никакого зла не совершил, то вроде как и слово попусту дал. Ну, куда торопиться, мы ещё награду не получили. Вот получим, поглядим тогда.
Они останавливались дважды. Поджидали нептицу, давали рогачу отдохнуть и напиться. Сидя у говорливого родника, Шогол-Ву вглядывался в туманную даль, но не видел и не слышал погони.
— Я не понимаю, — сказал он наконец. — Почему за нами не идут?
— Ну так след потеряли. Это у меня, вон, лучший проводник во всех Разделённых землях…
Рука человека застыла над плечом запятнанного. Хотел потрепать, но вовремя вспомнил о ранах.
— А у них такого нет, — завершил он.
— Найти след нетрудно. Люди могут. За нами не идут.
— Может, другими путями. А мы вроде недалеко от Кривого Луга, а? Гляжу, места знакомые. Ты как, тут хочешь заночевать или под крышей? Давай крюк сделаем.
Шогол-Ву окинул взглядом пустынную равнину с редкой порослью. Далеко-далеко, как упавшие искры, тлели огни поселения, то разгораясь, то потухая в негустом тумане.
— Здесь ночевать нельзя. И туда нельзя, опасно.
— Ха! А мы далеко и не полезем. Живёт у меня там кое-кто на окраине. Ну? Придём тихо, незаметно, а на рассвете дальше двинем.
— Хочешь, иди. Я заночую под открытым небом. Кто примет такого, как я?
— А вот и посмотришь, кто. Да ты не бойся, человек надёжный.
Уже совсем стемнело, когда рогач, устало фыркнув, остановился у жилья на отшибе. Домишко был плохой, земляная крыша просела, внутри не горел огонь. Но тянуло дымом, и в покосившемся сарае возились куры, вскрикивая сонно. Видно, сбились в поисках тепла, и кого-то столкнули с насеста.
Человек спустился на землю, размялся, подставил плечо, чтобы запятнанный мог сойти. Нептица добрела, поджимая лапу, и легла. Раскрыла клюв, тяжело дыша. Притихла ненадолго, прислушиваясь к шуму в курятнике, и вновь задышала со свистом.
Человек поднял было руку, чтобы постучать, но тут дверь сама отворилась.
— Кто здесь? — спросил женский голос, высокий, скрипучий. Без страха спросил.
— Тётушка Галь, да улыбнётся тебе Двуликий! А я…
— А-а, вот кто пожаловал!
Женщина протянула руку, коснулась лица гостя. Немолодая, но лица в сумерках почти не разглядеть. В неприбранных волосах, когда-то чёрных, пенными ручьями текли седые пряди.
— Давно не виделись, Нат. Забыл тётушку, совсем забыл!.. Ты не один?
И погрозила пальцем:
— А улыбку Двуликого нечего поминать! Думаешь, не знаю я, что сейчас время Одноглазого, когда добрые люди по дорогам не ходят? Опять ты за своё, а? Что натворил в этот раз?
— Да что ты сразу о плохом? Вот, спутник мой болен. Дарен его зовут. Из-за него тащились едва, а то бы раньше явились. Нам бы рогачей привязать, накормить да напоить, и самим отдохнуть.
— Рогачей, значит? — спросила хозяйка дома. — Ну, привязывай, привязывай. В сарай загони и в дом иди.
Она подняла руку и поманила Шогола-Ву.
— Идём со мной.
В доме слабо тлел очаг, освещая голые стены и рассохшийся пол. Длинный сундук, накрытый шкурами, служил и лавкой, и лежанкой, рядом приткнулся стол, а больше тут ничего и не было. Только полки с нехитрой утварью у печи.
Хозяйка подняла крышку сундука, вытащила ещё шкуру, подала запятнанному. Здесь, у очага, стало видно, что глаза её затянуты белой пеленой, как туманом.
— На, устроишься в углу.
А когда он подошёл, протянула руку, цепко схватила перо, вплетённое в прядь волос, и пробормотала с усмешкой:
— Дарен, ага, как же. Думаешь, если Трёхрукий забрал глаза у тётушки Галь, то она не видит? Трёхрукий дал взамен больше… Что же ты? Бери шкуру.
— Я могу уйти. Посплю снаружи.
— «Уйти»! Стели и ложись. От ужина ничего не осталось, но Нат, если не глуп, яиц прихватит, испечёте. Ты и правда болен, тут он не врал. Что с тобой, а?
— Поранился.
— Да, тётушка Галь могла бы и сама догадаться, раз пахнет кровью и вечником. И обо что же ты поранился?
— О плеть.
Старая женщина скрипуче рассмеялась.
— И как только вы с Натом поладили, хотела бы я знать? Ох, бедный ты, бедный.
Вернулся человек, отворив дверь ногой. Прошёл боком.
— Ты, тётушка, для нас яиц не пожалеешь? А то ведь к ужину, я думаю, никого не ждала, а у нас мешки пустые, и животы тоже.
— Для добрых гостей припасов не жалко, хозяйничай. А ты…
Она обернулась к запятнанному, будто могла его видеть.
— Ложись уже… Дарен.
Глава 13. Дева
Шогол-Ву задремал ненадолго, проснулся, и сон больше его не брал. Спина горела, будто плеть гуляла по ней, десятки плетей, и не было покоя на жёстком полу, на тонкой шкуре.
Он повернулся раз, другой. Сел. Голова была тяжёлой, будто наклонился к очагу, и жар туманил глаза, и всё плыло от дыма.
Шогол-Ву прижался лбом к холодной стене. Стало легче, но ненадолго.
Он поднялся, открыл дверь тихо, чтобы не шуметь, и вышел в стылую чёрную ночь.
Где-то брехал одинокий пёс, и в тишине его лай разносился далеко. В сарае зашумело и стихло, курица издала сонный звук. Фыркнул за стеной рогач.
Одноглазый прятался за плотным одеялом, и даже сыну детей тропы в этой тьме почти ничего не было видно.
Шогол-Ву прошёл дальше, к остаткам покосившейся ограды. Тронул — зашаталась, но не упала. Он примостил локти, стараясь не налегать, и всмотрелся в пустошь, каменистую и неровную. С этой стороны не возделывали поля, больно уж много мороки, чтобы отвоевать у Безлюдья клочок и добиться, чтобы родил.
Вскоре глаз начал различать метёлки трав, тихо плывущие по ветру, и отдельные камни, и серую листву старого года.
Лист покатился, за ним ещё один. Они зацепились друг за друга, за камешек. Поднялись смешно, как заячьи уши — и засветились чуть заметно.
Зверь поднялся с лёгким треском, вытягивая из земли лапы-коренья, повернул голову, огляделся. Ветер зашумел негромко, путая иссохшие стебли, погнал сор — и второй зверь потянулся, встряхнулся. Лёгкое свечение окутало и его, как туман, то сгущаясь, то рассеиваясь.
Звери коснулись носами, прижали уши-листья. Туман расплылся, стелясь, и десятки мелких тварей закопошились в нём, перепрыгивая с места на место, вытягиваясь, обнюхиваясь, припадая на узловатые лапы и прядая ушами. При этом они шумели не больше, чем сухая трава под ветром.
Шогол-Ву замер не дыша. Он наблюдал, и звери поглядывали на него. Не боялись, но и ближе не подходили.
За спиной тихо отворилась дверь. Кто-то пошёл через двор легко, будто Двуликий освещал ему дорогу.
Тётушка Галь остановилась рядом. Она молчала, глядя туда, за ограду, хотя
