6
Враги были под Кишиневом.
Котовский ворвался в кабинет Гарькавого:
— Требуют снарядов на фронт!
— Садись, дорогой. Не хочешь ли чего-нибудь выпить? Да и голоден, наверно. Теперь о деле: ты ведь и сам знаешь — ни снарядов, ни пушек ничего этого у нас нет.
Ему трудно было все это произносить. Горькая складка залегла около его губ.
— Видишь ли, какая история. Если бы просто Румыния — ну, это еще туда-сюда. Но на нас ведь наступает не одна Румыния. Ты понимаешь это? Стеной идут. Мы можем, конечно, лечь здесь все костьми. Стоит ли? Мы еще будем драться, но надо перестроить силы. А сейчас надо найти в себе мужество, чтобы отойти…
Котовский и сам понимал все это. Спокойный внешне, но полный глубокой печали, голос Гарькавого отрезвил его.
Гарькавый продолжал:
— Хорошо, что ты приехал. Ты мне очень нужен. Тебе поручается эвакуация города, вывези все, что только можно.
Гарькавый заставил Котовского съесть бутерброд, выпить крепкого чаю. Они тем временем обсуждали подробности эвакуации. Действовать нужно было стремительно, нельзя было медлить.
— Железнодорожники у нас молодцы… Да вот беда: нет ни паровозов, ни вагонов, — прикидывал и соразмерял силы Котовский. — Придется отправить, что успеем, на подводах, гужом…
Гремела орудийная канонада. Тоскливо дребезжали стекла в домиках Кишинева. А потом снаряды стали ложиться совсем близко. Двигались подводы с военным и городским имуществом, с запасами продуктов, с семьями защитников города — женщинами и детьми. Одновременно уезжали на грузовиках, на конных подводах учреждения с папками дел, с пишущими машинками и бухгалтерскими счетами. Многие советские служащие и рабочие уходили пешком.
Странно было представить, что вот по этим самым улицам, по этим исхоженным родным дорогам через несколько дней будут разгуливать они вражья сила, ненавистные захватчики, и будут любоваться на эти деревья, поселятся в этих домах, осквернят своим присутствием священные места, площади, зеленые переулки.
Котовский заметил дряхлого старика, вышедшего за ворота своего домишка. Старик недоуменно смотрел на вереницу подвод, покидающих город. Он щурил слезящиеся глаза с красными воспаленными веками, заслонялся ладонью, смотрел и сокрушенно покачивал головой.
— Что, дед, невесело смотреть на это? — промолвил Котовский. Уходим, оставляем город, не хватило сил, чтобы защитить…
— Плохо дело, совсем плохо, — прошамкал старик.
— Плохо, да не совсем, потому что мы вернемся, дед, непременно вернемся, недолго врагам праздновать победу.
Сказал эти слова Котовский, а сам подумал, что вернуться-то они вернутся непременно, но доживет ли дед до этих светлых дней?
Старик как будто прочел его мысли.
— Пока солнце взойдет, роса очи выест, — пробормотал он и опять стал всматриваться в обозы, поднявшие пыль на дороге, прислушиваться к скрипу колес, к нетерпеливому понуканию возниц.
Впоследствии, когда приходилось особенно туго и вражеские полчища особенно яростно наступали, Котовский вспоминал об этом старом человеке, провожавшем красные войска. «Он ждет, надо торопиться», — думал Котовский, и у него удваивались силы.
Но сейчас было не до раздумий. Город пустел, сиротел. Котовский вывозил все, что только можно было. А в окна особняков осторожно, из-за занавесей наблюдали за движущимися по улицам повозками те, кто здесь оставался, те, кто ждал прихода оккупантов.
Кажется, все. Последние воинские части покинули город. Котовский медленно ехал по безлюдным улицам. Город молчал. Грустное было расставание! Котовский прощался с каждым домом, с каждым деревом, с каждым садом.
Вот и Теобашевская улица… тот самый забор, за которым когда-то росли георгины… А вот и домик, где приняли его незнакомые люди и оказали ему помощь, перевязали раны… А здесь жил переплетчик Иван Павлович… Весь город был исхожен. Всюду были места, связанные с воспоминаниями, с каким-то куском живой жизни. Его город! Его Кишинев!
Одним из последних выехал Гарькавый. Они поцеловались, расставаясь, и Гарькавый сказал:
— Жду тебя, очень-то не задерживайся. Что делать! Приходится уходить. Встретимся за Днестром. А ты не отчаивайся, борьба еще не кончена, я бы даже сказал, она только начинается.
— Я знаю, товарищ Гарькавый. Врагам нашим было бы преждевременно радоваться. Я приеду не один. Найдется народ по селам.
7
Котовский сдержал свое слово. Уже в Ганчештах, когда он распрощался с Софьей, у него набралось несколько конных. А теперь, когда он сидел в хате Леонтия, пришло немало новых добровольцев.
— Двенадцать лет! — повторил Леонтий. — Это много, Григорий Иванович? А? Как ты думчешь? Двенадцать лет мы не виделись! Постой, когда в последний раз?
Они перебирали в памяти давние дела и происшествия, которые уже почти позабыты, и людей, которых уже, может быть, нет в живых. Всю ночь Котовский рассказывал Леонтию о своих злоключениях и как бы снова переживал и борьбу, и тюремную безысходность, и дерзкие побеги, и скитания по тайге…
Утром отыскали Котовского два человека: один — пожилой, широкий и грузный, другой — юный и подвижной.
— Я Марков, из Кишинева. А это мой сын… вот какое дело…
— Понятно.
— Мы записались в отряд, — пояснил Миша Марков, не выдержав медлительности отца. — Мы теперь тоже конники, только у нас нет коней. Вы не думайте, ездить-то я умею. Отец, конечно, больше на паровозе, потому что мы железнодорожники. А я могу. Думаю, что могу.
— Не умеешь — научишься, всему можно научиться.
— Это-то конечно, — вздохнул Марков, — но нет их, коней, откуда их взять!
— Нет коней? — удивился Котовский. И с горечью добавил: — Не только коней — у нас ничего нет. Нет оружия, нет продовольствия, нет бойцов. Ну так давайте, чтобы было!
Помолчал немного и затем тихо, раздумно заговорил:
— У нас ничего нет, но все будет, потому что это необходимо для победы. Я тебе ночью, Леонтий, рассказывал… У меня ничего не было в камере. Но я так хотел выбраться на свободу! А когда сильно хочешь, то добьешься своего!
Леонтий попросил Котовского повторить свой рассказ собравшимся в избе конникам. Котовский припомнил один случай. Потом увлекся, увлек за собой всех…
Молодежь слушала. Этим юношам тоже хотелось бороться, не отступать ни в коем случае, не бояться ничего на свете — вот как он!
— А помнишь, Григорий Иванович, ты рассказывал, что в день побега сделал веревку из одеяла, которое я передал тебе, а в камере соорудил чучело…
— Да. Надзиратель заглянул в мою камеру и увидел, что я лежу, укрывшись с головой. Это было чучело, а я уже сидел на чердаке. Говорят, после этого случая стали запрещать арестантам закрываться с головой.
— А голуби? — подсказывал Леонтий. — Расскажи про голубей!
И пояснял тем, кто раньше не слышал этой истории:
— Голубей много было в карнизах тюремной башни. Григорию Ивановичу дорога каждая минута, а голуби переполошились, вспорхнули, привлекли внимание часовых и чуть не испортили всю музыку.
Котовский улыбался, слушая этот пересказ. И жена Леонтия улыбалась. И Миша Марков, не отрываясь, смотрел на Котовского и все подталкивал отца, считая, что тот недостаточно сильно восхищается:
— Папа! Да слушай же! Ведь это удивительно! Ты понял про чучело? Правда, хорошо, что мы отыскали Котовского? Я же говорил тебе…
— А как в шахте тонул? А как по тайге шел? — напомнил опять Леонтий и опять рассказал сам: — Семь лет томился Григорий Иванович в каторжных тюрьмах. А потом бежал…
— Да, — задумчиво смотрел Котовский куда-то в пространство, на стену, где висел многоцветный ковер, — двадцать дней колесил в тайге. А вышел! Человек никогда не должен отчаиваться. И еще: непременно делайте гимнастику! По системе Анохина. Летом и зимой.
Миша Марков на всю жизнь запомнил этот день. С юношеским обожанием смотрел он на Котовского. К юношескому обожанию примешивалось еще чувство, похожее на зависть: хотелось тоже преодолевать трудности, опасности, хотелось самому все испытать.
— А теперь вы приехали из Кишинева? — спросил Миша, надеясь, что его вопрос вызовет новые рассказы.
— Сейчас я на родине побывал, в Ганчештах. Теперь вот отряд по селам собираю. Мы не из той породы, которая может смириться! Разве сломили вашу волю? Вот вы, молодежь, скажите: разве живет трусость в ваших сердцах?
Нет, они не были трусами, эти молодые поселяне!
Не понадобилось договариваться и с Леонтием о том, что дальше они отправятся вместе. Это само собой подразумевалось. Просто Леонтий поцеловал жену и детей. Просто оседлал коня. Когда нужно сражаться, все берутся за оружие. Тут думать не приходится.
8
Отряд Котовского отходил к Тирасполю.
