Соглядатаи из «Сфатул-Цэрия» докладывали:
— Подумайте! Эти головотяпы встречают с букетами наших трансильванцев!
— Они им покажут букеты, — проворчал Херца и снова повторил указания: — Один эскадрон сразу же захватывает телеграф, второй эскадрон ликвидирует «советчиков». По улицам — патрули. Разгонять любые сборища и, пожалуйста, без этих телячьих нежностей: стрельба в воздух и прочее. Ничего не случится, если будет немножечко жертв. Коммунистов расстреливать без суда и следствия, не водить их туда и сюда. Никаких арестов. Приканчивать. Проверьте сами, все ли поняли мои распоряжения. Можете идти.
— Эшелон прибудет в два сорок, — сообщил дежурный по вокзалу Котовскому.
Голос раздраженный, глаза холодные. Котовский посмотрел на него внимательно: свой человек не будет так озлоблен. Отыскал знакомого телеграфиста:
— Как там с трансильванцами?
— Подходят к семафору.
Соврал дежурный, когда сказал, что поезд придет в два сорок! Интересно, с какой целью? Не было еще и двенадцати, а поезд уже был тут!
Котовский доложил обо всем этом Венедиктову и подал знак музыкантам. Сигналом «Приготовиться» был бравурный марш духового оркестра. Оркестр грянул. За вагонами, в воротах депо, в киосках прохладительных напитков, в зале ожидания, в камере хранения ручного багажа — всюду поблескивало оружие.
Паровоз ревел, дымил, выпускал пары. Эшелон принят на первый путь. Добро пожаловать!
Как только поезд остановился, перрон наполнился вооруженными. Солдаты держали винтовки наперевес. В каждый вагон вскочило по нескольку человек из отряда железнодорожников и из Пятого Заамурского полка.
Трансильванцы увидели, что поезд окружен. Котовский лично наблюдал, чтобы был отцеплен паровоз.
— Сдать оружие!
— Сдать оружие!
— Руки вверх!
— Бросайте оружие на пол! Побыстрее, я не буду сто раз вам повторять!
— Что? По-русски не понимаете? А вот револьвер видите? Это хороший переводчик!
В каждом вагоне происходило одно и то же. Ни одного выстрела не было сделано.
Один офицер-трансильванец пытался спорить:
— Вы поступаете незаконно… есть международное право…
— А заговоры устраивать — тоже международное право? — спросил его Рожков.
Дежурный удивленно смотрел на эту дружную работу. Груды карабинов, ручных пулеметов быстро увеличивались. Затем все это исчезло в воротах депо.
— Размещайте дорогих гостей в номерах отеля! — весело распоряжался Котовский. — Всех запереть и поставить охрану!
Трансильванцев, все еще не успевших опомниться, запирали на гауптвахте, в складских пустых помещениях. Офицеров отвезли во фронтотдел.
— Сколько их в общем и целом? — спрашивал Котовский, когда пустой эшелон медленно уполз с первого пути.
— Всего-то? Шестьсот без малого.
— Арестуйте дежурного! — приказал Венедиктов. — Тоже отправить во фронтотдел.
Ночная мгла окутала Кишинев. Была тревожная, настороженная тишина.
Музыканты, кроме медных труб имевшие еще и револьверы, не спеша покинули вокзал. По указанию фронтотдела всю ночь разъезжали по городу патрули, только не от «Сфатул-Цэрия», как предполагал господин Херца, а назначенные большевиками.
Ни один эскадрон «Сфатул-Цэрия» не выступил. Они были разагитированы и перешли на сторону большевиков. Херца молча выслушал бежавшего от расправы солдат кавалерийского полковника.
— Поверьте, — доказывал полковник, все еще бледный от пережитого, они все в душе большевики.
Ночью Херца составлял длинный доклад. Куда он намеревался его отправить? В докладе он утверждал с присущим ему красноречием, что своими силами с большевиками никогда не справиться, нужна помощь извне.
5
Это учреждение без вывески помещалось в Яссах, на одной из тихих боковых улиц, где оно не так бросалось в глаза.
Окна трехэтажного здания были тщательно занавешены. Даже днем там горел электрический свет. В двери непрерывно входили и выходили люди в штатском, люди в военном. Некоторые прогуливались перед зданием и курили сигары. Одни разговаривали на английском языке, другие на русском, на румынском. Молодые и старые, толстые и худые, они болтали о том о сем и шли в ближайшее кафе посидеть за столиком и потянуть через соломинку из огромных бокалов, которые с феноменальной быстротой и ловкостью разносили официанты.
Внутри здания были длинные коридоры и множество дверей. В одном из кабинетов сидел, потягивая крепкий коктейль, рослый, мускулистый военный, голубоглазый, розовый, с повадками, свидетельствующими, что он привык приказывать. Это и был глава оффиса Гарри Петерсон.
Перед ним сидел русский офицер.
Гарри Петерсон только что ознакомился с докладом о положении дел в Бессарабии. По-видимому, в курсе дел был и русский офицер, капитан Бахарев, стройный, подтянутый, с красивыми, немножко неприятными глазами. Оба они молчали и молча пили. Затем Бахарев сказал:
— Мы и не должны были ожидать другого. Бунтовать — любимое занятие русских.
— Вы, однако, не бунтуете? Подонки общества, безработные, кому терять нечего, — другое дело, — возразил Петерсон.
— Сэр, вы не знаете России! Там всем терять нечего.
— И вам, Юрий Александрович? Лично вам?
— Ну, я не говорю о тех, кого ограбила революция. Имущие объявлены сейчас вне закона. А ведь в руках имущих были сосредоточены все богатства, мы и были Россией, ее славой, ее величием, мы — дворянство, которое правило, руководило, владело, даже, если хотите, поставляло мастеров кисти и пера! За нами тянулось купечество, духовенство, наиболее жизнеспособные крестьянские хозяйства. Около нас отлично жила интеллигенция, чиновники, военная каста. Капиталы, постройки, имущество… На несколько лет хватит, чтобы жить, потроша наши сейфы и сундуки.
— На несколько лет? Господин Бахарев! На несколько лет?
— Я хотел сказать «хватило бы». Но мы прекратим этот разгул в самое ближайшее время.
— Вы прекратите или мы, Америка и весь цивилизованный мир?
— Во всяком случае, поможем друг другу.
— Ну, наконец-то мы сказали с вами основное. Как эта русская пословица, происхождения которой я так и не понимаю: поставим точку над «и».
— Видите ли, у нас в алфавите три «и», в том числе «и» краткое — с хвостиком наверху и еще есть «и» десятеричное — «и» с точкой.
— А! Да-да! Ужасный язык, труднее китайского!
— Но вы с этим ужасным языком справляетесь идеально.
— Приходится: служба. Вы знаете, капитан, какая вам задача предстоит? Мы пошлем вас в Бессарабию.
— Вот как? А Москва?
— Москвой займетесь после. В Бессарабию мы сейчас двинем войска королевской Румынии… ну и немножечко подбавим русских частей, белых русских частей, разумеется. На эту операцию потребуется, я думаю, дня три, максимум четыре. И сразу же появитесь вы и поможете наладить порядок. Адреса, документы — все приготовлено. А сейчас я познакомлю вас с мистером… как его? Одним словом, с одним мистером.
— Очень приятно.
— Мы позволим румынам оккупировать Бессарабию, ну, а потом… потом вообще придется пересмотреть карту. Мы стоим, капитан, перед новой эрой.
Тут Гарри Петерсон позвонил.
— Попросите! — сказал он явившемуся на звонок секретарю и снова обернулся к Бахареву: — Вы знаете, я нашел чудесные перстни для моей коллекции. Чудесные!
— Будьте осторожнее, сэр. Наше офицерство бедствует. В Румынии скопилось много русских офицеров. Ну и… естественно… пускаются во все тяжкие… Вчера, например, я видел одного князя, из старинной фамилии… Торговал на мосту фальшивыми бриллиантами.
— О! В этом отношении не беспокойтесь! Я ведь собираю коллекцию перстней, я отлично разбираюсь…
Гарри Петерсон только что хотел подробно рассказать о своей коллекции, но вошел тот самый мистер, фамилии которого шеф никак не мог вспомнить. Это был смуглый человек небольшого роста. Держался он с достоинством, хотя и без всякого на то основания. Бахарев знал его. Он играл какую-то роль в правительственных кругах Румынии.
Войдя, этот человек сделал общий поклон и помахал ручкой. Гарри Петерсон предложил ему сесть и без предисловий объявил:
— Ну что ж, завтра начинайте, как мы уже говорили. И, пожалуйста, не затягивайте кампании. Оружие и все необходимое вы будете получать и в дальнейшем. Вообще действуйте уверенно, помните, что есть мы.
6
Враги были под Кишиневом.
Котовский ворвался в кабинет Гарькавого:
— Требуют снарядов на фронт!
— Садись, дорогой. Не хочешь ли чего-нибудь выпить? Да и голоден, наверно. Теперь о деле: ты ведь и сам знаешь — ни снарядов, ни пушек ничего этого у нас нет.
Ему трудно было все это произносить. Горькая складка залегла около его губ.
