К вечеру они с возницей остановились в селе, где в тот день справляли свадьбу сына арендатора. В качестве почетного гостя пригласили и богато одетого путешественника, которому к тому же открывала все двери охранная королевская грамота.
Его расспрашивали о краковских новостях, о короле, о французских нарядах, вошедших в моду со времен кратковременной гастроли на польском троне принца Валуа.
В зале, освещенном двумя люстрами, на стене висела картина: коронация Батория. Баторий был изображен верхом на белом коне, в одежде из золотой парчи, обшитой горностаем. На рукояти сабли, перевязи, сбруе, седле сверкали капли красной краски — рубины… На заднем плане можно было разглядеть фигуры примаса Польши и коронного маршала, а далее — пажей и барабанщиков. Примас держал в руках старую корону Ягеллонов… «Vivat rex!» — было написано в левом углу картины. Бездарная поделка бездарного художника. Но такие верноподданнические картины вошли в моду. Их изготавливали десятками. И даже хитрый Константин Острожский, как говорят, заказал символичное полотно: король и он, князь Острожский, осматривают войска перед битвой. Перед новым королем лебезили и заискивали. Может быть, чувствовали, что у Батория крепкая рука, что он не похож на слабовольных и непоследовательных своих предшественников.
Путешественник подумал, что настанет время рисовать и другие сцены из жизни короля Батория. Например, казнь казака Ивана Подковы, которого Баторий хитростью заманил во Львов. Иван Подкова со своими отрядами здорово потрепал нервы турецкому султану. Чуть было не поднял всеобщее восстание в Валахии. Баторий, ставленник султана, решил расправиться с Подковой. И дал честное слово, что не тронет атамана, если тот явится во Львов. Но чего стоит королевское слово, когда речь идет о высокой политике! Как рассказывают, охрана отвела Подкову в дом Мация Коженяжа, и там литовский маршалок Колович осудил его на смерть от меча. Младший Иван, которого теперь именовали во Львове Друкаревичем, присутствовал на казни и описал отцу все, что в тот день происходило на площади Рынок. Баторий приказал стянуть к городу войска, а сам — от греха подальше — уехал на охоту. Когда на площадь привезли атамана, тысячи людей встретили его рыданиями и приветственными криками. Многие пришли сюда с оружием, чтобы вызволить Подкову. Но тот, спокойно поглаживая бороду, дважды прошелся по месту казни, а затем обратился к народу с такими словами: «Господа поляки привели меня на казнь, но не знаю, за что, так как не ведаю за собой в жизни никакой вины. Знаю одно: что я всегда бился храбро и с достоинством против врагов христианского имени и всегда пекся о благе отчизны нашей».
Один из воинов подошел к Подкове с чашей вина. Подкова принял чашу и выпил глоток…
Слуги Подковы взяли тело хозяина, пришили отрубленную голову, положили в зеленый гроб, им самим заранее приготовленный, и отнесли в русскую церковь для отпевания. Иван Друкаревич пошел вместе со всеми…
Старый печатник возил письмо сына с собой. Часто перечитывал… Казнь Ивана Подковы во Львове в ту пору потрясла многих. И даже итальянский дипломат Ф. Талдуччи описал ее в своей книге «История славян». Книгу Талдуччи печатник не читал, но полагал, что о Подкове обязательно надо написать как об одном из оклеветанных людей, чтобы потомки могли судить, кто больше достоин славы и памятников — коварный Баторий или же посланный на смерть как разбойник Иван Подкова…
— О чем задумался, пан путешественник?
— Старому человеку всегда есть что вспомнить. Прошу простить меня за рассеянность.
— Мы ждем от вас рассказа о столичных новостях…
Сначала путешественник говорил нехотя, но в общем был любезен и мил. Даже танцевал с хозяйкой. Все нашли, что для своего возраста танцует он отменно и даже с изяществом.
— В вас чувствуется настоящая шляхетская кровь! — сказала хозяйка. — Есть в вас нечто польское, загадочное…
— Конечно, — согласился гость. — Но я не поляк.
— Помилуйте, но тогда кто же вы?
— Я с севера.
— С какого севера? Там, дальше, за нашей границей, ничего ведь нет. Там леса, снега и Московия.
— О нет, — сказал старик, — там кое-что есть. Там есть люди, города, моря и реки…
— Но вы танцуете, как настоящий поляк!
Гостю поднесли очередной кубок. Он выпил. Затем спросил хозяйку:
— Хотите, я вам станцую другой танец?
Хозяйка захлопала в ладоши.
Впрочем, когда гость сделал первое движение, хозяйка даже испугалась. Если это и был танец, то не похожий на виденные ею: без гордых поворотов головы, без легких и ловких движений. Будто вырвался из малинника медведь и начал старательно топтать лапами паркет. А печатник все танцевал, не унимался.
Вспомнилась ему, может быть, молодость, посадское житье, дом на Никольской улице, деревянные мосты через Москву-реку.
— Гей-ля! — кричали гости арендатора. — Гей-ля!
— Гей-ля! — кричал и захмелевший гость, прихлопывая себя в танце по коленям. — Гей-ля!
Ему вдруг показалось, что в толпе стоит его товарищ по московской типографии Петр Мстиславец и брат Геворк. Они тоже хлопали в ладоши и кричали: «Гей-ля! Гей-ля!»
Потом рядом с печатником оказалась панна в голубом с золотом. Ее рыжие волосы разметались по плечам. Она была слегка хмельна. Хохотала, запрокидывая голову, и пугала тем, что вот-вот упадет. Ее пришлось подхватить… Рука почувствовала молодую спину с еще не заплывшей ложбинкой у хребта… А панна все хохотала и хохотала. Это уже было вовсе не весело.
— Я никого и ничего не боюсь! Пусть хоть сам дьявол явится, готова в пляс с ним пуститься! Да что там с дьяволом! Даже с тобой, старик! А ты почище князя тьмы! Дожил до седин, а пляшешь, как молодой. Только что за танец это? Не пойму… Научи меня! Ах, не хочешь? Тогда прощай!
И панна рухнула в кресло.
— Гей-ля! — кричали хором.
Танцевало еще несколько гостей. Они не знали этого танца. Может быть, его изобрел странный гость?
Но было весело. Все притопывали ногами, хлопали в ладоши, смеялись.
— Гей-ля!
— Да это же пляска чертей!
— Гей-ля!
— Панове! Я сойду с ума!
— Гей-ля!
— Мы всегда будем это танцевать!
— Гей-ля!
— Сейчас вы из Кракова?
— Гей-ля!
— А куда путь держите?
— Гей-ля!
— Во Львов.
— Гей-ля!
— О Львов! О Краков!
— Гей-ля!
— Споем, панове, про славный город Львов. Из уважения к гостю.
Жених прокашлялся. Жених запел:
В этом городе высоком,И в просторном и широком,Песни пели и гуляли,Красных девок целовали.
И остальные подхватили:
В этом городе высоком,И в просторном и широком,Славно жили, не тужили.Людям головы рубили.
— Гей-ля!
А один гость выскочил на середину зала и помчался по нему колесом: руки-ноги, руки-ноги… На пол посыпались пуговицы кафтана.
— Гей-ля! Гей-ля! — кричал он. — Ой, не могу! Гей-ля! Гей-ля! Гей-ля!
Кто-то поймал его. Остановил.
— Да замолчи ты!
— Ой, не могу! Гей-ля!
Когда приезжий гость взялся рукой за сердце и упал, все решили, что просто хватил лишку и опьянел. Но лицо гостя было белым, как французская бумага. Принесли воду, уксус, усадили его в кресла.
— Уже прошло.
— Может, пан хочет прилечь?
— Прилечь? — спросил он. — Нет. Пора ехать.
— Так ведь ночь на дворе.
— Ехать, — сказал он. — Ехать!
Арендатор пожал плечами: дикий гость. А еще с королевской грамотой! Он всегда говорил: незачем ввозить в Польшу заграничных королей. Всяких бед наделают. Не тем, кому следует, грамоты выдают.
— Гей-ля! — вопили гости.
— Гей-ля! — вопил жених.
Их пытались унять.
— Гей-ля!..
Над повозкой печатника раскинулось широкое звездное небо. Тряслась повозка. Тряслись и звезды. Они с удивлением взирали на землю и ее обитателей — неугомонных, непоседливых, предприимчивых.
Вот катит в повозке по неровной дороге необычный старик. Ему бы на печи лежать, ворчать на весь свет, даже на собственных внуков. А ему неймется. Он все еще готов мчаться куда-то за тридевять земель, спорить с судьбой, воевать со всеми на свете — с царями, с невежеством, с самим собой, с ветром…
А на юге Франции, в городе Бордо, будущий король Генрих Наваррский (пока еще просто королевский наместник) целует руки хорошо знакомой ему графине, говорит ласковые слова. И взгляд Генриха нежен. Но если бы знала графиня, о чем он думает, то, оскорбленная, тут же выгнала бы его из будуара. Ибо думал Генрих примерно следующее: «Ах, любовь, любовь! Часы томления и минуты счастья… Без нее жизнь была бы пустой и скучной. Да что там — просто невозможной. Но нельзя ведь жить только любовью! Интересно, подарит мне графиня новый полк или нет? Если не подарит, то зачем же я теряю время? Мне нужны полки! Много полков! Не для того, чтобы добыть себе славу, а чтобы обуздать фанатиков и дать наконец стране долгожданный мир!»
