Сейчас был кульминационный момент войны, и если русским удастся отстоять Рюгхольд, очистить окончательно Восточную Пруссию и взять Данциг, то Германии можно предлагать мир почти на любых условиях. И все же… и все же, хоть Балтийский флот был приведен в полную боевую готовность и шел к Рюгхольду, Николай Второй предпочел бы, чтобы германский флот не вступал с ним в крупномасштабное морское сражение.
— Какие сведения с Рюгхольда? — Император вызвал министра обороны Поливанова.
— Корабли заблокированы.
— Это я и без вас знаю. Что с высадкой?
— Прошла удачно. Но сообщений о захвате орудий пока не поступало.
Император запомнил подполковника, который командовал высадкой. Мазуров, кажется?
— Немедленно сообщайте мне обо всем, что там происходит. Вы поняли меня? Немедленно. В любое время суток.
Мазуров вновь видел бухту. Два эсминца шли к ее выходу. Пока он не понимал, зачем они это делают, ведь пройти через минные поля они не смогут, а в то, что их команда решила покончить жизнь самоубийством, но только не сдаваться русским, конечно, не верилось. Такое можно было ожидать только от японцев. Германцы не настолько преданы своему императору, как японцы, и обладают более прагматичным умом, а поэтому их действия предсказуемы, но то, о чем подумал Мазуров, ему очень не понравилось, особенно когда он получил подтверждение своей догадки.
Носовые оружия эсминцев поднялись градусов на двадцать. До предела. К тому времени штурмовики, обложив дверь в форт взрывчаткой, разбежались, попрятались кто куда, чтобы их не задело взрывной волной.
Выстрелы эсминцев и взрыв слились в один звук. Пахнуло горячим воздухом, который понесся над головами, как ураган. Форт заволокло дымом. Поначалу было не понятно, удалось ли штурмовикам выбить дверь или нет, но они заложили взрывчатку с запасом, и когда дым рассеялся, обнажая темный проход с обсыпавшимся по краям бетоном, туда полетели гранаты.
Там кто-то закричал, захлебываясь кровью. Из прохода взрывом вынесло то, что когда-то было человеческой ногой, которая шмякнулась о землю со звуком, с каким падает кусок мяса, отрубленного умелой рукой от туши. Из обгоревшего сапога торчала обломанная кость.
«Надеюсь, что это тот, кто кидал в нас гранаты», — зло подумал Мазуров.
Штурмовики бросились вперед, вбежали в проход, стреляя без разбора. Едкий дым слезил глаза, да еще они не привыкли к темноте.
На побережье сверкали вспышки. Эсминцы смешивали с землей позиции засевших там штурмовиков. Звуки разрывов доносились до форта.
Мазуров перепрыгнул через человеческий труп, пригибаясь на тот случай, если кто-то поджидал его в темноте, ведь он-то был хорошо виден на фоне серой мглы, а тот, кто внутри, — нет. Но никто его не ждал.
Размерами эти укрепления сильно уступали «Марии Магдалене», вот только времени, как обычно, не было. Совсем не было, потому что он должен был их уже взять, а теперь каждая секунда промедления стоила отряду Вейца нескольких жизней, и эта мысль гнала Мазурова вперед и вперед, совершенно не заботясь о том, что он в этих коридорах ничем не защищен.
Каждый новый залп эсминцев отдавался болью в его сердце, схожей с той, что овладела капитаном корабля при штурме Корфу, когда его судно лишилось якоря и не могло поддерживать высадившихся на остров моряков. Адмирал Ушаков дал капитану подзорную трубу и заставил смотреть на то, как под пулями и ядрами противника гибнут русские моряки. После такой картины пустишь себе пулю в висок, а если и нет, если выбросишь новый якорь за борт и опять начнешь крушить батареи врага, то мысль, что твоя ошибка стоила кому-то жизни, никогда не отпустит, будет глодать тебя ночами, подбираться вместе с темнотой и не давать забыться снами.
«Быстрее, быстрее».
Он опять впадал в транс, сказалась ли усталость, напряженность, которую он так и не смог прогнать после «Марии Магдалены», или что-то другое, но сейчас он не чувствовал боли, как древний скандинавский воин, объевшийся перед битвой мухоморов. Их звали берсеркерами, на губах у них выступала розовая пена, а враги бежали от них, как от смерти, потому что они и были этой смертью.
Кто-то падал рядом с ним, затихал. Свои и чужие.
Он слышал только залпы эсминцев, а все остальные звуки слились в непонятный, неразборчивый гул. Хотелось заткнуть уши и ничего не слышать, но руки-то были заняты. Когда он в очередной раз нажал на курок и не ощутил отдачи, то инстинктивно перехватил автомат за дуло и приклад и дробил твердым деревом такие мягкие и податливые человеческие кости.
Он увернулся от штыка, поднырнул под него, ударив противника в грудь стволом автомата, а потом отмахнулся от него прикладом, раздробив ему подбородок. Со следующим он сделал примерно то же самое и бил по его лицу, которое превращалось в кровавую маску. Германец был уже мертв. Каска его смялась, вошла в череп, но Мазуров все никак не мог остановиться.
— Все, все, господин подполковник, — наконец разобрал он чей-то голос сквозь гул, — он мертв. Остановитесь. Мы взяли укрепления.
Крепкие руки схватили его и оттащили от мертвеца, как оттаскивают бойцового пса, мертвой хваткой вцепившегося во врага.
Он выпал из времени и сейчас почти ничего не мог вспомнить из того, что происходило всего несколько секунд назад. Мазуров с удивлением обнаружил, что рукав пропитался кровью, которая никак не хотела останавливаться.
«Когда ранили? Не помню».
— Дайте я вас перевяжу, господин подполковник, — кто-то уже рвал его комбинезон на руке и обматывал глубокий порез бинтом.
Он никак не мог разглядеть лица этого человека, словно попал в некачественную фотографию, где все смазано, все нечетко.
Совладать с этим фортом после «Марии Магдалены» было сущей безделицей, сравнимой с детской забавой.
С десяток германцев сидели на корточках, съежившись, тянули вверх уже начинающие затекать руки, но они боялись, что, стоит им опустить их, русские забудут, что это пленные, и перебьют их. На лицах застыл ужас, превратив их в страшные маски, которые некоторые вешают на стены своих жилищ, чтобы отгонять злых духов.
Злыми духами были русские, и они этих масок не боялись.
Мазурова колотила нервная дрожь, он едва сдерживался, чтобы не залиться безумным смехом. Нервы совсем ни к черту стали. Он чувствовал, что ломается, что не выдерживает напряжения.
— Эсминцы, — прохрипел Мазуров, боль к нему так и не приходила. Он знал, что это из-за шока, ведь у него не было тех лекарств, которые им давали во время экспедиции в Баварию и с которыми человек будет идти, ничего не чувствуя, даже на сломанных ногах, — поворачивайте крайнее орудие на эсминцы в бухте. Да бросьте с этим бинтом возиться, — он оттолкнул штурмовика, — я сам справлюсь. Радируйте Эссену о том, что мы взяли форт. Его кораблям теперь ничего не грозит.
В горле все саднило, точно по нему наждачной бумагой провели. Мазуров дрожащей рукой отыскал на поясе фляжку с водой, отвинтил крышку, приложился к горлышку губами. Он пил, почти захлебываясь, проливая воду на воротник, на комбинезон, большими глотками, будто провел в пустыне не один день и теперь его мучает смертельная жажда. Кадык ходил, как поршень какого-то механизма. Потом он вылил остатки воды на ладони, умылся, пробуя стереть с лица грязь и въевшийся в кожу запах дыма, но для этого не хватило бы ни фляжки, ни ведра воды. Для этого надо не раздеваясь броситься в море.
Фантастика. Это просто фантастика.
Эссен, читая расшифровку радиограммы, никак не мог поверить словам, он никак не мог поверить, что несколько сотен человек без тяжелого вооружения смогли сделать то, что никак не удавалось сделать мощным линкорам и дредноутам Балтийского флота на протяжении уже года войны.
Перед адмиралом навытяжку стоял адъютант. Глаза его лучились.
Весь флот находился в боевом состоянии и уже вышел в море. В общей сложности 38 вымпелов. Сделать это незаметно было невозможно, потому что, как ни трудилась контрразведка, раскрывая агентурную сеть германцев, и Либава, и Санкт-Петербург были просто наводнены шпионами.
Насторожиться они должны были еще накануне выхода российских судов в море. То, что готовится что-то грандиозное, стало бы понятно, когда на суда загрузили боеприпасы и мазут, когда отменили увольнительные матросам, а офицерам, спускавшимся на берег, приказали быть готовыми вернуться на суда в любое время. То, что русские вышли в поход, известно германцам. И тем не менее пока не поступало сообщений о том, что и флот открытого моря покинул базу в Киле. Он там залечивал раны после Ютландской битвы.
— Радируйте, — бросил Эссен, — радируйте на эскадру. Мы идем на Рюгхольд. Пушки острова безопасны. Пока безопасны.
Конвой дойдет до острова через сутки. Сильнее всего корабли конвоя оберегали даже не дредноуты, а транспортные суда, на которых шли пять тысяч солдат десанта, но высадиться они могли только в бухте Рюгхольда, вход в которую ныне завален минами. Дно вокруг всего побережья острова изобиловало скалами, которые легко могли пропороть брюхо корабля, не защищенного броней. Их могли еще по дороге торпедировать с подводной лодки, но, чтобы подобное не случилось, эсминцы крейсировали возле конвоя.
