прекращается материальность вещи. Другими словами, материя есть как бы оборотная сторона духа, и все материальное духовно по своей сути. Таким образом, нет ничего несообразного в том, что бестелесная сущность произвела умопостигаемые начала телесного бытия. Причина того, что истинно духовные вещи так непостижимо далеки от окружающего нас физического мира объясняется его недостаточностью или ограниченностью его духовного единства, которое произошло вследствие отпадения Сатаны, увлекшего мир в пучину греховности.
Та же ущербность видна в природе человека. Бог сначала создал чисто духовный мир, затем мир материальный и, наконец, человека как связь, средоточие и потому увенчание обоих миров. Человек – венец и царь творения, должен был обитать в мире, как в своем дворце. Но по самоуверенности он дал Сатане искусить себя. впал в грех и тем самым обратился к небытию: к саморазложению или тлению смерти. Это привело к падению и нарушению его первоначальной идеальной природы. Отъединившись от Единого, человек разъединился в себе на «умное» и «чувственное», а чрез второе обратился к материи и начал вбирать в себя ее безобразность.
Проблема исправления человека состоит в том, что спасение индивидуальной личности невозможно. Грешная человеческая природа изначально есть даже в новорожденных младенцах. Именно с целью исправления этой природы и пришел в мир Христос. В Иисусе человеческое существо было оправдано и безгрешно. В Нем заключались две полных и совершенных природы – Божественная и человеческая. И как Адам, своим падением подверг человеческую природу смерти, так и Он явился в мир, чтобы своей святостью победить смерть. «Не по причине рождения последовала Его смерть, – пишет Григорий, – но, наоборот, ради смерти принято рождение… Должно было совершиться возвращение всего естества от смерти. И потому, как бы простирая руки к лежащему и для сего приникнув к трупу, Христос настолько приблизился к смерти, что коснулся омертвения и собственным телом Своим начинает воскресение естества, Своею силою восстановив человека».
Такова в очень кратком изложении суть учении Григории Нисского. На него в гораздо большей степени, чем на Василия Великого и Григория Богослова оказали влияние взгляды Оригена. Это несколько скомпрометировало его славу и отразилось на посмертном авторитете Григория – его читали и на него ссылались реже, чем на других «избранных отцов». Однако влияние его было сильным. С особенной полнотой ощутил на себе это влияние преподобный Максим Исповедник.
Чудо святых мучеников Гурия и Самона
1
Во второй половине IV века из-за внешних войн и внутренних смут Римское государство стало быстро приходить в упадок. Бесчисленные враги штурмовало тогда границы империи, и римляне изнемогали в жестокой борьбе с ними. Воинственное племя эфталитов, разрушив и завоевав множество городов в римской Азии, дошло в 384 г. до самой Эдессы и осадило ее. Узнав об этом, император Феодосий отправил на помощь осажденным отряды германских наемников, навербованных в Западной части империи. Они долгое время оставались в городе, защищая его от врагов. Германцы были отважные воины, но при этом люди распущенные и дерзкие, так что несчастные жители много претерпели от их притеснений. Среди офицеров, оказавшихся тогда в Эдессе, был один по происхождению гот. От того и прозвище ему было дано Готт. Он был человек бесчестный, коварный, раб своих нечистых желаний, однако умевший при случае выдать себя за достойного и благородного солдата. Хотя в душе Готт смеялся над христианскими заповедями и ни во что не ставил Бога, он умел напускать на себя набожный вид и казался очень богобоязненным.
И вот случилось так, что в Эдессе ему отвели под жительство дом одной целомудренной вдовы по имени София. У Софии была единственная дочь, которую звали Евфимия. Боясь распутных солдат, София запирала Евфимию в одной из тайных комнат дома и никогда не вспоминала о ней, так что Готт, прожив достаточно долго в ее доме, даже не подозревал о существовании девушки. Но однажды ночью, когда Евфимия гуляла по саду, Готт неожиданно столкнулся с ней и, пораженный ее редкой красотой, сразу воспламенился к ней страстью. Обратившись к матери, он стал настойчиво расспрашивать о девушке, а та, поскольку тайна все равно раскрылась, обо всем ему рассказала.
– Заклинаю тебя, добрый человек, – воскликнула она под конец, – не говори никому о том, что ты от меня услышал. Сам знаешь, как много грубых варваров в армии нашего императора. Воистину, в наше смутное время не знаешь, кого больше бояться – то ли эфталитов, то ли собственных своих защитников!
– Разумеется, – отвечал на это лицемерный Готт, – с твоей стороны даже грешно напоминать мне об этом. Я, как человек благородный, и сам все прекрасно понимаю! Об одном тебя прошу – не запирай больше свою дочь, раз я все равно знаю ваш секрет. Иначе, пряча в темноте, ты погубишь ее красоту.
София не возражала. Ей самой было до слез жаль дочери, вынужденной целые дни проводить взаперти. К тому же величественная седина Готта, его разумные речи, порядочность, с которой он всегда себя держал, внушили ей доверие к нему.
Таким образом, Готт стал каждый день встречаться с Евфимией. Он по долгу вел с ней шутливые разговоры, рассказывал ей о своих походах, дарил подарки и оказывал невинные знаки внимания. Неудивительно, что, в конце концов, он совершенно очаровал ее простодушное сердце. Евфимия, до этого не знакомая близко ни с одним мужчиной, была покорена его красотой и мужеством, тем более, что Готт всегда рассказывал о своих подвигах просто, не рисуясь и не хвастаясь.
Со своей стороны Готт тоже не на шутку увлекся девушкой, хотя и не показывал вида. Будучи искушенным человеком, он сразу понял, что мать и дочь настолько чисты душой, что ни за какие деньги не согласятся на греховную связь. Единственным способом получить желаемое, было для него жениться на девушке и сочетаться с ней законным браком. Между тем Готт уже был женат на одной знатной женщине из своего народа, приобрел в связи с этим большое приданное и не хотел терять выгод, которые ему давал этот союз. Однако, поскольку никто не знал о его женитьбе, Готт прикинулся холостяком и стал настойчиво ухаживать за Евфимией. София вскоре заметила это и не на шутку встревожилась. Выбрав удобное время, она сказала своему постояльцу:
– Боюсь, что я напрасно доверила тебе свою тайну. Ты и сам не равнодушен к моей несчастной дочери!
Готт счел этот момент удобным для исполнения своего замысла и потому, изобразив на лице печаль, сокрушенно вздохнул и сказал:
– Правда твоя, София, я люблю
