Он осуждающе посмотрел на Марию.
Мария засмеялась.
— По крайней мере последняя часть твоей тирады абсолютно верная.
— Ты помнишь, во что была одета на конфирмацию? — поинтересовался Датт.
— Белое шелковое платье с высоким корсажем, закрытые белые шелковые башмачки и хлопчатобумажные перчатки, которые я терпеть не могла! — выпалила Мария.
— Превосходно! — рассмеялся Датт. — Хотя, должен заметить, ты слишком суров к женщинам, Жан-Поль. Взять хотя бы ту девушку, Анни, что работала на меня. У нее было великолепное образование, глубочайшие знания.
— Конечно, — сказала Мария. — Женщины с высшим образованием с таким трудом находят работу, что любой, достаточно просвещенный, чтобы нанять женщину, может требовать от них высочайшей квалификации.
— Именно, — кивнул Датт. — Большинство девушек, работавших на меня, были просто блестящими специалистами. Но, что куда важнее, глубоко увлеченными целью исследования. Только представьте себе, что ситуация потребовала бы вовлечения мужчин в сексуальные отношения с пациентами. Вопреки распространенному мнению о неразборчивости мужчин, если бы дошло до дела, они выдали бы мне кучу пуританских причин, почему не могут этого сделать. А девушки понимали, что это важнейшая часть их отношений с пациентами. Одна из девушек была математическим гением, но при этом сногсшибательной красавицей. Просто поразительно.
— И где этот математический гений сейчас? — поинтересовался Жан-Поль. — Я бы весьма оценил ее советы. Быть может, смог бы усовершенствовать технику обращения с женщинами.
— Не смог бы, — равнодушно и без эмоций сказала Мария. — Твоя техника слишком совершенна. Познакомившись с женщиной, ты сперва льстишь до предела, а потом, когда решаешь, что время пришло, начинаешь подспудно подрывать ее веру в себя. Довольно умно и вроде бы сочувственно отмечаешь ее изъяны, пока она не начинает думать, что ты, должно быть, единственный мужчина, снизошедший до нее, ущербной. Ты уничтожаешь женщину, медленно разрушая, потому что ненавидишь.
— Нет, — возразил Жан-Поль. — Я люблю женщин. Даже слишком их люблю, чтобы отказаться от многих ради женитьбы на одной.
Он рассмеялся.
— Жан-Поль считает своим долгом быть в распоряжении всех женщин от пятнадцати до пятидесяти лет, — спокойно сказала Мария.
— Значит, ты скоро выйдешь за пределы моих интересов, — огрызнулся Жан-Поль.
Свечи почти догорели, и теперь их свет сквозь бледно-желтое вино золотом сиял на лицах и потолке.
Мария отпила вина. Все молчали. Она поставила рюмку на стол и посмотрела Жан-Полю в глаза.
— Мне тебя жаль, Жан-Поль.
Горничная принесла рыбное блюдо и подала всем. Камбала «Дьепская» с густым креветочным соусом и присыпанная петрушкой и грибами. Нежный аромат рыбы смешивался с запахом горячего масла. Горничная удалилась, понимая, что ее присутствие мешает разговору. Мария отпила еще немного вина, поставила рюмку и снова посмотрела на Жан-Поля.
Тот не улыбнулся. Когда она заговорила, голос ее стал медовым, вся горечь ушла во время паузы.
— Когда я говорю, что мне тебя жаль, Жан-Поль, с твоей бесконечной чередой любовниц, ты волен надо мной посмеяться. Но позволь сказать вот что: краткость твоих отношений с женщинами является следствием твоей недостаточной гибкости. Ты не способен адаптироваться, меняться, расти над собой, радоваться ежедневно новому. Твои запросы не меняются и становятся все у́же. Все должны приспосабливаться к тебе, и никогда наоборот.
По этой же причине рушатся браки — мой рухнул как минимум наполовину по моей вине. Два человека становятся постоянными в своих привычках, как овощи. И антитезой этому является любовь. Я влюбилась в тебя, Жан-Поль. А быть влюбленным значит впитывать новые идеи, новые ощущения, запахи, вкусы, новые танцы. Даже воздух кажется иным. Именно поэтому неверность так ранит. Жена, заключенная в унылом, безжизненном мирке брака, неожиданно обретает свободу через любовь, и ее муж в ужасе при виде этих перемен. Ибо точно так же, как я почувствовала себя на десять лет моложе, мой муж показался мне на десять лет старше.
— И так ты теперь воспринимаешь меня? — уточнил Жан-Поль.
— Именно. Теперь смешно вспоминать, что когда-то я переживала из-за того, что ты моложе меня. Ты совсем не моложе. Ты ретроград. Теперь, когда я больше тебя не люблю, я могу это сказать. Ты ретроград в двадцать восемь лет, а я юная девушка в тридцать два.
— Сука.
— Бедный мой малыш. Не сердись. Подумай о том, что я тебе говорю. Смотри на вещи шире. Смотри на вещи шире и найдешь то, чего так сильно хочешь: как быть вечно молодым.
Жан-Поль посмотрел на нее. Он был не настолько зол, как я ожидал.
— Может, я и узколобый самовлюбленный дурак, — сказал он. — Но когда я встретил тебя, Мария, то действительно полюбил. Пусть это и продлилось едва неделю, но для меня это было по-настоящему. Единственный раз за всю жизнь я действительно поверил, что способен на что-то сто́ящее. Ты была старше, но мне это нравилось. Я хотел, чтобы ты показала мне выход из того дурацкого лабиринта той жизни, которую я вел. Ты очень умная, и я думал, ты сможешь указать мне хорошие, правильные жизненные цели. Но ты меня подвела. Как все бабы, ты оказалась слабовольной и нерешительной. Ты можешь быть верной лишь ненадолго тому, кто окажется в этот миг рядом с тобой. Ты в жизни ни разу не приняла объективного решения. На самом деле ты никогда по-настоящему не хотела быть сильной и свободной. Ты ни разу не сделала ни одного решительного поступка, который исходил бы от тебя самой. Ты марионетка, Мария, и у тебя множество кукловодов, и они дерутся за право управлять тобой.
Последние слова были резкими и горькими, и он пристально смотрел на Датта.
— Дети, дети, — пожурил Датт. — Мы так хорошо все сидели!
Жан-Поль улыбнулся натянутой улыбкой кинозвезды.
— Выключите ваше обаяние, — сказал он Датту. — Вечно вы обращаетесь со мной снисходительно.
— Если я чем-то обидел… — Датт не закончил предложение и обвел взглядом гостей, выразительно подняв брови, будто сама по себе такая мысль — сущий нонсенс.
— Вы думаете, что можете управлять мной по своему усмотрению, — сказал Жан-Поль. — Думаете, можете обращаться со мной, как с ребенком. Ну так вы ошибаетесь. Без меня вы огребли бы кучу неприятностей. Не сообщи я вам о том, что Луазо готовит рейд на клинику, вы бы сейчас были в тюрьме.
— Может, да, а может, нет, — ответил Датт.
— Ой, да знаю я, что вы хотите, чтобы все о вас думали, — продолжил Жан-Поль. — Знаю, вам нравится, чтобы люди считали, что вы связаны с СВДК и другими секретными службами, но нам-то хорошо известна правда. Я вас спас. Дважды. Один раз с Анни, второй раз с Марией.
— Если меня вообще кто-то спас, то это Мария, — возразил Датт.
— Ваша драгоценная доченька годится лишь для одного, — ухмыльнулся Жан-Поль. — К тому же она вас ненавидит. Заявила мне, что вы злой и гнусный. Вот так она хотела вас спасти, пока я не убедил ее все же вам помочь!
— Ты так обо мне сказала? — спросил Датт Марию, но прежде чем она успела раскрыть рот, жестом остановил ее. — Нет, не отвечай. Я не имею права задавать тебе такой вопрос. Все мы в порыве гнева говорим слова, о которых потом сожалеем.
Он улыбнулся Жан-Полю:
— Успокойся, друг мой, и выпей еще вина.
Датт наполнил бокал Жан-Поля, но тот его не взял. Датт указал на бокал горлышком бутылки.
— Пей. — Он взял бокал и протянул Жан-Полю. — Выпей и скажи, что эти черные мысли — не то, что ты на самом деле думаешь о старике Датте, который так много для тебя сделал.
Жан-Поль сердито отмахнулся. Возможно, ему не понравились слова Датта, что он ему чем-то обязан. Он швырнул полный бокал через всю комнату и выбил бутылку из рук Датта. Та покатилась по столу, роняя рюмки, как кегли, и заливая светлой жидкостью скатерть и столовые приборы. Датт встал, неловко вытирая жилет салфеткой. Жан-Поль тоже вскочил. Единственным слышным звуком было бульканье вытекающего из бутылки вина.
— Мерзавец! — воскликнул Датт. — Ты осмелился напасть на меня в моем собственном доме! Ты ничтожество! Оскорбляешь меня в присутствии гостей и ударил, когда я предложил тебе вина! — Он отряхнулся и швырнул влажную салфетку на стол в знак того, что обед окончен. Столовые приборы печально звякнули. — Тебе нужно преподать урок, — сказал Датт. — И ты его получишь, здесь и сейчас.
До Жан-Поля наконец дошло, какое осиное гнездо он разворошил в душе Датта. Лицо его стало решительным и жестким, но не надо быть психологом-любителем, чтобы понять: если бы он мог повернуть время вспять, то непременно исправил бы сценарий.
— Не трогайте меня, — сказал Жан-Поль. — У меня тоже есть опасные друзья, как и у вас, и мы можем вас уничтожить, Датт. Я все о вас знаю, о той девушке, Анни Казинс, и почему ее надо было убить. Вы не все знаете об этом деле. И есть еще много чего, о чем полиция очень захочет узнать. Только троньте меня, вы, старая жирная свинья, и сдохнете, как та девчонка. — Он оглядел нас всех. Лоб его взмок от напряжения и тревоги. Он выдавил мрачную ухмылку. — Только троньте меня, только попробуйте!..
