потом второй. А Мих уже сам с места сорвался и в бой ринулся.
Козлоногий усмехнулся, и ничего хорошего эта кривая гримаса не сулила. Даже наклонился и руку вперед выставил, намереваясь орчука, как клопа мелкого, схватить и раздавить. Только Мих уже и не Мих вовсе был, а ордынец — настоящий, уверенный, сильный, ловкий, тот самый, которого так долго отец в нем душил. Под самыми пальцами завалился орчук на задницу, проскользил на ней и тут же вскочил. Сжал запястье аховмедца, который только-только руку начал поднимать, да со всей злостью рванул на себя, на месте крутнувшись.
Охнул козлоногий, оступившись, ртом воздух хватанул — единственное, за что мог уцепиться, — и полетел. Правильно говорят: чем больше шкап (причем ежели еще высокий, из добротного дерева да с тремя полками), тем громче падает. И тут так вышло. Откуда силы в руках столько взялось? Непонятно. Но полетел аховмедец, не воспарил, разумеется, а скорее, как жирный гусь, в испуге растопырил конечности и плюхнулся на мостовую.
Хрустнула спина, о булыжники приложившись; вырвался стон из могучей груди. А Мих уже рядом. Выписал оглашенному на орехи, ладонью пощечину простую отвесив, так, что рука заболела. Да и звук получился сильный, сочный, будто меч с размаху щит поцеловал. Хотел еще добавить, да аховмедец тут же глаза закатил, забился в судорогах и убывать телом стал, по чуть-чуть, пока обычное состояние не принял.
Лежит голый козлоногий в лохмотьях. Нога подранена, только следы от пуль крохотны, точно прутом стальным плоть потыкали. Рядом фонарь, почти полностью вывороченный, осколки от стекол побитых, пара стен домов в самом удручающем состоянии и мостовая вокруг разбитая — знатно потоптался тут своими копытами. А Мих — разгоряченный, кровь так и бурлит, мышцы буграми вздулись, сила выхода наружу просит. Тут как раз за плечо его тронули.
Уже разворачиваться для удара начал, но голос услышал. Мало того, что знакомый, так еще говоривший на смутно понятном языке.
— Дииш ара.
И вся злость с орчука ушла, будто листьями по осени на землю опала. Руки тяжестью свинцовой налились, все лишние мысли в голову вернулись, и вдруг понял он, что теснота сапог никуда не делась. Поворотился на месте: так и есть, стоит перед ним титулярный советник. Взгляд встревоженный. Точнее, был, пока глазами с ним не встретился. Тут Мих выдохнул облегченно.
— Не говорили вы, господин, что на ордынском речуете.
— Не сильно трудный язык. Славийский, говорят, намного сложнее.
— В ссылке выучили? — догадался Мих.
Меркулов кивнул. А потом внимательно посмотрел на орчука и молвил:
— А ты не говорил, что берсеркер.
— Да что вы, какой берсеркер, — заволновался орчук. — По маменькиной линии да, были у нас берсеркеры. Но через женщину-то не передается.
— Доводилось мне, Мих, берсеркеров видеть. Не самое приятное зрелище, безумные воины. Их даже сами ордынцы боятся. Сам же знаешь, далеко не каждый орк берсеркером становится. Предрасположенность к тому должна быть. Но ты берсеркер, в этом сомнений нет. Видел, как ты аховмедца перебросил, точно пушинка он. Сила, ярость, быстрота. Но вместе с тем не было в тебе жестокости, не набросился на него, разрывая на части.
— В детстве случались у меня припадки, — признался орчук. — Тогда папенька и научил с ними справляться, пережидать, о приятном думая, спокойном. А после и вовсе на нет сошли, благодаря смирению.
— Хм, первый случай применения концентрации берсеркера, — задумчиво пробормотал Меркулов. — Мы обязательно обо всем этом поговорим подробно, но не сейчас. Пока же об орочьем даре никому, ясно?
Орчук кивнул. Говорить уж не стал ничего, тем более люди набежали: пара городовых, точно из-под земли выросших; толпа зевак, одетых прилично — явно из местных жителей; лавочники, приказчики и сами купцы, до того благоразумно бурю пережидавшие. Все стоят, галдят, благо, совсем близко не подходят, опасаются.
— Любезнейший, — обратился к ближайшему городовому Меркулов. — Как вас величать?
— Тарас, Ваше благородие, — отозвался кряжистый пожилой усач.
— Так вот, Тарас, меня зовут Витольд Львович, я…
— Да знаем мы, кто вы, — тот глянул на второго городового, и последний утвердительно кивнул, — по орке вашей поняли. У нас в ведомстве один вы только такой.
— Тем лучше. Поднимайте этого молодца и давайте до Столешникова переулка. В арестантскую определите, доложитесь, кому надо. Пусть уж решают, что с ним делать.
— Ваше благородие, не ровен час, он опять, того этого… взбухнет. Мы ведь рядом были, когда этот… ну того… Точно на дрожжах расти начал, одежа на нем порвалась, потом буянить пошел.
— Нет, аховмедцы магию крови не часто могут использовать. Теперь несколько дней точно без сил будет. Тащите его без опаски.
После слов титулярного советника городовые осмелели, подхватив козлоногого, который стал только-только приходить в себя, и поволокли прочь. Их сопровождали одобрительные окрики честного люда, мол, «покажите, голубчику» или «всыпьте ему там по первое число», а то и вовсе даже уничижительные по отношению к аховмедцу.
Витольд Львович не стал любоваться зрелищем, в отличие от того же орчука. Напротив, потянул последнего за рукав, указав в один из проулков, предлагая тем самым удалиться.
— Нам еще на Краснокаменку наведаться.
— Да бог с вами, господин. Тут такое творится, а вы знай все о Черном печетесь. Посреди бела дня аховмедец магию крови применил. Я, к слову, даже думать не думал, что они подобное могут.
— А что, им не запрещено, — пожал плечами Меркулов. — Другое дело, если закон нарушают. Теперь судить будут аховмедца, а он, судя по размерам, не последний прочий.
— Так у них это все от ранга зависит?
— От происхождения. Хотя в какой-то мере и от ранга. Только аховмедец с богатой родословной может занять серьезный пост. Но к магии крови расположены все.
— Это ж получается, у них каждый так может?
— Каждый, — кивнул Витольд Львович, — только эффект будет различным. Обычные аховмедцы всего на пару пядей укрупняются, знатные воины на несколько ладоней, а вот подобные… ну, ты видел.
— Странно, что раньше я о том не слышал, — удивился орк.
Он замолчал, догоняя Витольда Львовича. Они вынырнули из проулка на широкую улицу, гомонящую и шумящую, потому Миху пришлось сравняться с господином, чтобы не говорить в спину и не ронять порожние слова ветру на потребу. Потом он продолжил:
— Всегда говорили, что козлоногие — лучшие воины,
