Случай с неверным мужем стал первым и самым страшным выплеском энергии, таящейся в непрошибаемой женщине. Распахнув дверцу машины, где предавалась страсти нелепая парочка, Атразекова, шествующая до того к подъезду с продуктовыми сумками, выхватила из них пару орудий для нападения и швырнула в парик «рыжей старухи» коробочку сметаны, которая медленно потекла по растрепанным патлам, а по вытянувшейся физиономии мужа мстительница остервенело размазала гроздь перезрелых бананов. Спасибо, что не припечатала двухлитровой бутылкой газировки. После развода Светлана пошла к психологу на консультацию. И обаятельная мышка-докторишка, кругленькая блондиночка средних лет, поставила неутешительный диагноз: Светка относится к типу женщин-матерей, и ей всю жизнь тащить крест неустроенных, капризных мальчиков-мужей, которые считают большим подарком для «мамочки» одно свое присутствие. И Светка решила: «Дудки! Буду жить для себя! Захочу – рожу. Захочу – вообще уеду из страны. Захочу – роман закручу». Но Светка не родила, не уехала и не закрутила. Она пришла ко Христу: и весь «романический» морок как чистым ветром выдуло из нее. Заповеди и молитва стали главным, настоящим в ее жизни. А потом появился монастырь. С укладом, так созвучным Светланиной душе. Но сегодня, лежа в келье инокини, то молясь, то плача, Атразекова поняла, что ее душу переполняет пугающее, огромное чувство. На искушение оно почему-то не списывалось, как ни твердила себе о том трудница. Потому что было глубоким и спокойным. «Господь привел ЕГО в монастырь для МЕНЯ? И мне про монашество забыть? Боже, дай сил и трезвости понять… Дай…»
Дела по убийствам монахинь и продавщицы Красновой объединили, как и предполагал следователь Быстров, с кражей миллионов, и досталось оно Эм-скому следственному комитету и лично ему, Сергею Георгиевичу. Крошечной подвижкой в следствии можно было считать то, что приметы звероподобного мужика, оглушившего охранника в больнице и «благодетеля», споившего персонал голоднинской «Скорой помощи», совпадали. Таким образом, приметы двух человек банды, Арины и «зверюги», были в руках следствия. Отпечатки пальцев убийцы также имелись – на лицевой маске и держателе туалетной бумаги они совпадали, и значит, Шатов не ошибся с квартирой, в которой обретались бандиты. Но всего этого было мало, чрезвычайно мало для распутывания многослойного дела. Широколицый «Иоанн», вывезший деньги из монастыря, канул в неизвестном направлении. Он вывел из строя тормоза «газели»? Или «зверюга»? Или в банде значительно больше народу? А главное, кто действовал в монастыре? Ни одного подозреваемого у следователя Быстрова, лично общавшегося с насельницами, наблюдавшего за ними, не было. Он и Иова «приструнил», по большей части, из вредности. Ну не дух же демонский, в самом деле, травил Калистрату и вскрывал сейф! Но Сергей Георгиевич чувствовал, что основная зацепка кроется не в обители, а на выставке. Именно туда, отчаянно рискуя, Арина явилась сама и завершила свое черное дело в больнице – что было просто безрассудством. Значит, убийство Татьяны Красновой не терпело промедления, значит, она могла дать особо ценные сведения следствию. Но женщина целые дни проводила на выставке, и потому только там могла что-то увидеть или услышать. А может, она была вовлечена в преступную деятельность – что-то распространяла? Или была передатчиком информации? Денег? Или чего-то иного? В ее мобильном телефоне не нашлось номера с именем Арина. В дешевеньком аппаратике вообще имелось лишь шесть телефонов. Дочери, сестры, подруги, погибшей матери Евгении и собеса с поликлиникой. Сестра жила в Иванове, они не виделись годами, со слов дочери убитой, Анастасии. Подруга уже вторую неделю находилась в санатории. С ней тоже не мешает побеседовать, благо, отдыхает под Москвой. Но прежде всего – выставка. Следователь всерьез решил сегодня поговорить с организаторами торговли, чтобы взять у них схему палаток. Еще раз побеседовать с торговцами. Кроме того, Быстров отправил Загорайло обследовать квартиру убитой и еще раз встретиться с ее дочерью. Поплавский занимался связями хозяйки «нехорошей квартиры» Глоткиной, а Митрохин с извечной въедливостью разыскивал приметную машину Арины – белую БМВ с аэрографией, изображавшей ветку цветущей вишни. Или груши. Впрочем, возможно, и яблони: словом, какой-то «сакуры». Когда Сергей Георгиевич уже собрался выходить из дома, запиликал мобильный. Неизвестный номер.
– Здравствуйте, Сергей Георгиевич, это Светлана. Из монастыря. Ну, которая с вами в коровнике банку искала, – низкий, чарующий голос заставил Быстрова задержать дыхание. Сглотнув, он «казенным» тоном прервал излишние представления богомолки:
– Здравствуйте, Света, я вас сразу узнал. Что случилось?
В трубке раздалось какое-то неотчетливое пыхтение.
– Я ужасно сглупила. Ужасно! И теперь боюсь…
– А что вы сделали?
– Ой, мне нужно все это рассказать подробно. Это не два слова. Я, простите, хотела бы увидеть вас. Если это неудобно, то, конечно… Но, боюсь, мне оставаться в монастыре опасно.
– Да что же вы натворили?
– Я попыталась поймать убийцу на живца. То есть на себя.
– Это еще как?
– Сказала, что знаю, кто он. Призвала к покаянию.
– Господи, когда же и кому вы это сказали?! – ужаснулся Быстров
– Вчера, после вечерней трапезы, всем сестрам за столом. Я, конечно, наврала. Ничего я не знаю, просто это напряжение выносить больше невозможно! Невозможно… Ночь я провела у Нины. Она ужасно кричала на меня, а сейчас, утром, боюсь… Не ем ничего и не пью. Ну, дура, Сергей Георгиевич, дура!
– Уезжайте домой! Немедленно! А впрочем, и это может быть опасно. Уж если «газель»…
Следователь как-то обреченно замолчал. Светлана тоже замерла. Через несколько секунд, показавшихся ей вечностью, Быстров заговорил четко и категорично:
– Я пришлю за вами машину. Будьте все время на глазах у Нины или Капы. А лучше самой матери Никаноры. Машина привезет вас ко мне домой. Не перечьте! – пресек он пытавшуюся издать звук собеседницу. – Ключи на крыльце, под перевернутым керамическим горшком на тумбочке. Увидите, когда подниметесь, тумбочку. Света, вы меня слышите? – в трубке басовито хмыкнуло. – Ну вот, и располагайтесь у меня. Холодильник, ванная, книги. А лучше поспите. В гостиной диван, – тут Быстрову стало неловко, и он грубовато закруглился: – В общем, я приеду из Москвы к вечеру, и разберемся. Ждите «уазик». – И следователь решительно захлопнул крышку телефона.
Недовольный собой, активной не к месту Светланой, тем, что в Москву ехать ему категорически расхотелось, а хотелось остаться дома, со «свидетельницей», которой угрожала опасность, а он мог ее спасать и даже заботиться, ну… хоть сосиски сварить, Сергей Георгиевич позвонил в отдел, отправил машину в монастырь, а сам пошел на станцию. Лишнего транспорта в «конторе» не наблюдалось, а у следователя все не хватало ни денег, ни запала купить себе машину. Впрочем, и водить он не любил, потому что делал это из рук вон плохо. А плохо делать что-либо стыдно, и потому Быстров старался не делать того, что не получается или получается с трудом.
Вполне окрепший за двое суток, Саша Шатов категорично отказался от услуг медсестры Леночки, позвонившей с утра.
– Ни-икаких ка-апельниц! – кричал «больной» из ванной, выпевая гласные. Шатов стоял перед зеркалом в трусах, держа в руке безопасную бритву и приноравливая ее к мужественному подбородку.
– Через час выезжаем на дачу – к дьяволу из этой Москвы! – Александр решительно принялся за подбородок.
– Да я даже курицу не успею дожарить! Ничего не собрано. Нет, в такой спешке жить невозможно, – ворчала под нос радостная, разрумянившаяся Люша, распрощавшись с «телефонной» Леночкой. Слава Богу, страхи позади. Муж покрикивает и командует – это ли не признак полного выздоровления?
Через пару часов суета, городские заботы и недавние ужасы позабылись. Люша вступила в свое любимое царство – подмосковную усадьбу: высокий забор, бревенчатый дом, крыльцо, увитое девичьим виноградом и жимолостью, розы и сирень под окнами. Соловьиное крещендо на жасмине в июне, во влажных, чувственных сумерках, которые плавно перетекают в рассветную мглу; нежный пересвист малиновок среди лета, осыпающих винными ягодами ирги парад царственных лилий на газоне, расчерченном утренними тенями; пурпур георгинов и синь флоксов-парфюмеров в удушливый полдень начала сентября, с умиротворяющим жужжанием и копошением пчел, с дрожанием ажура паутины под аркой с клематисом, цветущим лиловыми звездами; ковер алых листьев винограда на крыльце; распластанные, беспомощные – из-за первых заморозков – листья-опахала хост под пологом березок, примороженные ветки рябины – в октябрьском ветреном закате…
Акуловка представлялась отнюдь не дачным местом. Находясь на территории небольшого городка, она стояла особняком, деревенькой с пятнадцатью дворами. Здесь жили «зимники» – с козами, поросятами, курами и, конечно, огородами, бо´льшая часть которых была чистейшим самозахватом. Правда, последние двадцать лет внесли существенные коррективы в быт «городских деревенских», и некоторые участки стали напоминать ухоженные коттеджи с лужайками, а не крестьянские хозяйства. Шатовы тоже в свое время подсуетились, и теперь к их двенадцати садовым соткам оказались пристегнуты еще семь огородных. Под руководством неутомимой Люши хозяйство функционировало, как часы: все, что следовало, вовремя подстрижено, удобрено, огорожено, вскопано. Но сколько за этим стояло лет труда и исследовательского азарта, специальных знаний и духовных затрат, знала одна хозяйка.
