8
Отряд Котовского отходил к Тирасполю.
— Фронтовики в каждом селе найдутся? — спрашивал Котовский. — Где фронтовики — там и оружие. Все снаряжение русской армии растащили по деревням. Сейчас каждый овин — оружейный склад и пороховой погреб!
Отряд Котовского рос. Дрались котовцы яростно. Но для каждого становилось очевидным, что силы неравные…
Вот и Днестр. Величавый и мудрый. Все запомнивший, поседевший от всего, что видел. Старый Днестр.
Отряд остановился. Никто не решался первым начать переправу. Командир сжимал эфес. Он молчал, и все не шелохнулись. В наступившей тишине было слышно, как потрескивает лед в полынье, как ветер ходит в камышовых зарослях. Котовский смотрел туда, на поля Бессарабии, на покидаемую родную сторонушку.
Вот он сошел с коня, снял фуражку. И тогда все, весь отряд, тоже обнажили головы. Котовский низко поклонился, коснулся рукой земли и громко, отчетливо произнес:
— Прощай, к-край мой родимый, цара молдовей… Сегодня мы тебя покидаем, но клянемся, что не выпустим оружия, пока наша родина не станет свободна, пока красное знамя не будет снова развеваться над Кишиневом.
Миша Марков видел, как у отца его и у многих других бойцов выступили слезы. Да и самому ему было не по себе. Сердце сжимало, грудь теснило… Миша Марков думал о том, что на веки вечные запомнится эта горестная и торжественная минута.
Командир вскочил на коня:
— Слушать команду!
И началась переправа. Туда, на советский берег, к Тирасполю.
9
— Формируется по указанию Румчерода Тираспольский отряд! Слышите, товарищи? В отряд входит и наш конноразведывательный отряд! — сообщил Петр Васильевич, придя из штаба.
— Значит, скоро примемся румын выкуривать, — радовался Василь.
— Теперь дело пойдет! — уверенно говорил Леонтий.
— В Одессе и Николаеве созданы рабочие отряды, их тоже посылают сюда, к Днестру, — добавил Петр Васильевич.
Настроение у всех было приподнятое. Казалось, еще немного — и будет освобождена Бессарабия.
— Вот и приказ! — пришел торжествующий Котовский. — Первая наша операция!
Это было только началом. Вскоре об отряде заговорили. Слава о его геройских подвигах дошла до Одессы. Приехал корреспондент из одесской газеты, длинный, в очках. Над ним добродушно подшучивали:
— Поосторожнее, товарищ. Вы такой высокий, а тут постреливают.
— Вы думаете? — спрашивал корреспондент недоверчиво, высоко поднимая брови и наклоняя голову чуть-чуть набок.
Хотел записать отдельные фамилии, но раздумал.
Через несколько дней Миша Марков вбежал в жарко натопленную хату, где поместились Леонтий, Петр Васильевич и еще несколько человек.
— Внимание! — закричал он еще на пороге.
Все выжидательно смотрели на него. Не хочет ли он сообщить, что выдают табак — по три пачки махорки на человека? Так они уже получили, только бумаги нет для завертки.
— Внимание! — повторил еще раз Миша и вытащил из-за пазухи газету.
Курильщики жадно смотрели на нее. Миша с важностью развернул газетный лист и прочел:
«Нашумевший в свое время на юге России Григорий Котовский, по полученным в Одессе сведениям, встал во главе отряда, действующего против румын.
Хорошо знакомый с местностью, Григорий Котовский сформировал в Тирасполе отряд из добровольцев и направился во главе его по направлению к Дубоссарам.
Отряд Котовского, по словам прибывших лиц, выказывает чудеса храбрости.
Все участники отряда хорошо вооружены и имеют в своем распоряжении лошадей и артиллерию».
— Всё? — спросил Петр Васильевич.
— Всё, — подтвердил Миша.
— Хорошая заметка. Мы ее внимательно выслушали, а теперь ты, конечно, отдашь нам газету в наше полное распоряжение?
— Не подумаю! Я буду ее хранить.
После горячего спора Миша согласился оторвать половину газеты. Ее честно поделили между собой Леонтий и Петр Васильевич. Опоздавшему коннику Андрею Куделе Миша вынужден был оторвать еще кусок, по самую кромку, где начиналась заметка.
Андрей Куделя, железнодорожник, примкнувший к отряду в Бендерах, закурил, пустил сизый дым к потолку и мечтательно заговорил:
— До того как пойти на железную дорогу, работал я на табачной плантации Андрианова, в Оргеевском уезде. Говорят — я-то, конечно, не знаю — самая большая была плантация в России. Вот где я покурил!.. Двести десятин засаживали!
Здесь же, среди бойцов, вертелся мальчуган, прибившийся к отряду в Бендерах. Отец его сражался в числе дружинников-железнодорожников. Костя Гарбар тайком от отца пробрался к баррикадам. И здесь он встретил самого Котовского, сказочного Котовского, о котором слышал столько удивительных рассказов. Костю гнали домой, а он все старался попасться на глаза Котовскому. Котовский улыбался ему и спрашивал, не страшно ли. Начался артиллерийский обстрел, на Бендеры двинулись регулярные войска. Завязался неравный бой. Стрелять Костя не умел, он стал подносить патроны. И когда, стиснув зубы, бойцы оставили город, Костя Гарбар ушел вместе с ними и больше уже не разлучался с отрядом.
Когда делили по кусочкам газету на курево, Костя не претендовал на свою долю: он не курил и так и не научился этому занятию в дальнейшем.
10
Котовский был в Румчероде. Там настроение пасмурное. Румыния явно хитрила. Что они затевают, эти румыны?
Бойцы отряда загрустили. Милая Бессарабия осталась там, на том берегу. Когда-то удастся ее снова увидеть. Часто можно было наблюдать, как стоят эти суровые, знавшие горе люди и смотрят, смотрят туда, в голубую даль… И можно было прочитать на их лицах, о чем они думают. О родном доме думают, об оставленных семьях…
Однажды пришел к Котовскому Леонтий. Долго мялся, наконец решился и попросил отпустить его.
— Не могу больше, сердце болит. Мне хоть взглянуть, как они там. Взгляну — и обратно. Людей еще приведу.
Как с братом, попрощался Григорий Иванович с Леонтием. Молча, потому что ничего нельзя было говорить, ни упрекать, ни жалеть. Иногда молчание самое сильное, самое убедительное слово.
С Леонтием ушел и Петр Васильевич Марков. Сына оставил, а сам ушел, объясняя не совсем вразумительно, что «будет и там нужен», что будет «действовать изнутри».
Ушли они ночью. Леонтий повел через плавни, он знал эти места. Благополучно переправились через Днестр, минуя полыньи, по хрустящему тонкому льду, местами покрытому водой. Когда выбрались на середину реки, Леонтий сказал:
— Сейчас мы — ничьи. Ни туда и ни сюда. А завтра как бы не полетели наши головы… Тогда опять будем ничьи.
Но вот и берег. Скорей ступить на него! Берег был тинистый, пахло гнилой рыбой и водорослями.
— Вот и противно пахнет, а родное! — вздохнул Леонтий.
Петр Васильевич безмолвствовал.
Не успели шагнуть в кусты, как нарвались на заставу. Леонтий побежал. А Петр Васильевич поскользнулся и упал. Подумал с горечью:
«Вот где довелось свести все счеты! В болоте, как лягушке какой…»
Однако никто его не схватил, шаги удалялись, по-видимому, его не заметили. Вдали послышался выстрел. Что там произошло? Уж не погиб ли Леонтий?
Петр Васильевич стал осторожно пробираться лозняками. Весь день шел. Ночью тоже шел.
Один раз очутился близко от шоссейной дороги. По дороге скрипел возок, за возком шли мужчина и женщина. Может быть, счастливый случай? Выручат, покормят… А вдруг в них-то и погибель? Перепугаются, выдадут?
Пока Петр Васильевич стоял так, в нерешительности, возок проехал. Так иногда близко-близко проходит человек от человека… и страшится протянуть руку…
Измученный, еле передвигая ноги, Петр Васильевич добрался наконец до Кишинева. Как заколотилось сердце, когда увидел кирпичные заводы на окраине!
Откуда взялся этот железнодорожник, с фонарем, в тулупе? Прятаться было поздно. Оставалось только сделать вид, что не произошло ничего особенного.
— А-а! Петру Васильевичу! А еще говорят, что мертвые не воскресают!
— Да я-то жив пока что. Как вы?
— Помаленьку. Ты что же? Оттуда?
На этот вопрос Петр Васильевич ничего не ответил, будто бы не слышал. Вместо прямого ответа что-то такое пробормотал о погоде, о тяжелой жизни… А сам вглядывался: выдаст или не выдаст? Кондуктор с товарного, так себе человечишка, неважный. Поговорили и разошлись.
И еще через минуту Петр Васильевич обнимал жену и свою Татьянку. Татьянка прижалась к нему. А Марина всплеснула руками, перепугалась, бросилась закрывать на окне занавески… Потом обе наперебой стали рассказывать, рассказывать… и вдруг Марина заметила голодный блестящий взгляд мужа, брошенный им на хлеб. Да ведь он голоден! А они тут с разговорами! Марина отрезала ломоть, он схватил, отвернулся и стал жевать.
