняла ладонь и застыла.
Шогол-Ву прислушался. Рогачи. Кто-то скакал по дороге — может, проедут дальше, к поселению, а может, завернут к одинокому дому.
Человек изменился в лице.
— Если то за нами…
— Сидите тихо! — перебила его тётушка. — Заглянут, так выпровожу их. Да не суйтесь раньше времени, ясно? Чтобы не вышло, как тогда…
Не договорив, она протянула руку, нашла дверь, толкнула и вышла торопливо. Затворила, привалилась спиной и затянула песню, медленную, невесёлую:
— Милый говорил: я вернусь, когда
принесёт перо талая вода…
Песня была прощальная, из тех, что поют, провожая на упокоище, расставаясь навсегда. В здравом рассудке никто не стал бы её заводить у себя во дворе. А с безумных какой спрос?
— В час, когда рассвет пламенем горит,
я вернусь к тебе, милый говорил…
Рогачи всё-таки свернули, дробно застучали копыта всё ближе. Крикнул всадник, один, другой. Раскудахтались куры, хлопая крыльями, слышно было, кинулись прочь со двора.
— Растеклось водой снега серебро,
принесла вода кровь, а не перо…
Шогол-Ву поискал глазами нож. Потянул с полки тихо, чтобы не звякнуть о котелок, — тонкий нож, только-только наточенный. Стряхнул с рукояти пару налипших чешуек, не глядя, и бесшумно встал у двери.
Рогачи уже фыркали тут, за стеной. Человек присел, чтобы не разглядели из окна.
— Эй, старуха! Может, видела… — начал гость властно и грубо — и осёкся.
— Ага, видела она, — насмешливо сказал другой. — И чё за день, удача за удачей, хвала Трёхрукому.
Они решили не говорить с тётушкой Галь, будто не заметили её. И она продолжила петь, будто и ей не было дела до пришлых людей:
— На рассвете холм окропила кровь,
милый мой ушёл тропами богов…
— Тьфу, ещё песня какая! — сплюнул гость. — Знак недобрый. Молчи, карга старая!
— Да оставь её, Улле. Ну, я к старосте тогда, а ты у других поспрашивай, кого увидишь. Но, пошёл!..
Он свистнул, и рогач захрапел в ответ. Всадник уехал, но второй остался.
— Эй, старая… — нерешительно начал он. — Слышишь, эй? Может, ну, был тут кто чужой?
— А как же, — охотно откликнулась тётушка Галь. — Двое.
— Да, и где ж они?
— Один уехал вот только что, а ты второй.
— Тьфу, дура!
Гость сплюнул опять, а дальше только и слышно было, как скачет со двора рогач.
Хозяйка отворила дверь.
— Нат! — зашипела она. — Эти люди знают, кого ищут? Имя?
— В этот раз, похоже, знают, — ответил тот.
— Ты раньше сказать не мог, а? Дурень! Вернутся же, дом перетряхнут. Уходите к рыбацкой хижине, живо! Живо прочь отсюда!
И она скрылась из виду.
Шогол-Ву набросил куртку, морщась. Подхватил мешок. Хозяйка вернулась, нащупала грязные повязки в углу — думала постирать — и отправила в огонь. Брошенная дверь медленно затворялась, и в проёме виднелась нептица. Стояла, жмурясь на свет.
Человек выскочил прочь, сын детей тропы — за ним. Рогач мотнул головой, человек поймал повод, придержал.
Шогол-Ву забрался без помощи, стиснув зубы. Взял мешок, который совал ему спутник. Тот устроился позади, даже сесть толком не успел, как погнал рогача к Безлюдью. Нептица ещё постояла и, вскрикнув, пустилась следом.
Шогол-Ву попытался обернуться. Шея не вертелась. Всадников не углядел, только лаяли псы вдалеке, исходили злобой.
— Мешаешь, — зашипел человек. — Заметят, так сразу узнаем. Сядь ровно!
Когда Кривой Луг пропал из виду, впереди показался берег Стыни, ровный, как брошенная на пол бурая шкура с застрявшим в ней сором. Дальше он дыбился хребтом и лез в реку, и у этого хребта ютилась хижина.
Каменные ноги её подмыло водой, нанесло ила и песка. Травы взобрались по низкой крыше, подступили кустарники. Но вход был расчищен, и кто-то заботился, чтобы труба не упала, и доски причала были крепки.
Сюда человек и направил рогача. Перестал его понукать.
— Эй, а ну послушай, есть тут кто?
Он склонился ближе и дышал в ухо, и всхрапывал рогач, и сухие высокие травы шумели под брюхом нептицы, трещали под копытами. Шептала река, набегая на берег.
— Я не слышу.
— Да что ж ты бесполезный
