— Вы из меня дурака сделали, — пожаловался я.
— Да ладно, не обижайтесь, старина. Об этом даже речи быть не может. Вы отлично поработали. Луазо сказал, вы за меня горячо заступались. — Он коротко улыбнулся, поймал свое отражение в зеркале над раковиной и пригладил растрепанные волосы.
— Я сказал ему, что вы не убивали девушку, если вы об этом.
— А, ну… — Он казался смущенным. — Очень мило с вашей стороны.
Бирд вынул трубку изо рта и провел языком по зубам.
— Чертовски мило, но, откровенно говоря, старина, убил ее я.
Должно быть, я не сумел скрыть удивления.
— Неприятное дело, конечно, но она нас сдала. Всех до единого. Они подобрали к ней ключик.
— Деньги?
— Нет, не деньги. Мужчина. — Бирд выбил трубку в пепельницу. — Она была падкой на мужиков. Жан-Поль ее приручил. Вот почему женщины не годятся для такой работы, благослови их Господь. Мужики всегда обманщики, а? Девушки вечно на это покупаются. Впрочем, не нам жаловаться, верно? Лично я бы не хотел, чтобы они были другими.
Я молчал, и Бирд продолжил:
— Первоначальный план был выставить Квана эдаким восточным Джеком-потрошителем. Это давало нам возможность задержать его, разговорить и при необходимости убрать. Но планы изменились. Планы часто меняются, чем доставляют нам массу проблем, верно?
— Жан-Поль вам больше проблем не доставит. Он мертв.
— Наслышан.
— Это тоже вы организовали?
— Бросьте, не будьте таким ехидным. Хотя я понимаю ваши чувства. Признаюсь, я прошляпил это дело. Хотел провернуть все быстро, чисто и безболезненно. Но теперь поздно разводить сантименты и переживать.
— Переживать, — повторил я. — Если это действительно вы убили девушку, то как вам удалось выбраться из тюрьмы?
— Постановка. Французская полиция постаралась. Дали мне шанс исчезнуть, договорились с бельгийцами. Очень охотно сотрудничают. Еще бы им не сотрудничать, если в трех милях от их берега торчит китайское судно. Они не могут взять его на законных основаниях. Это пиратская радиостанция. Прикиньте, что будет, если все выплывет наружу. Я даже думать об этом не хочу.
— Да уж. Понятно. И что дальше?
— А теперь все перешло на правительственный уровень, старик. За пределами досягаемости мелких сошек вроде нас с вами.
Он подошел к окну и уставился на грязь и капустные кочерыжки. По земле стелилась белая дымка, как газовая атака.
— Посмотрите, какой свет, — сказал Бирд. — Вы только гляньте. Он просто божественный, но при этом его можно уловить и запечатлеть. Разве вам не хочется взяться за кисть?
— Нет, — ответил я.
— Ну а мне хочется. Художника прежде всего интересует форма, именно о ней говорят в первую очередь. Но все на свете есть лишь отражение падающего света. Не будет света — не будет и форм, как я всегда говорю. Свет — единственное, что должно заботить художника. Все величайшие художники это понимали: Пьеро делла Франческа, Эль Греко, Ван Гог. — Он перестал смотреть на дымку и повернулся ко мне, сияя от удовольствия. — Или Тёрнер. Тёрнер больше всех, возьмите любое его полотно… — Он перестал говорить, но не перестал смотреть на меня. Я не задавал вслух вопросов, но он все равно услышал. — В живописи моя жизнь. Я бы делал что угодно, лишь бы иметь достаточно денег, чтобы писать картины. Это пожирает меня. Возможно, вам не понять, что может сделать искусство с человеком.
— Думаю, начинаю улавливать, — сказал я.
Бирд пристально посмотрел на меня.
— Рад это слышать, старина.
Он достал из портфеля коричневый конверт и положил на стол.
— Хотите, чтобы я доставил Квана до корабля?
— Да, таков план. Кван здесь, и мы бы хотели, чтобы он оказался на борту. Датт тоже постарается попасть на борт, что нас вполне устраивает, но это не так важно. Доставьте Квана до Остенде. Встретьтесь там с его куратором — майором Ченом — и передайте ему с рук на руки.
— А что насчет девушки, Марии?
— Внебрачная дочка Датта работает на два фронта. Одержима мыслью о том фильме, где она снята с Жан-Полем, и делает все, чтобы его заполучить. Датт непременно воспользуется этим фактором, попомните мои слова. Он использует ее, чтобы перевести свои записи.
Бирд разорвал конверт.
— А вы попытаетесь ей помешать?
— Не я, старик. Не мое дело эти досье, да и не ваше тоже. Как только Кван окажется в Остенде, забудьте обо всем прочем. Как только Кван окажется на борту, мы скажем вам, куда уходить.
Он отсчитал некоторую сумму в бельгийских франках и протянул мне карточку прессы, удостоверение личности, аккредитив и два телефонных номера, куда звонить в случае проблем.
— Распишитесь вот здесь, — сказал он.
Я подписался на квитанциях.
— Эти досье — добыча Луазо, — добавил Бирд. — Предоставьте это ему. Хороший парень этот Луазо.
Бирд непрерывно перемещался, как боксер в легком весе на первом раунде. Он взял квитанции, подул на них и помахал в воздухе, чтобы высушить чернила.
— Вы меня использовали, Бирд, — сказал я. — Вы направили Хадсона ко мне с шитой белыми нитками историей. И вам было наплевать, что во мне могут проковырять дыру, если план в целом прокатит.
— Так решил Лондон, — спокойно поправил меня Бирд.
— Что, все восемь миллионов жителей?
— Главы наших департаментов, — терпеливо пояснил он. — Лично я возражал. — По всему миру люди противятся тому, что считают плохим делом, но все же совершают скверные поступки, если ответственность можно взвалить на коллективное решение.
Бирд полуобернулся к окну, чтобы полюбоваться туманом.
— Нюрнбергский процесс показал, что на кого бы ты ни работал, будь то «Кока-кола», корпорация «Смерть» или Генеральный штаб вермахта, ответственность за свои поступки несешь ты сам, — сказал я.
— Должно быть, я пропустил эту часть Нюрнбергского процесса, — беспечно отмахнулся Бирд. Он убрал квитанции в портмоне, взял кепку с трубкой и направился мимо меня к двери.
— Ну так позвольте освежить вам память. — Когда он поравнялся со мной, я аккуратно схватил его за грудки левой рукой и легонько нанес удар правой. Не больно, но обидно. Он отшатнулся, поправил пальто и узелок галстука, который исчез под воротником рубашки.
Бирду доводилось убивать, возможно, много раз. Такие вещи оставляют определенный след в глазах, и у Бирда это было. Он провел рукой по задней части воротничка. Я ждал, что он достанет нож или гарроту, но Бирд лишь поправил рубашку.
— Вы слишком циничны, — сказал Бирд. — Мне следовало ожидать, что вы сломаетесь. — Он посмотрел на меня. — Циники — это разочаровавшиеся романтики. Они продолжают искать кого-нибудь, кем могли бы восхищаться, но так никогда и не находят. Вы это перерастете.
— Не хочу я это перерастать, — буркнул я.
Бирд мрачно усмехнулся. Потер кожу в том месте, куда я его ударил. А потом заговорил, все еще касаясь пальцами лица:
— Никто из нас не хочет.
На этом он кивнул и вышел.
Глава 35
После ухода Бирда я обнаружил, что не могу заснуть, но мне было слишком уютно, чтобы шевелиться. Я слушал, как по деревне едут грузовики: треск переключателя скоростей, когда они доезжали до угла, скрип тормозов на перекрестках и восходящие ноты, когда водитель видел, что дорога пустая, и прибавлял скорость, и наконец плеск, когда они въезжали в лужу у знака «Осторожно, дети». Каждые несколько минут очередной грузовик съезжал с магистрали, зловещая чужеродная сила, которая никогда не останавливалась и казалась враждебной обитателям деревни. Я взглянул на часы. Пять тридцать. В отеле царила тишина, лишь дождь легонько стучал в окно. Ветер вроде бы перестал, но мелкий дождик продолжал моросить, как бегун на длинные дистанции, обретший второе дыхание. Я долго лежал без сна, обдумывая ситуацию. Внезапно я услышал в коридоре мягкие шаги. Потом возникла пауза, и я увидел, как дверная ручка тихо поворачивается.
— Вы спите? — негромко окликнул меня Кван.
Интересно, подумал я, а не разбудил ли его мой разговор с Бирдом? Стенки тут тонкие. Кван зашел в комнату.
— Я бы хотел выкурить сигаретку. Не могу уснуть. Я спускался вниз, но там никого нет. И машины тоже нет.
Я протянул ему пачку «Плейерс». Он открыл ее, достал сигарету и прикурил. Похоже, уходить он не спешил.
— Не могу заснуть, — повторил он, уселся в обитое искусственным материалом кресло и принялся смотреть на дождь за окном. На раскинувшемся ландшафте ничто не шевелилось. Мы довольно долго сидели молча, потом я спросил:
— Когда вы впервые встретились с Даттом?
Казалось, он был рад поговорить.
— Во Вьетнаме, в 1954 году. Вьетнам тогда был сушим кошмаром. Французские поселенцы все еще находились там, но уже начали понимать неизбежность поражения. Не важно, какой у них опыт, но проигрывать французы так и не научились. Вы, британцы, проигрывать умеете. В Индии вы показали, что вам кое-что известно об искусстве компромисса, а французы так ничему и не научились и не научатся. Они знали, что им придется уйти, и поэтому все сильнее злобствовали. Становились все больше и больше одержимыми. Они твердо вознамерились не оставлять ничего: ни больничного покрывала, ни доброго слова.
