Запнулся о холстину, разорванную криво, что тянулась за ногой. Сел на землю.
— Выродок!.. — прошептал, отползая. — Как есть, выродок!
— Во, — сказал человек упавшим голосом, — потревожили. С холма свалился.
— Да что ж это творится? — жалобно прохрипел незнакомец. — Может, сон это дурной?..
И он потёр лицо руками. Посмотрел на свои ладони, на потемневшие пальцы с чёрными ногтями, обломанными, в земле.
— Я говорил, — сказал Шогол-Ву. — Мертвецы ходят.
— Мертвецы?.. Нет, нет!.. Нет!..
Парень замотал головой. Дёрнул ногой, стряхивая холстину. Нептица прыгнула, играя, придержала, и полотно осталось под лапой.
— Нет, нет!.. Сон дурной… Я не мертвец! Не мертвец!.. Это всё жар…
Он поднялся наконец, шатаясь, и встал на краю разрытой ямы.
— Живьём похоронили… Ошиблись. А я живой!.. Живой, слышите вы? Живой!..
Хриплый крик разнёсся над могилами, пугая рогача. Белые глаза глядели жалобно, не веря.
— Тела не чую… Это ведь сон?.. Унна, разбуди меня, разбуди, мне страшно!
Нептица бросила драть саван, фыркнула, склонила голову набок.
— Ох, боги, простите, — зашептал человек за спиной Шогола-Ву. — Слово даю, из награды возьму лишь малость, чтобы путь оплатить, а всё остальное вам отдам! Ох, простите, не карайте!..
Он хлестнул рогача, направил его прочь, не выбирая дороги, и всё бормотал:
— Пощади нас, Двуликий, пресветлый! Трёхрукий, не отнимай удачу! Будь милостив, Одноглазый!..
Шогол-Ву сжал покрепче гриву, стиснул зубы, прикрыл глаза. Он тоже обратился к богам, но просил о том, чтобы на пути не встретились живые. Едва доставало сил держаться прямо, а когда спутник клонился и задевал спину, хотелось кричать.
— Зря… поспешил, — сказал он, когда почувствовал, что может говорить. — Нужно было отправить… его к богам…
— Да? И кому ты предлагал с ним отправиться, мне или тебе?
— Нож в сердце, и он бы ушёл. Куда он… такой…
— Какое сердце, если то душа бесплотная, умник?
— Я говорил про дитя… Ты не верил. Ашша-Ри тоже видела мертвеца. Мы говорили тебе…
Человек надолго умолк.
Они скакали по бездорожью, подмёрзшей серой земле, покрытой мёртвой травой старого года. Видные далеко, но и сами могли заметить погоню. Никто не гнался за ними.
— Так с чего мертвецам бродить? — наконец разлепил губы человек. — Это, может, из-за вас, выродков? То-то покойники рядом с вами поднимаются.
— Тот, у Жерновков, шёл издалека. За ним шёл Перст со своими людьми. Это не вина Ашши-Ри.
— А чья вина?
Нептица вскрикнула. Она уже отстала от рогача, выбилась из сил, но человек и не думал её ждать.
— Ну, тогда Запретный лес остаётся, — задумчиво сказал он. — Хватило же ума у Свартина и туда полезть. Ваше-то племя хоть и выродки, но к людям выходили, а те… Вот что мы о них знаем?
Дети леса и правда не покидали своих земель. Раудур, говорили, очертаниями походил на рыжуху, и Запретный лес лежал на её спине. Он граничил с Косматым хребтом, но дети тропы сторонились тех границ.
Распознать их было легко: видишь белые стволы — значит, дальше ходу нет.
Старшие запрещали, и всё-таки юные дети тропы нет-нет да убегали туда, где у холодного бока Стыни лес седел, где всегда, даже в безветренную пору, раскачивали голыми ветвями деревья, светлые, как белостволки, и крепкие, как дубы. Не было у них ни плодов, ни листвы, хоть когда приди. Кора — будто кто вырезал хитрые узоры.
Шогол-Ву ходил тоже, в первый раз ещё тогда, как был безымянным сыном племени. Когда его не звали знающим мать, и Ашша-Ри не сторонилась. Тогда она была на голову выше него и уже получила имя. Там, у белого леса, они стояли, закусив концы вплетённых в волосы перьев — верили, это убережёт от зла, — и всё равно было страшно. Никто не видел в тех местах ни зверя, ни человека, так откуда же брался страх?
После было всякое. Опасные дороги, сильные враги, но такого страха больше не было никогда.
Шогол-Ву помнил, как они стояли вдвоём, а те, что пришли с ними, давно сбежали. Как каждый хотел уйти, но не желал уступать другому. Наконец, они развернулись и ушли вместе, медленно, шаг за шагом, следя друг за другом. Вырвешься вперёд хоть на самую малость, и второй назовёт трусом.
А у костра Зебан-Ар заметил изжёванные перья и без слов понял, куда ходили. И оставил без еды, чтобы чтили запреты, хотя уж он-то знал, что этим их не остановить.
Говорили, много жизней назад Стерк Удачливый, людской вождь, отдал белый лес, а с ним слово, что ни сам он, ни его потомки туда не сунутся. Так и повелось. Дети леса тоже редко показывались в Разделённых землях, и болтали про них всякое. Чем дальше, тем больше.
В последние годы к небылицам и страхам прибавилась злость. Люди не трогали Запретный лес, а он разрастался. Небыстро, но захватил часть полей, придвинулся к деревушкам. Если не рубить, что дальше? Да и боязно жить у самой границы, за которой, говорят, бродят невиданные чудища, а страшнее их сами дети леса, светлолицые, беловолосые и непонятные.
Кто станет жить в лесной чаще, когда есть деревни и города? Как они живут? Никого не пускают. Обычаи их неизвестны. Выменивают у границы кое-какие товары на ягоды, хворост и мёд. Это же надо, менять холсты, трудом сотканные, или утварь на хворост, который под ногами лежит, собирай не хочу!
Вот только кто ходил собирать, те не возвращались, а по старому закону и ответа не спросить, сами виноваты. Звери их заедали или дети леса, кто знает.
— Ты говорил, был там, — сказал Шогол-Ву. — Говорил, зашёл и вернулся. Это было?
— Говорил, говорил. Забудь! И мне бы самому забыть. Эх, и до чего жалко, что третьего рогача не прихватили! Там, куда мы путь держим, есть один умелец менять им масти. Продали бы, и нам выгода, и он не внакладе. Лишнее серебро ещё никому не мешало.
Он цокнул языком и прибавил с досадой:
— Да я бы и прихватил, если б только время было. Мы вернулись когда, у ворот уже побывал кто-то и тела прибрал. Хорошо, до рогачей не добрались. Но мы уж спешили, как могли, и каждый миг стрелы в спину ждали. И всё равно жалко теперь, особенно как подумаю, что золото богам обещал.
Подстегнув рогача, человек помолчал немного и сказал задумчиво:
— А вот как думаешь, друг мой Шогол-Ву, если то был мертвец, а не дух потревоженный, то выходит, нет у нас вины перед богами?
— Ты не любишь держать обещания, да?
— Да я слово своё всегда держу! Только если я
