То есть некий приписанный скандинавам над нами патронаж — всего лишь мифология немецкой этой самой «науки» — не более того.
Но вот и еще какой вид вооружений имели наши русские арсеналы во времена европейских игрушечек в войнушку — рыцарских ристалищ:
«Русские стрелы (по-видимому бронебойные) пробивали доспехи немецких рыцарей, о чем свидетельствует битва под Вейденом в 1218 г» [88, с. 176].
Но ведь к такого рода имеющимся у нас стрелам требовался и лук, обладающий достаточной убойной силой, чтобы пробить рыцарский доспех.
Так ведь и он имелся у нас, что так же теперь обнаружено, еще задолго до описываемых событий под Венденом:
«В Новгороде в 1953 г. в слое второй половины XII в. впервые был найден большой обломок древнерусского сложного лука. Обломок представляет собой половину целого лука — его вибрирующее плечо. Лук был склеен из двух прекрасно оструганных длинных планок различных пород дерева (можжевельника и березы) и винтообразно оклеен тонкими полосками бересты для предохранения от сырости…»[33] [88, с. 176–178].
Однако же эта находка не оказалась единичной. Потому теперь установлено, что подобные луки мы изготавливали за века до победы под Венденом над рыцарским воинством Западной Европы. Так что это за лук?
«Не напоминает ли вам русский лук, тот самый, упомянутый Нефедовым, монгольский лук «саадак»?
Ну конечно — это та самая пресловутая «машина убийства»! Но изготавливалась она на Руси уже в XII веке, и даже в XI, и в IX!» [88, с. 178].
«…хуннское слово, означающее «сапоги», известное нам в китайской транскрипции, звучит «сагдак»..
…это слово имеет прямое отношение к старорусскому слову «сагайдак», т. е. калчан со стрелами и луком» [88, с. 180].
И вот по какой причине.
Воины:
«…затыкали за голенища стрелы, которые не помещались в колчане…»[34] [88, с. 180].
Так что это «оружие смерти», приписанное историками гению «монголов», на самом деле являлось оружием исконно русским. И именно оно, судя по всему, долгие века и сдерживало натиск западного европейского рыцарства в Восточную Европу.
«…на Руси с IX по XIV в. имели широкое распространение и более сложные по конструкции луки. Об этом свидетельствуют и находки комплектов костяных накладок от рукояти сложного лука конца XII в. в Новгороде, и многочисленные находки костяных накладок от рукоятей и концов луков IX–XIII вв. в Тмутаракани, Чернигове, Старой Ладоге, Старой Рязани, Вщиже, Турове, Екимауцах, Воине, Колодяжине и многих других… Судя по многочисленным находкам готовых изделий, заготовок и отходов производства костяных деталей сложных луков, налучий, колчанов и защитных приспособлений, употреблявшихся при стрельбе из лука, можно сказать, что луки делались во многих древнерусских городах. На Руси были специальные мастера лучники и тульники… Изготовление луков и стрел требовало больших знаний специфики этого оружия, свойств материалов и длительного производственного опыта»[35] [88, с. 179].
Так что и по части вооружений: Древняя Русь всегда шла на несколько сотен лет впереди Западной Европы.
То есть весь этот петровский «прогресс» на поверку оказывается дутым. Факты указывают на полностью противоречащее версиям лжеисториков заключение: отданная на откуп немцам наша оружейная наука скатилась от не имевших аналогов в мире орудий Древней Руси, поражающих своей не встречаемой нигде мощью, к орудиям онемеченной России, которые стали неспособны противостоять пушкам Круппа XX столетия.
Но не только в те еще давние времена Россия имела преимущество над Западом. Нам слишком хорошо известны и результаты последней с ним войны:
«В чем вообще Европу можно считать передовой? В оружии и военной технике? Но не далее как в 1941–1945 гг. СССР вдребезги разнес эту Европу, несмотря на европейский перевес в людях и промышленном потенциале» [88, с. 64].
Приписанные же Петру победы на поверку оказались затяжным периодом безконечной череды поражений:
«Вспомним Нарву. Петр, которому было уже не семнадцать лет, и который был уже взрослым человеком — ему было 28 лет, повел свою тридцатипятитысячную армию к Нарве…
Узнав о приближении восемнадцатилетнего мальчишки Карла с восемью тысячами, Петр повторяет свой уже испытанный прием: покидает нарвскую армию, как одиннадцать лет тому назад покинул свои потешные войска, — а потешных у него по тем временам бывало до тридцати тысяч, Софья же сконцентрировала против них триста стрельцов» [126, с. 443].
Здесь Солоневич упускает из виду первый поход Петра на Азов, когда он, при пятикратном своем над турками превосходстве, никак не меньшем, чем при самой Нарве, предпринимает подобный же «воинский» прием: пускается в бега. Попытка сбежать предпринята Петром и во втором своем походе на тот же злосчастный Азов. Но тогда ему повезло: 1) выручили не имеющие к его воинству никакого отношения казаки; 2) сбежать на корабле, на котором он в тот момент находился, не легко, а сбежать с корабля еще сложнее — воды он боялся больше, чем неприятеля. То есть бегство при Нарве было уже по счету четвертым посетившим его конфузом.
И вот какими мероприятиями предусмотрительный Карл, ввиду подавляющего численного превосходства противостоящего ему петровского полицейско-мародерского воинского формирования, очень предусмотрительно не пренебрег:
«…победитель так боялся своих побежденных, что за ночь поспешил навести новый мост… чтобы помочь им поскорее убраться…» [126, с. 444].
Так какой же злодей им мост попортил, тем помешав сбежать петровским потешникам вообще без единого выстрела?
Ну уж только не шведы — от такой оравы мародеров они не знали, как отделаться по-хорошему: шведов против безчисленной армии агрессора оказалось, почти впятеро меньше! Воинство же Петра драпало с завидным упорством без оглядки назад на отпускающего его по-хорошему восвояси неприятеля. Если бы оглянулось, то сильно удивилось чрезмерной жидковатости наступающего врага…
Но куда же делся их верховный главнокомандующий? Почему не доказал той приписанной ему историками грандиознейшей великости, которую якобы стяжал своими воинскими подвигами? Издал же он указ всех трусов вешать на рее:
«ежели он (офицер — М. Б.) живот свой нерадением дела спасти хочет, то после на безчестной виселице погубит… Кто же место свое без указу оставит… или безчестный бег учинит, то оный будет лишен и чести и живота…» [16, с. 24].
То бишь смертной, стало быть, казнью. И не просто расстрелянием, что может не воспрепятствовать спасению души убиваемого, но исключительно перенятым у «доблестной» фем давно ею практикуемым методом — через повешение.
Что ж, очень «веселенький» указец! Звучит красиво, а в особливости с дополнением, где пусть и не «безчестной виселицей», но всего лишь пулей он грозится даже не останавливаться на пожертвовании самого себя:
«Я приказываю вам, — писал Петр I, — стрелять во всякого, кто бежать будет, и даже убить меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля…» [16, с. 24].
Хороша дисциплинка была у этого монарха, что после такого распоряжения его так никто и не пристрелил! Ведь таких возможностей при способах ведения им военных действий было немало. Он бегал практически отовсюду, откуда только имелась возможность бежать. Где же ее не было, приходилось отдавать все, что требовал от него неприятель. За свою собственную шкуру (шкуру зверя), которая для него была по-особому дорога, он готов был отдать все.
Написал, похвастался и писулечку свою под сукно: а то ведь и впрямь не оценят красивости жеста — пристрелят чего доброго как собаку при очередном дезертирстве. Это он как Ельцин: голову на рельсы, если цены поднимутся.
Вообще-то Петра, по части отписывания всеразличных высокопарных писулек, судя по всему, следует возвести на первое место в мире:
«Он написал 20 тысяч одних указов!» [14, с. 54].
Однако же факты, в отличие от хвастовства и болтовни, достаточно упрямая вещь. И даже Алексей Толстой, в пику дружно кем-то упорно приписываемой «преобразователю» какой-то там мифической «храбрости», не может не констатировать, что: «…главнокомандующий бежал…» [135, с. 434].
«Я приказываю вам, — писал Петр I, — стрелять во всякого, кто бежать будет, и даже убить меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля…» А Петр бежал: 1) из-под Азова; 2) из-под Нарвы 3) и 4) дважды из-под Гродно. Сюда следует добавить бегство юного Петра в Троицкий монастырь, но не от войск врага, а просто от страха, и капитуляцию на реке Прут перед турками. То есть, расстрелять его по его же указу можно было шесть раз.
