Штурмовики несколько секунд обнимались, приветствуя друг друга, разглядывали лица, выясняя, кого среди них нет. Мазуров немного ошибся, подсчитывая, сколько у него осталось людей. Здесь было около ста двадцати штурмовиков. Но это все равно означало, что он уже потерял больше, чем в «Марии Магдалене». Немудрено. Там ведь он дрался с австро-венграми, а германцы всегда считались куда как лучшими воинами, чем их союзники, и постоянно выручали их из разных передряг, снимая свои части с фронта и перебрасывая на опасные участки, обороняемые австро-венграми.
Мазуров подумал, что перепачканные цементной крошкой, въевшейся в кожу, штурмовики похожи на каких-то дикарей, раскрасивших себе лица боевыми рисунками, чтобы испугать врага еще до того, как дело дойдет до рукопашной схватки. Но до нее дело вообще может не дойти.
Операция стала походить на какую-то партизанскую войну, когда повсюду бродят разрозненные соединения и ты в любой момент можешь наткнуться как на своих, так и на чужих.
Из-за каменной гряды на огромной скорости вырулил броневик, похоже, его водитель, оказавшись почти в самой гуще штурмовиков, опешил, затормозил, но русские услышали о его приближении заранее по реву двигателя, и когда он наконец-то появился, то были к этому готовы.
Горное орудие уже развернули в боевую позицию. Первый же снаряд разорвался под броневиком, чуть приподнял его и оторвал левое переднее колесо. Осколки пробили тонкую броню под днищем. Из пулеметной амбразуры полыхнуло огнем, броневик осел и больше не подавал признаков жизни, только внутри него что-то взрывалось, колотилось о стенки, точно там был заточен, как в клетке, страшный зверь и теперь он хотел вырваться на свободу. Но и он вскоре затих. Броня нагрелась до такой степени, что от прикосновений обжигала кожу, а краска пошла пузырями.
Низко пролетел гидроплан «Сикорский», слегка покачивая крыльями. Пилот наполовину вылез из кабины, рассматривая штурмовиков, когда он убедился, что его видят, то похлопал ладонями себя по ушам и показал на свой рот. Мазуров развел руками, объясняя, что у него нет рации. Он надеялся, что пилот его поймет. Тот кивнул, докричаться до них он, конечно, не мог, какая бы луженая глотка у него ни была.
Пилот сделал вираж, разворачиваясь, и когда пролетал над штурмовиками в очередной раз, то сбросил перед ними маленькую капсулу. Что-что, а метать с воздуха подобные предметы он выучился мастерски, наверняка тренируясь на колоннах противника и засыпая их дротиками.
Капсула блестела серебром и была заметна издалека на тусклом фоне пожухлой травы. Мазуров нагнулся, поднял ее, отвинтил колпачок. В ней лежала свернутая трубочкой записка.
«Флот будет здесь через пять часов».
Нижняя поверхность крыльев гидроплана была выкрашена небесно-голубым, с четко прорисованными кругами Антанты, а борта — тускло-серым, чтобы скрыть на них изображение дельфиноподобного зверя. Эта картинка любому могла объяснить, что гидроплан с авиаматки «Нарвал». Пилоты в открытую перекраской не возмущались, но все-таки были недовольны, а эта маскировка все равно не могла обмануть германцев. Гидроплан без авиаматки сюда не забрался бы.
Почуяв неладное, германцы стали надувать воздушный шар, привязанный к «Фон дер Танне». Он должен был стать глазами запертой на Рюгхольде эскадры.
Мазуров помахал бумажкой пилоту, когда тот, сделав очередной вираж, пролетал над ним. Гидроплан совсем спустился, так что не будь лицо пилота почти закрыто очками, то Мазуров разглядел бы его. Пилот указал рукой вперед, откуда доносились звуки боя, опять помахал крыльями. На гидроплане наверняка есть парочка бомб и пулемет. Исход боя он не решит, но в такой ситуации от любой помощи отказываться не стоит.
Мазуров махнул в ответ, объясняя, что тоже идет туда. Вот только из-за раненых они передвигались со скоростью черепах и в бою скорее были обузой, чем помощью.
Он попробовал объяснить своим людям, как важна эта операция, что она может повлиять на ход всей войны, но чувствовал сам, что слова его какие-то сухие, формальные и лучше уж помолчать.
Почти половину своего отряда, вместе с ранеными и пленными, он отправил к летному полю. Сам он его оборонять не собирался, потому что никакой поддержки с воздуха не ждал. Из-за этого не стал убирать с летного поля сгоревшие аэропланы.
Может, выживут. Ничего другого он сделать для них не мог. Опять промелькнули мысли о плене. В Баварской операции все были без документов, знаков отличия, и их вполне можно было посчитать за шпионов и расстрелять на месте. Но сейчас они не взяли с собой только награды, а документы у всех при себе, как и нашивки на предплечьях. Германцы побоятся нарушать Гаагскую конвенцию, хотя, применив отравляющие вещества, они уже сделали это, но расстреливать штурмовиков не станут, за исключением, возможно, одного Мазурова — ведь сам Франц-Иосиф объявил его своим личным врагом.
Хотя, хотя…
Узнают ли они его?
На земле вяло колыхался парашют. Ветер пробовал его утащить, но это у него никак не получалось. У него не хватало сил, чтобы сдвинуть с места мертвое тело, привязанное к парашюту, который обволакивал его словно саваном.
Повсюду валялись гильзы.
Чуть поодаль Мазуров разглядел несколько тел. Похоже было, что это тот небольшой германский заслон, который штурмовики повстречали чуть раньше.
Трава стала бурой, то ли оттого, что чувствовалось приближение глубокой осени, то ли оттого, что впитала в себя слишком много крови.
Почти все казармы пострадали, у каких-то зданий проломило крышу, выбило стекла вместе с оконными рамами, у других частично обвалились стены. В двух местах поднимался столб серого дыма. Над крышами развевался на древке обгоревший флаг. Наверняка его пришлось спускать, чтобы сбить пламя.
Казармы окружала кирпичная стена высотой не более полутора метров. Носила она скорее декоративный характер и не могла скрыть того, что творилось внутри. Да и задача такая перед ней никогда не стояла. От кого тут прятаться, на этом почти безлюдном острове? Стена закоптилась, в ней зияли пробоины, за которыми засели остатки гарнизона. Отстреливались германцы без какого-то воодушевления, точно опостылевшую работу исполняли, и так же вяло им отвечали штурмовики, укрываясь за валунами и холмиками.
Тяжелого оружия, за исключением единственной пушки и миномета, пока еще не работающего, чтобы подавить огневые точки германцев, у них не было.
Создавалось впечатление, что и те и другие не против прекратить это бессмысленное занятие и мирно разойтись, но никому из них не приходило в голову выступить с таким предложением и отправить на переговоры парламентеров.
Штурмовики высадились в пяти километрах от казарм, на окраине поселения. Там им никто сопротивления не оказывал, в отличие от тех, кого снесло ветром прямо на казармы. Их-то перебили еще в воздухе, на землю опускались мертвые тела, но гарнизон замешкался, борясь с пожарами после бомбежки, и вышел навстречу штурмовикам слишком поздно, когда те уже успели сосредоточиться и собрать выброшенные с аэропланов контейнеры с пулеметами и боеприпасами. Из аэропланов выпихнули еще и две пушки на трех парашютах каждая, но при приземлении у одной из них чуть погнулся ствол и сломались колеса, а на себе ее утащить мог разве что сказочный великан. Такими достоинствами никто из штурмовиков не обладал. Пришлось пушку, как это было ни обидно, бросить. У другой побилась оптика, но для стрельбы прямой наводкой или на глаз она вполне годилась.
Обитатели поселения попрятались по домам, закрыли двери на засовы, точно это могло уберечь, захоти незваные гости ввалиться к ним. Прикрыв окна шторами, поселенцы разглядывали с любопытством, как штурмовики проходят мимо их домов. Собаки тоже из дворов не показывались, полаяли для приличия поначалу, а потом прекратили, смотрели на непрошеных гостей сквозь щели между досками заборов, высовывали носы и нюхали запах этих людей.
Германцы, видимо, вообразили, что их ждет легкая прогулка, сравнимая с охотой на зайцев. На такие мысли их наводили два броневика, за которыми и прикрывались солдаты, но штурмовики быстро разобрались с этой техникой. Броня была тонкой, и ее пробивали даже пулеметные пули. Один броневик вывели из строя именно таким образом, а другой сожгли, послав в него два снаряда. Его быстро объяло пламенем, точно он был сделан не из металла, а из фанеры.
Германцы, понимая, что дело принимает скверный для них оборот, решили в ближний бой не вступать и попробовали отступить под защиту стен казармы. Но штурмовики их настигли и перебили, хотя схватка выдалась совсем нелегкой. За два месяца не обучишь хорошему владению холодным оружием, хотя у большинства были навыки, полученные еще до армии. В ход пошли саперные лопатки, кинжалы, штыки, приклады ружей и автоматов, которыми противники яростно молотили друг друга. Это было не сражение даже, когда соблюдается хоть какое-то построение, а свалка, когда все перемешалось и ты сам не разберешь, кто из этих окровавленных людей, копошащихся на земле, друг, а кто враг, и тянет ли он к тебе дрожащие руки, чтобы задушить или прося о помощи.
