— Может, сын Федора? Так он в армии.
Значит, не местный. Тогда его не найти. Но ведь он не один. И есть жертва. «Ава, доченька...»
— Вы давно тут живете?
— И, милый, лет двадцать пять. И горы знаю, и море.
Моря она не знала. Она даже в нем не купалась, хотя ей было не больше пятидесяти.
— А вы украинка?
— Какая тебе украинка? — удивилась хозяйка. — Новгородская я.
Она попробовала копченую колбасу, сразу растрогалась и выставила миску больших желтых груш. Казалось, уколи грушу иголкой — и она вся вытечет в миску.
— А татары живут?
— Есть три семьи.
— Значит, я слышал татарское имя. На пляже девушку называли Авой.
— Так это не татарское, — обрадовалась хозяйка его ошибке. — Это же Григорий Фомич кликал свою дочку.
— Странное имя, — удивился Петельников.
— Звать-то ее Августой. А Фомич зовет Авой. Как собаку, прости господи. С другой стороны, и Августой звать неудобно. Одно бесиво получается.
— Что получается?
Инспектор уже слышал, как она этим словом называла Букета, когда тот отказывался есть кашу.
— Бесиво, говорю, — объясняла хозяйка. — Бесиво и есть бесиво.
Он понял: от беса, значит.
— А они местные, Фомич-то с Августой?
— Да по Виноградной живут, последний дом, у табачного поля.
Ему сразу расхотелось есть. Ноги, его длинные ноги, сами собой переступали под столом.
Петельников определенно знал, что работает инспектором уголовного розыска не из-за денег. Он работал и не потому, что не мог найти другого места. Он работал не потому, почему работали многие люди, которые, раз ступив на определенную стезю, уже не могли с нее сойти. Он работал и не ради звания, престижа или мундира... Любознательность, любознательность и любопытство двигали им на трудных розыскных дорогах. Они считал, что у человека, кроме всяких инстинктов, вроде сохранения жизни и продления рода, есть инстинкт любопытства, который психологи забыли открыть. Или уже открыли.
Он вышел из дому и побрел по улочкам.
Был уже вечер. Отдыхающие, утомленные морем и солнцем, прогуливались под кипарисами. Девочки в белых шортах играли на тихой тут проезжей части в бадминтон. Мальчишки носились на велосипедах. У калиток стояли весы и ведра с помидорами. Во дворах ужинали на воздухе, закрывшись от прохожих долговязыми мальвами.
Петельников поднялся на гору, заглянул в санаторий, мелким шагом сошел опять в поселок и все-таки оказался на Виноградной улице. И двинулся по ней, до ее конца.
Он усмехнулся. Ну, придет. Здравствуйте. Здравствуйте. Вы Григорий Фомич? Я Григорий Фомич. А это ваша дочь Ава? А это моя дочь Ава. Помидоров не продадите ли? Продам, а сколько кило возьмете?
Виноградная улица кончилась. Табачное поле подходило только к одному беленькому дому, который ничем не отличался от других. У проволочной изгороди стояла женщина. И он почему-то сразу решил, что это Августа.
— Здравствуйте, — сказал инспектор, не имея никакого плана.
— Здравствуйте, — негромко ответила она.
Ей не было тридцати. Симпатичное лицо с глубоко въевшимся загаром. Слабоголубые, не южные глаза. Волосы, отбеленные солнцем. Крупные ладони с грубой кожей, видимо, задубевшей на виноградниках и табачных плантациях.
Она вопросительно смотрела на гостя. Ему оставалось только спросить про помидоры.
— Дачников пускаете?
— Мы вообще не пускаем.
— Дом громадный, а не пускаете, — удивился он.
— Одна большая комната да кухня. Некуда пускать.
Говорила она спокойно, чуть улыбаясь неопределенной улыбкой.
— Может, есть какая пристройка? Вторую ночь сплю у моря...
Она поверила, улыбнулась, но промолчала.
— Или с вашей мамой поговорить? — не сдавался инспектор.
— Мамы у меня нет.
— Ну с папой?
— Отец уехал.
Она попыталась улыбнуться, но на этот раз улыбка не получилась — только шевельнулись губы. Отец уехал. Все правильно. Его и не должно быть.
— Пожалейте человека! — заговорил инспектор с подъемом, который появился, стоило ему услышать про уехавшего отца. — Есть у вас беседка, сарай, кладовка, чердак? Я не варю, не стираю, не пью и не курю.
— Беседка есть, — задумчиво сказала она, скользнув взглядом по ссадине на лбу.
— Чудесно! Я буду платить, как за комнату.
Она усмехнулась:
— Живите. Только беседка без крыши.
— Зачем на юге крыша? Спасибо, побежал на пристань за вещами...
Возможно, он опять лез в яму. Но теперь была откровенная борьба, где удара в спину он не пропустит, потому что в борьбе его ждешь.
Инспектор испытывал лишь неудобство перед хозяйкой — все-таки съели не одну миску помидоров. Она поджала губы и села у калитки, как бы показывая, что путь свободен. Она даже ни о чем не спросила. И гордо не взяла деньги за три дня вперед, которые он хотел ей вручить в порядке компенсации за ущерб, причиненный досрочным освобождением квартиры.
Но не объяснять же.
Инспектор уголовного розыска привык работать по версиям. Несведущему человеку показалось бы, что инспектор играет в детектив, полагая загадкой то, что и так очевидно. Но для оперативника нет очевидных положений — для него есть версия проверенная и версия непроверенная.
Очевидно, что этот Олег на пляж не пойдет... И все-таки... В инспекторской практике был случай, когда уголовника искали по всему Союзу, а он ночевал на месте своего преступления.
Петельников вернулся к морю.
Было то время, когда закончился дневной отдых с изнуряющим солнцем, беспрерывным купаньем и обильными фруктами; было то время, когда еще не наступил отдых вечерний с такими же изнуряющими развлечениями. Было самое хорошее время, время полутонов и полушумов — без жары, без вскриков и даже без прибойного гула волн. Толпы умиротворенных отдыхающих тянулись с берега.
Петельников спустился к воде и оглядел прореженный пляж. Конечно, его тут не было. И не могло быть. Но девушки, Медузочка и Черненькая, сидели на гальке плечом к плечу.
— Рад, что вы не сгорели, не утонули и не объелись вишнями, — приветствовал их Петельников, усаживаясь на свой объемистый портфель.
— А вы объелись? — спросила Черненькая.
— Я тут с голоду помираю...
— А откуда у вас ссадина?
— Неудачно нырнул.
— Уезжаете? — поинтересовалась она, окидывая взглядом его одежду и портфель.
— Нет, он не уезжает, — сказала вдруг Медузочка, всматриваясь в море, словно она так и смотрела в него со вчерашней встречи.
— Да? — удивился Петельников.
— Ведь блатные не уезжают, — объяснила Медузочка, — а смываются.
— Вы про меня? — уже не удивился инспектор.
Его друг, следователь прокуратуры Рябинин считал, что их оперативной работой должны бы заниматься лишь одни женщины, не имеющие мускулов, но обладающие той интуицией, которой не хватает мужчинам.
— А разве не так? — спросила она.
— А разве похож?
Медузочка повернула голову, одарив его взглядом своих огромных немигающих глаз. Красива. Если бы его отпуск был подлиннее. Если бы он не попал в эту криминальную историю. Если бы не так жарко. Если бы он признавал пляжные знакомства...
— Вы, может быть, и не очень похожи, — вмешалась Черненькая, — но ваш приятель... Жаргон, нахальство, татуировка.
— А где он сейчас?
— К вам же вчера пошел, — сказала Медузочка. — Вы, наверное, главарь?
Она вновь повернулась к нему, и Петельников с удовольствием посмотрел ей в глаза.
— Нет, я не уголовник, — серьезно ответил инспектор.
— Но и не отдыхающий, — серьезно возразила Медузочка.
— Как-нибудь все расскажу, — пообещал он и глянул на часы: его ждала Ава, если, конечно, ждала.
Как-нибудь им расскажет. Не для того, чтобы обелить себя. Кто он? Случайный знакомый. Нет, расскажет для того, чтобы в их сознании не накапливался тот горький опыт, который в отличие от опыта хорошего почему-то зовется «жизненным».
Как-нибудь он им расскажет — Петельников думал, что у него еще будет время для этого «как-нибудь».
На беседку у строителя пошло ровно четыре легких столбика и несколько реек. Но крыша и три стены были из живой зелени, поэтому она походила на лохматую пещеру. Это, пожалуй, была и не беседка, а кусок пространства в винограднике, скрытый от глаз плотвой листвой. Дождь не страшен. Прямо на земле стоят узкий деревянный топчан. Вместо стула темнел чурбачок. Просто и удобно. И романтично — вот только сарайчик, который, видимо, начали перестраивать, портил вид.
Новая хозяйка принесла постельное белье и бросила на доски.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Августа.
И ушла, не поинтересовавшись, нужно ли ему что, удобно ли... Даже не улыбнулась. Может быть, потому, что они вступили в официальные отношения — теперь он уже не уличный прохожий, а жилец. Но она вернулась и грубовато спросила:
