Через пару часов суета, городские заботы и недавние ужасы позабылись. Люша вступила в свое любимое царство – подмосковную усадьбу: высокий забор, бревенчатый дом, крыльцо, увитое девичьим виноградом и жимолостью, розы и сирень под окнами. Соловьиное крещендо на жасмине в июне, во влажных, чувственных сумерках, которые плавно перетекают в рассветную мглу; нежный пересвист малиновок среди лета, осыпающих винными ягодами ирги парад царственных лилий на газоне, расчерченном утренними тенями; пурпур георгинов и синь флоксов-парфюмеров в удушливый полдень начала сентября, с умиротворяющим жужжанием и копошением пчел, с дрожанием ажура паутины под аркой с клематисом, цветущим лиловыми звездами; ковер алых листьев винограда на крыльце; распластанные, беспомощные – из-за первых заморозков – листья-опахала хост под пологом березок, примороженные ветки рябины – в октябрьском ветреном закате…
Акуловка представлялась отнюдь не дачным местом. Находясь на территории небольшого городка, она стояла особняком, деревенькой с пятнадцатью дворами. Здесь жили «зимники» – с козами, поросятами, курами и, конечно, огородами, бо´льшая часть которых была чистейшим самозахватом. Правда, последние двадцать лет внесли существенные коррективы в быт «городских деревенских», и некоторые участки стали напоминать ухоженные коттеджи с лужайками, а не крестьянские хозяйства. Шатовы тоже в свое время подсуетились, и теперь к их двенадцати садовым соткам оказались пристегнуты еще семь огородных. Под руководством неутомимой Люши хозяйство функционировало, как часы: все, что следовало, вовремя подстрижено, удобрено, огорожено, вскопано. Но сколько за этим стояло лет труда и исследовательского азарта, специальных знаний и духовных затрат, знала одна хозяйка.
Прорыхлив порей-второгодок и разместив рассаду брокколи на узкой гряде, Люша, подсчитывая, сколько лутрасила отрезать для укрытия капусты от заморозка, присела в тенечке на лавочку. Ее муж, в одних шортах, подставив спину нежному, но коварно скорому на ожоги весеннему солнцу, самозабвенно прибивал к помидорному парнику пленку. «Господи, – подумала Люша, – как давно все это начиналось. И как недавно. И как многое уже позади».
Реалистка Люша Шатова, распрощавшись с карьерой артистки, не стала потрясать кулаками, клясть судьбу и тонуть в безысходных слезах: она четко и просто сформулировала то, что произошло, и с чем надо было либо смириться, либо впасть в пожизненную депрессию со всеми вытекающими последствиями: алкоголизмом, психушкой, самоубийством. Что там еще вытворяют непризнанные гении? Итак, она сказала себе: «Да, все могло быть иначе – мерзкий Модестович прав: почему бы не я? А почему, собственно, я? Мой голос сравним с голосом Марии Каллас? Вряд ли. Но главное даже не это. Для меня проблема двухдневного поноса Котьки гораздо важнее любого контракта – хоть с Карнеги-холлом. И значит, не быть мне ни Галиной Вишневской, ни Лайзой Минелли, ни даже одной из тех, кто вовсе без голоса и слуха открывают рот под фанеру и вяло повиливают тощим задом, получая за это свою порцию славы и конвертируемой валюты».
Когда небесталанная, полная сил актриса металась в поисках работы и от очередного отказа начинала впадать в отчаяние, заклеймив себя полной и окончательной неудачницей, случалось нечто знаковое и неприятное: скарлатина ребенка, автоавария мужа, приступ стенокардии матери. Жизнь будто тыкала Люшу, как кутенка, в очевидное: у тебя есть главное – любящая семья. И этот железобетонный тыл страшно потерять. А у той, «удачливой», возможно, его и не было бы.
Но тыл приходилось кормить и обихаживать. Саша начинал карьеру диктора, а Люша устроилась на работу в гимназию – преподавать музыку и вести хор. Это оказалось ошибкой! Она могла общаться только с собственным ребенком, на которого, впрочем, тоже не всегда хватало терпения. А на капризных, избалованных деток новых русских терпения у экспрессивной Шатовой хватило на два месяца. Одного из самых наглых, откровенно хамящих «хоровичке» отпрысков строителя финансовой пирамиды Люша за ухо вывела из класса. Через два часа и саму Люшу выдворили из гимназии. Вот тут-то она сорвалась! Невроз в виде удушья, транквилизаторы, липкий, обморочный сон. Через месяц – изможденная, с запавшими глазами и сосущей безысходностью в душе, она вновь взялась за поиски работы. Из всех вакансий, что предлагала популярная тогда газета пестрых объявлений, она всерьез рассматривала лишь «требуется уборщица». Масла в огонь подлила неожиданная встреча с однокурсницей. Эта Ленка была круглой отличницей с шикарным меццо-сопрано. И даже она сидела в крошечной каморке «Обмен валюты» в переходе, в центре Москвы, и отмусоливала купюры! Люша три раза прошла «невзначай» мимо киоска. Ленка! Без сомнений. Кажется, отличница все же увидела Шатову, узнала и резко отвернулась. Какую же боль, стыд испытывала она, если Люшка после встречи проревела за Ленку, а заодно уж и за себя всю ночь.
– А что такого в работе уборщицы? Отработаю три часа и свободна, как ветер. Буду с Котькой сидеть, книжки читать. По крайней мере, никто меня не увидит, и я никому ничего не буду должна, – высказывала мужу свои мазохистские резоны Люша и выбегала из кухни в слезах.
Шатов вышвырнул все газеты из квартиры и вывез семейство на дачу – благо, уже зеленел май.
И Люша вдруг увлеклась садом. Вернее, она просто решила «пристроить руки», привести в порядок неухоженный, заросший участок. Обре´зала, как могла, и окопала смородину, понатыкала рассаду клубники прямо в непрошибаемый дерн, а в кучу кухонных отходов – семечки огурцов. Смородины и огурцов собрали столько, что соседка Полина, тогда с ней Люша и подружилась, продала излишки на рынке. Клубника, одарив ягодами с половину женского кулака, расползлась усами, и Люша засадила целую плантацию. На будущий год Полина продавала не только смородину и огурцы, для которых был сооружен парничок, но и кустики клубники, отростки сирени и пионов, которые привела в божеский вид начинающая садоводша. По выражению Карела Чапека, не только отличного писателя, но и чудесного садовода: «В один прекрасный день захочется и самому посадить цветок. При этом – через какую-нибудь царапину или еще как – в кровь попадает немножко земли, а с ней нечто вроде инфекции или отравы – и стал человек отчаянным садоводом. Коготок увяз – всей птичке пропасть». Вот так Люша и «пропала», обретя новую жизнь.
Телефон Люши колотился и кричал. Огородница всегда ставила на даче аппарат на самый громоподобный режим.
– Люша, как вы? – голос Светки казался неестественно интимным.
– Ох, хорошо, Светуль. Выкарабкались. Мы на даче.
– Слава Богу, – выдохнула Атразекова и притихла.
– Ну что там расследование, что в монастыре?
– С расследованием ничего хорошего, в монастыре – еще хуже. Но я не в обители. Я у следователя.
– Тебя допрашивают в тюрьме? – Люша подскочила с лавки.
– Да нет, что ты. Так просто получилось, что мне пришлось, ну, в целях безопасности… и это ничего не значит.
– Да говори ты, мямля!
– Я дома у Быстрова, – выпалила Светка
– Опупеть!! – Люша снова брякнулась на лавочку. – На тебя напали? Тебе угрожали? Ты цела? Мне приехать за тобой? Ну, что делать, Светка, говори.
– Да прекрати, все хорошо. Я жива-здорова. Вот еду готовлю. А то у него совершенно ничего нет в холодильнике. Знаешь, я таких пустых холодильников не видела никогда. Даже у Зюзика, помнишь Зюзика, который звал меня «мадам Бледность»?
– Да помню я всех уродов, на которых ты убивала свою прекрасную жизнь.
– Даже у Зюзика валялась какая-нибудь зеленая колбаса. А у этого – ни-че-го. Пришлось втихаря смотаться в магазин. Рискуя, можно сказать, жизнью.
– Свет, ты расскажешь что-нибудь по-человечески, а то у меня от любопытства уже почесуха началась, – и Люша яростно почесала коленку, будто подружка могла это увидеть.
– А вот приезжай к нам в Голодню, и расскажу. Хотя это, наверное, опасно. Юль, послезавтра похороны. Всех троих будут хоронить у монастыря. Кошмар какой-то…
– А знаешь, Света, я, пожалуй, приеду на день. Кто мне что на похоронах сделает? Можно сказать, все время буду на глазах у следствия. И Сашка уже здоров.
Светлана оживилась:
– Приедет, возможно, старец Савелий – Калистрата была его духовным чадом. Вот у кого благословение-то попросить. А уж если поговорить – это вообще счастье! Он прозорливец, все скажет-разложит. И Сашку привози. К Савелию попасть невозможно. Толпы!
– Хорошо, Светуль, мы обмозгуем и тебе позвоним. Целую тебя. И привет новому увлечению в погонах! – хохотнула Шатова.
– Никакого увлечения! Юль, я, кажется, люблю его… – Светка сказала это так просто и серьезно, что Люша поняла – и вправду любит. Вот несчастье-то. А может, и ничего, и слава Богу?
– Ох, подруга, я приеду, даже если нас вместе с Шатовым отравит дюжина подонистых блондинок. Назло выживу, и приеду! Жди!
