Выходя из спортивного зала, я считала удары баскетбольных мячей о пол, вдыхала душный, пропитанный запахом пота воздух и старательно сохраняла невозмутимый вид. Даже если бы я ползла, как черепаха, я все равно успевала на электричку, уходящую в 14.43.
— Джун! Как здорово, что ты пришла! — воскликнул Тоби, когда я позвонила снизу в домофон. И, судя по голосу, он и вправду был рад. Я решила не ехать на лифте, а подняться пешком. Мне нужно было собраться с мыслями, приготовиться к тому, чтобы снова войти в эту квартиру. У Тоби вообще никого не осталось. У Тоби вообще никого не осталось. Так я твердила себе, поднимаясь по лестнице.
Войдя в квартиру, я сразу заметила, что она стала немного другой. В ней было уже меньше Финна. На журнальном столике стояло несколько грязных тарелок. Пепельница, широкая ваза, которую Финн отлил из асфальтовой массы («Из гудрона», — сказал в прошлый раз Тоби, закатив глаза и улыбнувшись), была переполнена. Шторы на окнах плотно задернуты.
Тоби встретил меня в мятом вельветовом пиджаке темно-бордового цвета, под который была надета все та же футболка со скелетами динозавров. Заметив, что я то и дело поглядываю в сторону занавешенных окон, он подошел к ним и быстро раздвинул шторы.
— Ну, вот, — сказал он. — Так лучше, да? Ты садись.
Тоби сел на синий диванчик, а я — напротив него, на коричневый. Тоби заварил чай, и мы выкурили по сигарете, причем я даже ни разу не кашлянула. Тоби плеснул себе в чай капельку бренди и протянул мне бутылку, но я покачала головой. Я старалась не слишком часто оглядывать комнату. Мне не хотелось, чтобы Тоби подумал, что я пытаюсь угадать, где его вещи, а где вещи Финна. Но мне было трудно удержаться и не смотреть. Последние несколько дней я морально готовилась. Мне хотелось суметь сделать вид, будто меня ни капельки не волнует, что половина вещей в этом доме принадлежала не Финну. У Тоби вообще никого не осталось, — сказала я себе снова.
— Классные сапоги, — сказал Тоби.
— Это Финн подарил, — ответила я как-то слишком поспешно и подобрала ноги, пряча сапоги под юбкой.
Пару секунд мы сидели в неловком молчании, а потом Тоби вдруг заговорил деланым «репортерским» голосом с совершенно дурацким акцентом. Делая вид, что протягивает мне микрофон.
— Расскажите нам, мисс Элбас, что вас так привлекает в Средних веках?
Я скрестила руки на груди и выразительно на него посмотрела.
— Нет, правда, — сказал он нормальным голосом. — Мне правда интересно.
Такие вопросы всегда повергают меня в ступор. Можно было бы сделать вид, будто я вообще ничего не слышала, но я знала, что Тоби не даст мне уйти от ответа. И лихорадочно соображала, что тут можно сказать. Замки; рыцари; пляшущий свет свечей; григорианские песнопения; длинные платья до пола. Рукописные книги, украшенные совершенно прекрасными миниатюрами. Слово «иллюминировать», то есть раскрашивать краской рисунки в книге, родственно слову «иллюминация». И эти старинные книги, раскрашенные вручную, — они и вправду как будто светятся.
— Может быть… Я не знаю… Может быть, мне просто нравится, что в те времена люди много чего не знали. Было столько чудес и диковин, которых мало кто видел. Столько стран, где никто не бывал. Можно было придумать любую историю, и все в нее верили. Люди верили в святых и драконов. Собирали разные травы и верили, что они могут спасти человеку жизнь.
Я произносила все это, сосредоточенно глядя в пол, потому что мне самой казалось, что я несу полный бред и Тоби надо мной смеется. Но он не смеялся. Когда я все же решилась взглянуть на него, он серьезно кивнул и сказал:
— Мне это нравится.
— Правда? — Я долго смотрела на Тоби, пытаясь понять, шутит он или нет. Удостоверившись, что не шутит, я продолжала: — И еще, как мне кажется, в те времена несовершенство считалось вполне нормальным. Не было полностью идеальных людей. Почти у каждого имелись какие-то недостатки, и все с этим жили. У них просто не было выбора.
Тоби снова кивнул, соглашаясь. Он сидел, держа руки на коленях, и я заметила, какие мозолистые у него пальцы.
— Но ведь были еще грязь и темень… крысы, чума…
— Да, наверное. — Я задумалась, глядя себе под ноги. Потом подняла голову и улыбнулась. — Почти как у нас, в современном Нью-Йорке.
Тоби рассмеялся.
— Верно подмечено. — Он помедлил, как будто обдумывая следующую фразу. — Только… только вместо чумы у нас СПИД.
Я впервые услышала от него это слово. СПИД. Тоби произнес его тихо-тихо, глядя в сторону.
— Это не одно и то же.
— Да, не совсем, и все-таки…
— Это две разные вещи. От чумы никто не застрахован. Если ты заболел, никто в этом не виноват. Просто так получилось. Ничьей вины в этом нет. — Слова сорвались с языка раньше, чем я осознала их смысл.
Тоби принялся теребить нитку, свисавшую с края кармана его пиджака. Я подумала, что, наверное, надо бы извиниться. Но не стала ничего говорить.
— Джун, о СПИДе тогда никто ничего не знал. Понимаешь? Когда мы с Финном встретились, даже слова такого еще не было.
— Тогда почему у меня в семье все считают, что это вы его заразили? Почему они так говорят?
Тоби запрокинул голову и закрыл глаза. Потом сделал глубокий вдох, открыл глаза и посмотрел на меня.
— Потому что мы решили так им сказать.
— Кто «мы»?
— Мы с Финном. Хотя в основном это было мое решение. Твоя мама считала само собой разумеющимся, что именно так все и было, и мы решили ее не разубеждать. Я сказал Финну, что не возражаю. Пусть будет так. Если ей от этого легче, пусть думает все, что хочет.
— Но…
— Давай не будем об этом, Джун. Это уже не имеет значения.
Но для меня это имело значение. Ведь это же несправедливо. Нельзя, чтобы Тоби брал всю вину на себя, если виноваты оба. В таком случае выходит, что вообще никто не виноват.
— Но почему Финн…
— Тсс, — Тоби приложил два пальца к моим губам. Его пальцы были шершавыми и сухими. Я напряженно замерла, и Тоби медленно убрал руку.
— Но…
— Я рассказываю тебе все это, потому что хочу, чтобы ты поняла, как сильно я любил твоего дядю. Если ты это поймешь, тогда, может быть… может быть, ты перестанешь меня ненавидеть. Финн был такой же, как ты. Он хотел сказать правду. Хотел, чтобы все знали, что никто не виноват. Это я настоял. Я его уговорил. Я любил его, Джун. И готов был принять всю вину на себя, если от этого Финну станет хотя бы немножечко легче. Это было мое решение. Я так хотел. И давай больше не будем об этом, ладно? Все уже в прошлом. Теперь это уже не имеет значения. Хорошо?
Я промолчала.
— Хорошо? — повторил Тоби. — Именно этого и хотел Финн. Правда.
«Откуда ты знаешь, чего хотел Финн?» — подумала я про себя. Но все же, пожав плечами, сказала:
— Да, наверное.
— Вот и договорились. — Тоби отвернулся к окну.
Мне хотелось заплакать. Даже не знаю почему. Не потому, что Тоби оказался таким благородным и великодушным. Не потому, что, возможно, никто в целом мире — никто, кроме меня, — никогда не узнает правду. Не потому, что теперь у меня наконец появилось что-то, что знала я, но не знала моя сестра, а я ничего не могла ей рассказать. Ни ей, ни кому-то еще. Я сидела, с трудом сдерживая слезы, и пыталась понять, откуда взялась эта невыносимая печаль. Я погрузилась в нее с головой и ждала, что она разъяснит мне, почему. И она разъяснила. Как будто шепнула мне на ухо:
Он любил Финна сильнее, чем ты.
Вот что сказала моя печаль. И я знала, что это правда.
Я буквально физически ощущала, как мое сердце сжимается в твердый холодный комок. Я не ревнивая. Я не ревнивая. Я не ревнивая, — мысленно повторяла я вновь и вновь, стараясь дышать медленнее и спокойнее. Я посмотрела на Тоби:
— А Финн… он писал ваши портреты? Хоть раз?
Мне самой не понравилось, как прозвучал мой вопрос. Так патетично и жалко. Так печально и злобно. Но Тоби, кажется, этого не заметил. Он поднял вверх указательный палец и сказал:
— Одну секунду.
Вскочил с дивана и принялся рыться в потайном ящике стола. Потом обернулся ко мне, улыбнулся и показал ключ, зажатый в руке.
— Ты ведь еще никогда не бывала в подвале, да?
Тоби был прав. Я никогда не бывала в подвале в подъезде Финна. Но моя мама бывала. Иногда по воскресеньям, когда Финн писал наш с Гретой портрет, мама спускалась в подвал, где была прачечная, чтобы помочь Финну со стиркой. Каждый раз, возвращаясь оттуда, она трясла головой и говорила, что больше никогда в жизни туда не пойдет. «Этот подвал — прямо готовые декорации для фильма ужасов», — сказала она однажды.
Тоби сунул ключ в карман.
— А что там, в подвале? — спросила я.
— Пойдем, я тебе покажу. — Он поманил меня двумя руками, словно долговязый Свенгали.
— Не знаю… А если я не хочу?
— Тебе понравится. Честное слово. Там у каждой квартиры своя «клетка». Что-то вроде большой камеры хранения с решетчатой дверью. Пойдем.
