ее совсем не тот человек, за которого выдавал себя. С тревогой она стала задумываться о своей дальнейшей судьбе, поскольку стала догадываться, что она будет не из легких. Но оказалось, что ее опасения были ничто, по сравнению с тем, что ожидало ее на самом деле.
Однажды утром, когда они почти достигли пределов отечества Готта и остановились в гостинице на последнюю ночевку, он вошел в комнату своей жены и принялся бесцеремонно рыться в ее вещах. Затем, раскрыв сундуки, он выгреб из них все золотые украшения, которые подарил Евфимии после свадьбы. Наблюдая за ним, молодая женщина в сильной тревоге села в постели и спросила:
– Что ты делаешь, господин мой?
– Возвращаю то, что тебе никогда не принадлежало, – нагло отвечал негодяй. – Или ты думала, что, купив тебя на эти безделушки, я тебе же их и оставлю?
– Богу известно, что золото никогда не прельщало меня, – побледнев от негодования и обиды, возразила Евфимия. – Если хочешь забрать обратно все, что ты мне подарил, то забирай, но зачем при этом унижать и оскорблять меня?
– Замолчи! – злобно крикнул Готт. – И не смей больше так разговаривать со мной! Тебе не мешает научиться обращаться ко мне почтительно, если не хочешь, чтоб тебя высекли!
– Я всегда думала, – холодея душой, отвечала Евфимия, – что жена только так и должна говорить со своим мужем.
– Жена? – захохотал Готт, – забудь об этом! У меня уже есть жена. А ты всего лишь пленница, жалкая рабыня, которую я купил в Азии и теперь везу домой. Запомни это! Если ты будешь достаточно умна, то сохранишь свою жизнь, но если ты начнешь рассказывать о том, что было между мной и тобой, я зарублю тебя как собаку!
Увидев себя обманутой и оскорбленной злым варваром и услыхав его угрозу, Евфимия воскликнула:
– Ясно мне теперь, что твоя любовь была притворством. Но неужели не боишься ты Бога Всемогущего? Неужели ты забыл свои клятвы у гробницы святых мучеников?
– Что мне ваш Бог и что мне ваши мученики! – глумливо ухмыльнулся Готт. – Если веришь в них, то моли их о помощи, я же нисколько не боюсь их.
С этими словами, грубо схватив свою жену за руку, он вытащил ее из постели и на глазах своих рабов сорвал с нее дорогие одежды.
– Вот тебе наряд достойный твоего звания, – сказал он, бросая ей какое-то жалкое тряпье, – одевайся, ступай к моим рабам и помни о том, что я тебе говорил!
3
Так свершилась злая перемена в судьбе несчастной Евфимии, и началась для нее жизнь полная жестоких испытаний. Едва Готт подъехал к своему дому, его жена, выйдя навстречу, сейчас же заметила Евфимию. Взволновавшись ревностью, она спросила мужа:
– Что это за девица, и откуда ты привел ее?
– Это пленница, – отвечал тот. – Я привез ее из Эдессы, что бы она была тебе рабой.
Жена подозвала к себе Евфимию, внимательно оглядела ее и сказала:
– Вид ее и осанка говорят о том, что она скорее свободная, чем рабыня.
– В самом деле, она была раньше свободной, – смущенно пояснил Готт, – но теперь она пленница и потому раба.
Жена Готта, видя редкую красоту Евфимии и ее полноту, говорившую о том, что она ожидает ребенка, а, кроме того, заметив неискренность мужа, нахмурилась, но больше ничего не сказала. Она повелела девушке идти за ней и с тех пор всегда обращалась с ней жестоко и безжалостно. И чем ближе было время родов, тем изнурительнее была выпадавшая на долю Евфимии работа. Несчастная принуждена была носить полные ведра, ворочать на кухне огромными котлами и таскать тяжелые корзины. Все это жестокосердная хозяйка заставляла ее проделывать в надежде извести бедную девушку, но та, благодаря заботам о ней Господа, пережила все невзгоды и, по наступлению надлежащего срока, родила сына.
Хозяйка пришла взглянуть на новорожденного и тут убедилась в самых худших своих подозрениях, ибо младенец лицом совершенно походил на Готта. Исполнившись страшного гнева, она стала корить мужа неверностью, но тот, отказываясь признать свою вину, сказал ей:
– Эта рабыня в полной твоей власти, равно как и ее сын, которого ты почему-то считаешь моим. Делай с ними что хочешь и оставь меня в покое.
– Если таково твое желание, – отвечала с мрачной улыбкой жена, – то я знаю, как мне надо поступить!
На другой день, войдя к Евфимии, она принялась ее грубо отчитывать.
– Вставай, лентяйка, – говорила она с яростью, – или ты думаешь, я сама буду выполнять твою работу? Ступай к источнику и принеси воды!
Евфимия, хотя и была еще очень слаба, тотчас поднялась. Сердце ее сжималось от недоброго предчувствия, и она, наклонившись к своему спящему сыну, поцеловала его, прежде чем уйти.
Отослав мать, жена Гота подошла к младенцу и разбудила его. Ребенок стал плакать, потому что хотел есть. Тогда ослепленная ревностью женщина достала склянку с ядом, смочила им клок шерсти и сунула его ребенку в рот. Тот, думая, что это грудь матери, принялся жадно сосать смертоносную жидкость и некоторое время спустя затих…
Около полудня Евфимия, улучшив минуту, забежала проведать и покормить своего сына, но нашла его тельце уже безжизненным и холодным.
Потрясенная своим страшным горем, она опустилась подле него на пол и просидела так до вечера, не отрывая своих глаз от умершего. Она не в силах была вымолвить слова или даже заплакать. Все невзгоды, выпавшие на ее долю, были ничто по сравнению с теми страданиями, которые испытала она в это время. Лишь с наступлением темноты, Евфимия очнулась от своего оцепенения и стала распеленывать сына, чтобы обмыть его перед похоронами. Тут она нашла у него во рту клок шерсти и догадалась, каким образом его умертвили. Не говоря ни слова, Евфимия взяла шерсть и спрятала ее у себя на груди. После этого младенец был предан погребению.
Жена Гота так и не услыхала от Евфимии ни одной жалобы и ни единой слезинки не увидела в ее глазах, хотя наблюдала за ней со всем вниманием. Спустя несколько дней Готт созвал друзей на ужин, а Евфимию заставил прислуживать за столом. Когда пришло время нести чашу госпоже, Евфимия, достав клочок отравленной шерсти, смочила его в вине, отжала, а затем подала чашу жене Готта. Отойдя в сторону, сухими глазами смотрела она на то, как жестокая хозяйка выпила ее до дна. И только после этого к ней вернулась способность чувствовать. С рыданиями бросилась она на свою постель и оплакала смерть сына.
Между тем жене Готта стало плохо,
