Коновалову вдруг захотелось есть. Он пошел, раздвигая густеюшую с каждой минутой, наваливающуюся на площадь грозовой тучей толпу, ориентируясь на дымок шашлычной в дальнем конце. Там, возле потрескивающего углями мангала, хозяйничал Ваха. Ловко подхватывая горячие шампуры волосатыми пальцами, он, поддавшись всеобщему веселью, распевал во все горло:
– Да-а-вай за вас,
Давай за нас
И за Кавказ,
И за спецназ!
Признав Коновалова, махнул ему приветливо полотенцем.
– Ай, началнык! Садись, шашлык кушай. Сто грамм будэш?
– Буду! – решительно кивнул полковник, усевшись за пластмассовый столик.
Ваха, хлестнув по чистой столешнице полотенцем, расторопно поставил порцию шашлыка в пластмассовой тарелочке, полив ее кислым ткемалевым соусом и присыпав кольцами нашинкованного лука, щедро, с «бугорком», наполнил стаканчик водкой.
– Налей себе, да присядь, – предложил Коновалов. Шашлычник сел, плеснул себе из бутылки «Столичной».
– Давай, за мирную жизнь! – поднял стаканчик полковник.
– Давай, дарагой, Я мирный ингуш…
– А я самый мирный полковник!
Выпили, закусили подрумяненным шашлычком. Ваха опять налил.
– За Россию давай. Сепаратисты – дураки. Я весной на родину ездил, в Грозном тоже был. Объяснял братьям своим. Большая, говорил, страна – сильный народ. Маленькая страна – слабый народ. Чечня – ма-а-ленькая страна, ее на карте мира не видно. А Россия – во-о! И у чечена в России родина от Калининграда до Владивостока. Понял?!
– Я-то понял, – кивнул Коновалов. – А твои братья поняли?
– Мал-мал… – затуманился Ваха. – Один за федералов воюет, другой против…
К столику подлетел парень, облаченный в белую куртку и поварской колпак.
– Ваха Бесланович! Там братва подъехала. Двадцать порций заказала!
– Идy, иду, – поднялся шашлычник и кивнул полковнику. – Извини, брат, дела! Видал? Помощник мой, Сашка. Герой России!
– Слыхал про него, – улыбнулся Коновалов.
– Теперь у меня работает! – с гордостью заявил Ваха. – А ты отдыхай, кушай. Захочешь – еще принесу. Я пять свиней закупил – праздник!
Коновалов остался за столиком в одиночестве. С удовольствием жуя сочное, пахнущее дымком мясо, он профессиональным взором окинул площадь. И мгновенно увидел среди праздношатающейся публики агентов в штатском, разглядел снайперов прикрытия в чердачных окнах близлежащих домов, заметил, что на смену дельтаплану в воздухе закружил вертолет защитного цвета, и понял, что с минуты на минуту на трибуне появится президент.
Оценив меры безопасности, предпринятые прибывшим из Москвы начальством, Коновалов скептически хмыкнул. Потому что с их помощью защитить Первого президента от очередного покушения не удастся. Остановить стрелка, когда придет время, сможет только он, изгнанный за ненадобностью полковник…
Коновалов налил себе еще водки, неторопливо, со вкусом, выпил. Бросил в рот колечко кислого от соуса лука и поднялся из-за стола.
Теперь пора.
XXXV
Президентский лимузин – теперь уже настоящий, бронированный, доставленный спецрейсом из кремлевского гаража, медленно вырулил на площадь, рассекая, будто черный ледокол, людскую толпу. Рядом с ним трусили, по-собачьи запалено дыша и зыркая по сторонам, несколько дюжих телохранителей. Впереди и сзади торжественно рокотали двигателями «Харлеи» гаишников, принаряженных по этому случаю, несмотря на жару, в блестящие антрацитно кожаные куртки, затянутые белыми портупеями.
Подкатив к свежесколоченной трибуне, задрапированной, чтобы не навивать ненужных ассоциаций, в синюю, с явным оттенком голубизны ткань, лимузин затормозил мягко. Запыхавшийся шнырь в строгом костюме распахнул многопудовую пуленепробиваемую дверь. Первый президент неловко выбрался из пахнувшего дорогой кожей салона, и со старомодной галантностью подхватил под локоток дородную супругу, едва не запутавшуюся в подоле платья. Охрана мгновенно обступила чету, и проводила, бесцеремонно раздвигая плечами толпящуюся у трибуны привилегированную публику, до покрытой ковровой дорожкой лестницы, в конце которой, возвышаясь над прочими, уже лучилось радостными улыбками областное и городское начальство.
На первой ступени к обсиженной местной властью вершине президента встречали две рослые девицы в кокошниках с огромным караваем в руках. Дед отщипнул загорелую до негроидной черноты верхнюю корочку, ткнул ее в солонку, и, сунув в рот, скривился от хрустнувших на зубах кристалликов соли, с трудом проглотил. Шагнув, он запнулся о складку ковра, но его подхватили с двух сторон телохранители, чуть оттеснив супругу, и мигом, незаметно для стороннего глаза, держа на весу, вознесли на помост. Там слегка ошарашенный президент брезгливо жал чьи-то липкие от волнительного пота ладони, будто узнавая, хлопал кого-то по жирным плечам, улыбался, скаля фарфоровые зубы и невольно высовывая горящий от хлеба с избытком соли язык.
Его, направляя и деликатно подталкивая, вывели в первый ряд, лицом к толпе, поставили рядом с микрофоном, в который тут же заорал восторженно, багровея шеей, какой-то толстяк из местного руководства.
– Друзья! Козловчане! Земляки! Сегодня наш город отмечает знаменательное событие – трехсотлетие со дня основания. Поздравить нас с этой знаменательной датой прибыл сам Первый президент России!
– Ур-р-ра-а!!! – грянула площадь, и людское море заволновалось, запестрело флажками и букетами цветов, взвились сотни воздушных шариков – будто пузырьки газа во взбаламученном стакане пива, и вместе с ними в поднебесье ударило похмельно, как из пушек: «Ур-ра-а!!!
Президенту уступили место перед микрофоном. Он, не ожидавший, что говорить придется так-то вот, сразу, растерялся чуток. Полез во внутренний карман пиджака, достал очки в кожаном футляре, торжественно, держа за душки обеими руками, водрузил их на нос. Замешкался, пряча футляр, промахнулся им мимо кармана – раз, другой, и, отчаявшись, передал жене. Потом опять пошарил за пазухой.
– В правом боковом… – сдавленно, вытянув губы трубочкой, шепнула ему жена.
Президент, неотрывно глядя в микрофон, полез в правый карман, извлек сложенный вдвое лист мелованной бумаги, развернул, поднес близко к глазам, потом отодвинул, примеряясь, как сподручнее прочитать.
– Э-э… – начал он, старательно вглядываясь в текст. – Дорогие мои… э-э… козельчане!
Глухо бормотавший до того на площади народ, увидев перед собой Первого президента, разом захлопнул со вздохом раззявленные рты:
– А-а-ап!
А Дед, пристально вглядываясь в трепетавшую на утреннем ветерке бумажку, между тем продолжал.
– Прежде всего позвольте мне поз… поздравить вас со знаменательным юбилеем. Тр… Тры… Трехсотлетием, понимаешь, вашего пр… пре-кра– сного города…
– Ур-р-а… – многоголосо рявкнула площадь.
– И в этот… этот знаменательный… знаменательный, понимаешь, день… Я э-э… пользуюсь чаем… чаем? – поднял он удивленно брови, и, обернувшись к жене, сказал явственно, так, что разнеслось из динамиков на весь Козлов. – Вы што мне, понимаешь, херню написали… Ничо не понятно…
Площадь грянула хохотом, кто-то крикнул, поддерживая:
– Давай, дед, давай! Крой их в душу мать!
– Да ты палец убери! Ты пальцем слово закрыл! – растревоженной змеей зашипела ему в ухо жена.
Президент вздохнул, опять покорно, с прищуром, вгляделся в бумажку.
– Пользуясь чаем… Потому-шта-а… нахожусь я в самой, понимаешь, глубине России, на родине, можно сказать, я хочу объявить свою поли… литическую… – он замялся опять, оглянулся беспомощно на жену.
– Волю! Политическую волю! – забубнила она. – Палец убери, ты пальцем строчки прикрыл!
– Политическую, стал быть, волю, – послушно продублировал в микрофон президент. – Пальцем, понимаешь… – он приподнял очки, утер платком слезящиеся глаза.
– Да палец убери, там дальше текст идет, понимаешь, дальше! – в истерике шипела жена.
– Да… Палец, понимаешь… им в рот не клади! – нес околесицу президент, не в силах разобрать того, что написано на сбившейся в комок бумаге. – Откусят, понимаешь, и не подавятся! Пусть не думают, что мы с вами, братцы мои, пальцем деланы!
– Г-г-а! – орала, соглашаясь с ним, пьяная площадь, и поднаторевший за долгие годы в митинговых баталиях президент окрылился вдруг, воспрял, сунул бумажку в руки оторопевшей жене.
– На, сама читай эту хренотень, – а потом гаркнул в микрофон. – Земляки! Россияне!
– А-а-а! – не помня себя, ревом отозвалась площадь.
– Про политическую волю, про завещание говори! – в отчаянье теребила его за полу пиджака жена.
– Кызылчане! Объявляю, значит, вам свою волю!– импровизировал президент.
– Коз-лов-чане, – шептал ему по слогам в ухо с другой стороны багровый от волнения чиновник, открывший митинг.
