к еде и постели неприхотливый, единственный недостаток — уж слишком увлеченный. Коли втемяшит что себе в голову — пиши пропало. Костьми ляжет, а своего добьется.
Краснокаменка, хоть считалась улицей длинной, прямой была ровно настолько, насколько может быть копченая колбаса, с одной стороны удерживаемая сердитым мясником, а с другой разрываемая на части сворой собак. То и дело впереди значительно выступал вперед дом, или мостовая вдруг уходила направо (но потом, опомнившись, возвращалась обратно). Поэтому разоблачения своего Мих не боялся. Единственной его целью было не потерять господина совсем из виду, потому что Витольд Львович двигался впереди на значительном расстоянии и то и дело скрывался от взора.
Потому шум, который невозможно было спутать с выливанием помоев или падением зазевавшейся кошки в водосточную трубу, заставил орчука вздрогнуть. Весенним ледоходом пошла кровь по венам, будоража в голове самые страшные картины. А когда бухнуло совсем рядом, заставив проснуться местных, внутри все оборвалось. Говорил револьвер Витольда Львовича, маленький, убойный, рассчитанный на пять выстрелов. Несмотря на полнейшее душевное расстройство, вспомнил орчук, что давеча Меркулов пользовался уже пистолетом, всадив в аховмедца три пули. Итого — остался всего один выстрел.
Будто подтверждая думы Миха, впереди еще раз оглушительно ухнуло. Как гроза грохочет посреди ясного неба, предвещая гнев господень. А следом — стук каблуков по мостовой, который в ночной тиши звучал чересчур зловеще. Орчук еще до того, как увидел мчавшегося к нему, все понял. Он, может, существо недалекое, не все разумеет да подмечает, как и господин.
У Меркулова каблуки звонче, будто пустые. У этого, напротив, глухо отдаются — ток-ток-ток-ток. С прошлого раза не запомнил Мих, зато теперь в голове этот звук точно конский топот звучал. Вынырнул из темноты Черный, хотел бы сказать орчук, что глазами блеснул — так нет, будто истукан каменный, что вдруг ожил, двигался.
Понял Мих: не избежать им встречи. Встал аккурат посреди улицы, ноги широко расставил, чуть присел, рукам волю дать приготовился. Видел он раз в цирке, куда папенька покойный его водил, как борцы разные — и славийские, и дрежинские, и генерийские — сходятся. Мнут друг друга и бросают. С той поры много лет утекло, да и нечасто приходилось орчуку волю рукам давать, но для себя одно он запомнил: силы в нем не в пример больше, чем в обычных людях, и ею надо пользоваться. Поэтому, ежели попадался супротивник в его лапищи, то ничем для него хорошим это не заканчивалось. И знал Мих: самое главное, первый хват сделать, чтобы подтянуть негодника к себе, а потом уже в бараний рог его скручивать. Уже придумал, как в Черного вцепится. Следил за каждым движением неприятеля. Тот скакал подобно кузнечику: пружинисто, размашисто. Но в самый последний момент, когда Мих уже вперед бросился, соединил ноги злыдень, оттолкнулся что было силы и прямо через орчука перелетел, в воздухе переворотившись. Такого Мих даже в цирках не видел. Пока сообразил, пока развернулся, Черный уже дальше скакать продолжил. Причем с такой скоростью, с какой и орчук не сладит.
Стоял Мих, пустоту обнимая пальцами растопыренными, внимал коварной ночи и не понимал до конца, что сейчас произошло.
Пробудил его от сна наяву знакомый стук каблуков. Витольд Львович, увидев растерявшегося орчука, выругался — не грязно, но все же.
— Господин, ничего поделать не смог, — развел руками Мих, — кабы в честном поединке, так нет. Перепорхнул через меня, будто бабочка.
— Повезло, что убить ни тебя, ни меня не хотел, — смотря еще в ту сторону, где скрылся Черный, отвечал Меркулов.
— Уходить бы надо, — заметил Мих, глядя, как раскрываются одни за другими ставни. Где-то совсем далеко надрывался свисток.
— Да смысла нет, все равно теперь докладываться. Да и пожалеть городовых надо, а то всю ночь лиходеев, стрельбу устроивших, искать будут.
Недалеко от них выросла тень человека. Судя по неуверенным движениям, решительно пьяного, оттого, наверное, и не побоявшегося возможных злодеев. Как известно, алкогольный дурман отодвигает мысли о собственной сохранности на второй план. Впрочем, что еще интереснее, чаще во хмелю люди из таких неприятностей выпутываются, откуда у трезвого только один путь — в мертвецкую. Так или иначе, но к первой тени вскорости присоединилась другая. Теперь «товарищи» стояли поодаль, негромко переговариваясь и показывая пальцами в сторону орчука и Витольда Львовича.
— Так что случилось, господин?
— Я не понимаю, — голос Меркулова звучал здесь, но создавалось впечатление, будто сам он далеко. — Он заметил меня. Не знаю, может, почувствовал на себе взгляд или попросту решил резко обернуться. Пытался сначала уйти от драки, но я же быстрее…
— Ну вот и я думал, что вы быстрее.
— Только дар дворянский — он такой, с особенностями. Нельзя шпагой, к примеру, десять минут молнией среди врагов мелькать. Времени отводится гораздо меньше. И чем дольше даром пользуешься, тем ниже скорость, пока как обычный человек двигаться не начнешь. Так вот, Черный… Он не обычный человек или прочий.
— Мудрено говорите, господин.
— Он с самого начала мне в скорости не уступал. Вернее, если только чуть-чуть. Я его тростью подранил в бок немного, но потом… Он стал уклоняться все проворнее и проворнее. Пришлось пистолет доставать. Он ближе к верхней части улицы стоял, потому, пока я револьвер вытаскивал, рванул прочь, к тебе.
— Эх, жаль, вы по этому злыдню не попали.
— Так в том и дело Мих. Могу поклясться, что попал, в спину. Оба раза.
Открыл было рот орчук, чтобы возразить, да не нашелся что сказать. Виданное ли дело, чтобы человек, две пули собой поймавший, невредим остался? Мало того, с такой прытью, на какую не каждый гимнаст способен, двигался. Другой бы усомнился в меткости Витольда Львовича, но Мих знал: хозяин ради красного словца такого не скажет. Если показалось ему, что попал, значит, так оно и было. Только как же это?
Путались мысли орчука внутри головы, тесно им было. Ладно бы, если еще тихо вокруг было. Так нет, все громче и громче становилось на Краснокаменке. К двоим подвыпившим теням присоединились еще с пяток. С другой стороны тоже поглядывали любопытные. А полицейские свистки звучали теперь совсем рядом.
— Ладно, разберемся, — сказал Меркулов, убирая револьвер и вновь становясь прежним. Его лицо теперь будто говорило, что все произошедшее — не более чем забавная передряга, ничего, по сути, серьезного.
И Мих даже на мгновение успокоился. Раз сказал господин, что разберется, так тому и
