Я кивнула:
— Да, вы уже говорили.
— Я хочу, чтобы ты знала: это не просто слова. Я говорю так не просто из вежливости. Ты можешь звонить мне в любое время. Как позвонила бы Финну. Просто поговорить, например. В любое время. Всегда.
Я сказала, что знаю, что это не просто слова. Но я слышала собственный голос, и это был голос, явственно говоривший, что я не буду звонить. Что Тоби — не Финн. И хотя слова Тоби звучали искренне, у меня все-таки было смутное ощущение, что он говорит это просто из вежливости.
— Мне, наверное, пора домой, — сказала я.
Тоби вызвался проводить меня до вокзала. Сказал, что можно пройтись пешком. Пока мы сидели в подвале, погода переменилась. Когда я выходила из школы, на небе виднелось лишь несколько облаков, а когда мы с Тоби вышли на улицу, все небо было затянуто серыми тучами. Мы прошли всего пару кварталов, и тут пошел дождь.
— Черт, — сказал Тоби. — А я не взял зонт.
Мы зашли в маленький продуктовый магазинчик, надеясь переждать дождь. Но когда мы давали уже третий круг по торговому залу, продавец, наблюдавший за нами из-за стойки с кассой, вышел к нам и спросил, чем он может помочь. Тоби сказал, что мы ищем мятные леденцы. Продавец поджал губы и указал на витрину с конфетами рядом с кассой.
Мы шли по городу под дождем и сосали эти ядрено-пряные мятные леденцы, которые вовсе не собирались покупать. Когда убойная пряная свежесть только еще начала проявляться, я чуть не выплюнула леденец. Но потом передумала. Иногда надо устраивать себе испытания, чтобы понять, сколько ты сможешь выдержать.
Тоби напомнил, что теперь моя очередь рассказывать историю о Финне. Я на секунду задумалась и решила, что расскажу, как однажды — в день Благодарения, когда все смотрели по телику футбольный матч, — мы с Финном потихоньку сбежали из дома, пошли в лес и там «потерялись».
— Только он и я, — сказала я. — Потому что мы оба ненавидели футбол.
Я рассказала о том, как замечательно пахло в лесу. О том, как Финн развел небольшой костерок только из тоненьких веток. Как мы сидели, смотрели на пламя, и Финн перевел мне с латинского всю «Лакримозу» из моцартовского «Реквиема», чтобы я понимала, о чем там речь, и мы с ним спели ее несколько раз — неумело, зато с душой, — пока я не выучила все слова наизусть. Финн сказал мне, что, будь его воля, он бы остался в лесу навсегда и не вернулся бы в город. Но он сам понимал, что это несбыточная мечта. А потом мы вернулись домой, и оказалось, что нас, в общем-то, и никто и не хватился. То есть дома, конечно, заметили, что нас нет, но никому и в голову не пришло нас искать. Мама оставила нам два куска тыквенного пирога со взбитыми сливками, мы их съели и никому не сказали, где были.
— Очень хорошая история, Джун.
— Ага.
Тоби начал рассказывать, как Финн однажды попытался замаскироваться, чтобы под видом обычного посетителя прийти на выставку собственных картин и послушать, что о них говорят люди. Я слушала Тоби вполуха, думая о своем, как вдруг мой рассеянный взгляд наткнулся на черную крышку канализационного люка. Я резко остановилась.
Тоби, поглощенный своим рассказом, шагал вперед, ничего не замечая вокруг.
— Эй! — крикнула я ему вслед. — А вы случайно не знаете, откуда взялись эти пуговицы? Черные пуговицы на портрете?
Тоби ушел достаточно далеко вперед, но услышал меня и остановился. Он обернулся ко мне не сразу. Сначала пару секунд постоял, а когда все-таки обернулся, вид у него был смущенный и виноватый. Сразу было понятно, что он знает, о чем я спросила.
Он подошел ко мне, взял под локоть и оттащил под козырек ближайшего подъезда, чтобы на нас не лил дождь. Потом долго и путано извинялся, но так ничего толком и не объяснил.
— Ну, хорошо, — сказал он, как будто принял какое-то непростое решение. — Но тут все сложно. — Он вышел под дождь, пару секунд постоял на краю тротуара и вернулся обратно.
— Можете не рассказывать, — сказала я, хотя не имела в виду ничего подобного.
Он ненадолго задумался и покачал головой. Потом снова вышел из-под козырька и тут же вернулся.
— Хорошо, ладно… Портрет получился хороший, да?
Я кивнула.
— А Финн так не думал. «Он еще далек от идеала. Нужно больше конкретики. Больше деталей». Вот что он говорил. И просил меня принести портрет. Я приносил его, ставил рядом с кроватью. Финн уже почти ничего не видел, с трудом отрывал голову от подушки. Если бы ты его видела… Он только об этом и говорил, Джун. Понимаешь? Только о вашем портрете. И я дал ему слово. Сказал, я сделаю все, что смогу. Что доведу его до совершенства. — Тоби склонил голову. — Ну, вот. Теперь ты знаешь.
Я представила себе эти корявые, неумело намалеванные пуговицы. Неужели Тоби и вправду считает, что они украшают картину? Лично мне в это не верилось. Наверное, Тоби заметил, какое у меня было лицо, потому что поспешно проговорил:
— Да. Я знаю. Я все испортил. Но ты просто не знаешь, как это было. В тот день. Мы с ним были вдвоем, а потом… я вдруг остался один. — Глядя на Тоби, я поняла по его лицу, что он мысленно перенесся в тот день. — Это было так тихо, так страшно. И я подумал, что надо сделать хоть что-то — и сделать правильно. Если бы я только смог… хоть раз в жизни… Но, как видишь, не смог. Не справился даже с простыми пуговицами.
Кровь стучала у меня в висках, потому что мне очень живо представилось, как это было. Финн вдруг затих — и его просто не стало. Тоби остался один, такой растерянный и беспомощный в своем безысходном отчаянии. Я закусила губу, потому что почувствовала, как напряглись уголки рта, — это означало, что я сейчас разревусь. А мне не хотелось расплакаться перед Тоби. У меня по лицу текли капли дождя, срывавшиеся с промокших волос. Тоби смотрел мне в глаза и ждал, что я отвечу. Я не хотела расплакаться перед ним. Не хотела. Но слезы хлынули градом, и их было уже не остановить.
Я рванулась бежать, но потом повернула назад. Решила, что не буду даже пытаться сдерживать слезы. Решила, что буду стоять здесь, на Мэдисон-авеню, под козырьком подъезда, и пусть Тоби смотрит. Пусть знает, что я тоскую по Финну не меньше его самого. Слезы текли и текли и никак не кончались. Все, что до этой минуты я подавляла в себе, слепив в тугой, жесткий комок, втиснутый глубоко в сердце, теперь прорывалось наружу. Я уже не стеснялась — ревела в голос, сотрясаясь от рыданий, и ждала, что Тоби сейчас сбежит или затолкает меня в такси, но он не сделал ни того, ни другого. Он шагнул ко мне, обнял, прижал к себе и положил голову мне на плечо. Так мы и стояли, обнявшись, у входа в какой-то подъезд на Мэдисон-авеню, и в какой-то момент я почувствовала, что Тоби тоже плачет. Щелканье мятного леденца Тоби о его зубы, пронзительный визг тормозов, шум дождя, бьющего по козырьку подъезда, — все это сливалось с нашими безудержными рыданиями, создавая особую музыку, наполнявшую собой все. Она превратила весь город в хор, выпевающий нашу печаль, и чуть погодя боль начала отступать. А на ее место пришло облегчение.
Когда мы отодвинулись друг от друга, я не смогла посмотреть Тоби в глаза.
И услышала, как он прошептал:
— Прости. — Услышала, как он сказал: — Я не художник, Джун. Прости меня… за все.
Я еле заметно пожала плечами. Потом выплюнула на ладонь леденец и швырнула его на землю.
— Какая все-таки гадость эти мятные леденцы.
Тоби улыбнулся.
— Ага.
Но он не выплюнул свою конфету. Оставил ее во рту, где она, вероятно, жгла ему язык, пока полностью не растворилась.
37
Это было уже поздно ночью. В тот же самый день. Дома уже все спали. Я сидела на кухне, держа на коленях раскрытую «Книгу дней», и шептала в телефонную трубку, прикрывая ее ладонью.
— Я позвонила сказать, что я все это выдумала.
— Да… ага. Что? — Голос у Тоби был сонный, как будто он крепко спал, а я разбудила его своим звонком.
— Эту историю. Мою историю про Финна. Я ее выдумала.
— А, это ты, Джун. Привет. А сейчас сколько времени?
— Да, уже поздно. Простите, что разбудила.
— Я не спал. Просто валялся тут с бренди. Тихий вечер дома.
Я рассмеялась с закрытым ртом, стараясь не шуметь. Дотянулась до дверцы кухонного шкафа рядом с посудомойкой. До узкого шкафчика, где родители хранили бутылки со спиртным. Бренди там тоже был. Я достала бутылку, поставила ее на пол рядом с собой и постучала пальцем по крышке.
— Но я все равно должна вам историю.
— А ты уверена, что та история была выдумкой? Я, например, поверил каждому слову.
Я улыбнулась, хотя понимала, что Тоби, скорее всего, надо мной насмехается.
— Да ладно!
— Нет, правда. Очень хорошая история. И содержание, и исполнение. Замечательная проработка деталей. Оценка «отлично». — Тоби тоже говорил шепотом, хотя был в квартире один.
Пару секунд мы помолчали, а потом Тоби сказал:
