— Нужно ей помочь.
— Ни за что. Я не буду трогать осу.
— Тебе не придется ее трогать. Даже подходить к ней. Просто держи дверь открытой, а я все сделаю сама.
Минни посмотрела наверх.
— Если хочешь, чтобы тебя ужалили, я мешать не буду. Не знаю, зачем здесь вообще нужен люк. Света от него почти никакого… — Она открыла дверь и встала сзади, в углу. Ее голос зазвучал из замкнутого треугольника:
— Ладно, я готова.
— Трусиха, — сказала Лори.
— Ну и что? Зато она меня не ужалит.
— Меня тоже, — ответила Лори. — Я хочу ей помочь.
Она понимала, что поступает глупо, но не могла совладать с собой. Лори жалела осу, которая всего лишь искала путь на волю, к солнцу, но не знала иных способов, кроме как упорно долбиться в стекло. Нужно было отвлечь насекомое от люка. Первый шаг. Проблема заключалась в том, что окно находилось слишком высоко, и Лори не могла до него достать. Она решила отогнать осу футболкой, но испугалась, что если разденется, то незагорелая кожа на груди и на животе покажется осе чересчур соблазнительной мишенью. Вместо этого она достала из-под раковины бумажное полотенце, свернула в ком и как можно осторожнее бросила в осу. Крылья зажужжали, жало сердито подогнулось под брюшко. Лори бросила во второй раз и третий, целясь в центр стекла.
После нескольких попыток ей удалось отогнать осу от люка. Та приземлилась на потолке, на полпути к двери, проползла несколько дюймов и вернулась на прежнее место. Лори попыталась уговорить ее:
— Слушай, я хочу помочь. Не бойся меня. Я тебя выпущу.
Минни сказала из-за двери:
— Она не понимает.
— Говорят, что кошки тоже не понимают людей, однако ты же разговариваешь со своей кошкой.
— Кошки умные. А осы глупые.
— Не все кошки умные. Может быть, не все осы глупые.
Но конкретно эта, казалось, не блистала умом. Лори упорно пыталась направить насекомое к открытой двери. Дважды оса усаживалась на оконную раму, колотилась, жужжала и металась из стороны в сторону, пока Лори ее не отгоняла. Несколько раз оса летела прямо на нее, и девочке приходилось пригибаться, закрыв лицо руками.
— Не жаль меня, не жаль меня, не жаль меня!
Но всякий раз, сделав круг и не тронув Лори, оса возвращалась на потолок.
В воздухе слабо пахло хлоркой, запах усиливался возле решетки в центре пола. Должно быть, осе он казался ядом — во всяком случае, она старательно держалась от него подальше. Каждый раз, когда оса атаковала, Лори отступала к решетке, и насекомое сворачивало в сторону.
Наконец, после того как Лори истратила десятки бумажных полотенец, оса, как будто совершенно случайно, нашла дверь и немедленно улетела.
Жужжание, заглушенное ветром, затихло среди ветвей.
Лори села, привалившись к стене. Ее лицо блестело от пота.
— Можешь выйти, — сказала она.
Из-за двери голос Минни звучал необычайно тихо:
— Ты говоришь мне или ей?
— Тебе.
Минни закрыла дверь, подошла к Лори и села рядом, положив руку на плечо подруги.
— Я уже думала, мы тут навсегда застряли.
Прошло много лет, но Лори до сих пор помнила свой ответ:
— Не навсегда, но все-таки долго.
Она подумала: из этого получится чудесная эпитафия.
Целый мир лежал между ней и тайной крепостью, целый мир — между ней и всем остальным, что она когда-либо знала. В палатке было чертовски холодно. Крошечные сосульки, похожие на слезы, падали Лори на грудь и на живот, когда она дрожала, и приходилось стряхивать их, прежде чем они успевали растаять на теплой коже. Лори слышала, как что-то потрескивало и громыхало, когда она шевелилась, — то ли спальник, то ли ее собственное тело. Честно говоря, она слишком устала, чтобы заметить разницу.
Лори знала, что засыпала по крайней мере время от времени, потому что помнила обрывки снов — а человек не видит сны, если не спит, не правда ли? Но она так устала и замерзла, что черта, отделявшая бодрствование от сна, исчезла. Два мира начали смешиваться. Лори становилось все труднее проводить между ними границу.
Ей снилось, что она в своем кабинете, в здании «Кока-колы», смотрит, как полоска солнечного света наискось ползет по полу, — должно быть, конец дня, весна. Почему же так холодно, задумалась Лори, и почему она лежит в спальнике? Нельзя спать на работе. За такое ее уволят. Может быть, ей плохо. Может быть, она в школе, в кабинете медсестры, и под ней похрустывает матрас, постепенно наполняясь льдом. Столько льда, что простыни замерзли и стали походить на рыбью чешую. Лори вспомнила, как мать кормила ее, лежавшую в постели с простудой, изюмом, бросая одну изюминку за другой в длинную трубочку, которая извивалась и петляла, как змея, по пути ко рту. «Откройте туннель, — говорила мама. — Вот идет поезд. Чух-чух-чух… ту-ту-у-у!» Но изюминки были живые — это были вообще не изюминки. Лори не знала, что это такое. Но они, несомненно, не хотели падать. Они выпускали десятки тоненьких ножек, чтобы замедлить падение. «Спасибо, Господи, за постромки и веревку», — подумала Лори. Стены трещины были такими скользкими и крутыми, они уходили вниз на неведомую глубину. Палатка напоминала шар, наполненный горячим воздухом и слабо привязанный к земле. Лори знала, что нужно есть, если она хочет поправиться. Нужно делать зарядку и получше заботиться о себе. Именно так говорила мама. Овсяные отруби. Овощи. Велосипед. Лори снилось, что она стоит на беговой дорожке в спортзале, и в ботинках у нее что-то круглое и твердое — когда она разулась и вытряхнула обувь, пальцы высыпались оттуда словно камушки. Лори проснулась, ничуть не удивленная.
Ее конечности уже давно утратили чувствительность. Мороз убил даже зубные нервы. Она бы не заметила, что стискивает зубы, если бы не мягкие бугорки на деснах словно протыкаемые тонкими иголочками боли от давления. Когда вскоре после возвращения от развалин хижины Лори наконец набралась решимости и осмотрела себя в поисках обморожений, то обнаружила, что пальцы на левой ноге превратились в безобразные черно-серые шишки, совершенно не способные обрести прежний вид. Четвертый и пятый пальцы на правой ступне — тоже. Кончики пальцев на руках были в скверном состоянии — точнее, в ужасном, — а также правая щека и левое ухо. Но Лори обрабатывала их мазью и перевязывала, у нее еще оставалась надежда, что обмороженные места заживут.
Впрочем, она не представляла, каким образом пустится в обратный путь. Она ни за что не перейдет шельф в одиночку. А кто ей поможет? Рация сломана, снегоход тоже, весь мир опустел.
Вдобавок ко всему Лори не позаботилась о припасах на обратную дорогу.
Было чудом, что она добралась до бухты. Лори сомневалась, что найдет обратный путь через лабиринт расщелин и гребней, окружавших гнездовье, не говоря уже о том, чтобы вернуться на дальнюю оконечность острова Росса. Черт возьми, она с трудом выбиралась по вечерам из палатки. Иногда она в панике вылезала из спальника и судорожно искала вход, как будто разучившись пользоваться руками.
«Кто она такая, — думала Лори. — В общем, никто. Когда она умрет, о ней не вспомнят. Простая истина заключалась в том, что сила — ну или комбинация мышц, удачи и воли, — которая помогла ей дойти от хижины до станции, а затем перебраться через лед, на ту сторону залива, иссякла. Закончилась. Финиш».
Финиш. Финны. Шведы. Тефтели.
Она чуть слышно рассмеялась, и от этого усилия разболелся живот.
Лори слышала, как под скалами трубно кричат пингвины. Когда она в последний раз выходила из палатки, чтобы закрепить свободный конец брезента, они сидели, сгрудившись кучкой, подставив спины ветру. Большинство держали яйца в лапах, прижимали их к мягким круглым проплешинам внизу живота, защищая от холода. Пингвины, у которых не было яиц, укрывали яйцеобразные куски льда, мертвые маленькие миры, которые они защищали так же рьяно, как настоящее потомство. Лори читала об этой черте поведения. Пингвинам так отчаянно хочется вывести птенцов, что они хватаются за любые предметы, хотя бы отдаленно напоминающие яйцо. Камни, куски льда и снега — не важно. Как только один из пингвинов, высиживающих настоящее яйцо, оставит его, чтобы нырнуть за едой, остальные бросают камни и льдышки и ссорятся, пока кому-нибудь не посчастливится подмять яйцо под брюхо. Они всегда предпочитают настоящие яйца фальшивым, а значит, пользуются подделками лишь для утешения, точно так же как матери, потерявшие детей, цепляются за детские подушечки или игрушки, в которые играл ребенок, прижимают их к лицу и груди, чтобы вспомнить, как это было до сих пор.
Некогда, впрочем, какой-то ученый положил рядом с пингвинами блестящий пластмассовый термос — ярко-оранжевый, наполненный растворимым кофе, — и они тут же, все до единого, оставили свои гнезда и стали драться из-за термоса. Наверное, птицы решили, что это самое красивое яйцо на свете, — так записал наблюдатель в своем дневнике. Яйцо, о котором они мечтали. Яйцо будущего.
