Когда я спросил ее, почему она вообще меня оставила, она объяснила, что была молода и наивна и думала, что так и должно быть. Ее семья была религиозной, они воспитывали ее в вере в святость жизни и говорили ей, что все происходит не просто так. В то время она была на грани срыва, пытаясь найти хоть что-то, во что можно было бы поверить, поэтому она убедила себя в том, что зачатие ребенка ― новая жизнь, чистый лист ― является символом искупления.
Она назвала меня Айзеком.
Затем ее семья решила, что иногда плохие вещи случаются из-за скрытого греха, и они отвергли ее.
А я остался.
Мы застряли друг с другом.
В довершение всего, меня было нелегко растить, и я никогда не оправдывал ее ожиданий. Со временем я стал символом события, которое разрушило ее жизнь. Плохое решение, из-за которого она оказалась не в том месте и не в то время.
Грех.
Она была океаном посттравматического стрессового расстройства и разрушенных мечтаний, а мое присутствие ― токсичным нефтяным пятном. Мы не сочетались, и в детстве у меня не было ни единого шанса.
― Ну… ― Я снова закрываю глаза и нажимаю пальцами на болевые точки прямо над бровями. ― Теперь, когда я сбросил все свои…
― Это не передается генетически. Такое зло. Я в это не верю.
Меня не должно удивлять, что она так легко вскрыла страх, который преследовал меня всю жизнь, у меня такое чувство, словно она порылась в давно заархивированных файлах моего мозга.
― Хорошо.
― Я просто хотела убедиться, что ты знаешь.
Верю ли я в это ― совсем другая история. Зависит от дня.
― Спасибо.
К счастью, она оставляет тему моего происхождения, потому что я уже превысил свою норму разговоров об этом дерьме. У меня такое чувство, будто на мою голову свалился пресловутый валун.
― Сара зарабатывала на жизнь музыкой?
― Вообще-то она работала бариста, но потому, что это позволяло ей быть поближе к соседнему кафе, где она любила играть.
― Я могу себе это представить. Она сидит на маленькой сцене в углу под прожектором. Все замолкают на полуслове, завороженные, когда она играет свою любимую песню, а потом бежит обратно за стойку, чтобы сделать кому-нибудь обезжиренный мокко со льдом и капелькой карамели без сахара.
― В точку.
― А эта история с придурком, из-за которого она на время перестала играть?
― Уверен, ты будешь шокирована, узнав, что это был я. ― Конечно, я сказал это только для того, чтобы заставить ее отступить. Я впал в одну из стадий отвращения к себе, и ее невинный позитив только глубже вонзал нож в меня. Я переехал и должен был оставить свой детский багаж позади. ― Но все закончилось хорошо. Она снова нашла меня, как только стала самостоятельной. Ворвалась в мою жизнь с прежним энтузиазмом и преследовала меня до тех пор, пока я не пришел посмотреть ее выступление.
― Приготовила тебе куриный пирог в горшочке.
― Это было настоящее дерьмо. ― Вот теперь у меня во рту действительно собралась слюна. И, как ни странно, я чувствую себя легче, чем в тот день, когда она приготовила мне последний куриный пирог, вышла за дверь и больше не вернулась.
Даже когда я сижу здесь, прикованный к полу.
Спасибо и за это, Эверли.
― Айзек?
Я хмыкаю в ответ, не в силах справиться с комком, застрявшим в горле. Все эти воспоминания… Я не доверяю своему голосу сейчас.
― Спасибо, что поделился ею со мной. ― Голос Эверли становится мягче, ближе, словно она вошла в какой-то священный храм. ― Я знала, что она мне нравится. Мне просто хотелось бы узнать ее получше.
― Я рад, что ты была рядом и составила ей компанию… в конце.
Мне нужно отдохнуть. Побыть с моими призраками и подготовиться с боем выбраться отсюда. Потому что независимо от того, верю я или нет, что у меня есть шанс выбраться целым и невредимым, я все равно в долгу перед этим ублюдком за то, что он забрал мою сестру из этого мира раньше ее времени.
И еще Эверли…
Не знаю, почему я чувствую себя обязанным задать этот вопрос, когда уже знаю ответ. ― Тот медиатор для гитары. Он голубой, да? Блестящий?
― Да.
Я представляю, как Эверли держит его в руках, словно это что-то бесценное. Ее любимый сувенир. Я сам купил его много лет назад. Он был особенным. Сара даже дала ему имя.
Джуэл10.
― Это ее.
Моей помощницы.
― Я знаю.
― Позаботься о нем ради нее, хорошо?
Ее ответ звучит не громче шепота.
― Всегда.
ГЛАВА 19
Шесть дней.
Шесть дней неудача за неудачей.
Роджер приносил мне еду ― утром, днем и вечером, ― а я делала все, что было в моих силах, чтобы засунуть куда-то этот браслет. Хлопала ресницами, застенчиво улыбалась, кокетничала. Притворялась, что жажду общения и его компании.
Ничего не действовало.
Моим единственным шансом выбраться отсюда была стена, более непробиваемая, чем те четыре стены, что окружали меня.
Клянусь, они сжимаются.
А может, это просто надежда.
Живот прорезает резкая боль, когда я лежу на матрасе, свернувшись в дрожащий клубок. За последние несколько дней мое состояние ухудшилось. Я не знаю, что происходит, но сегодня утром я проснулась с температурой, которая ощущается как раскаленная лава, бурлящая под кожей.
Натянув одеяло до самого подбородка, я стону, когда на меня накатывает очередная волна жгучей боли.
Голос Айзека раздается рядом со мной, как неразборчивый шум.
― …и тогда его голова окажется на моей тарелке для завтрака.
Я медленно моргаю.
― Что?
― Людоед. Обезглавливание неизбежно.
― Звучит… мило. ― Мои веки закрываются, как занавески, задергивая сцену моих затуманенных глаз. ― Я не хочу завтракать. Я не голодна.
Он делает паузу.
― У тебя там все в порядке?
― Блинчики вкусные.
― И что теперь?
Когда я снова открываю глаза, над моей головой танцуют блинчики со счастливыми лицами, политые сиропом и растопленным маслом. Теплая жижа капает мне в глаза.
К счастью, у меня достаточно здравого смысла, чтобы понять, что у меня лихорадка.
Я вытираю лицо, это всего лишь пот.
― Айзек… я заболела. ― Меня пробирает ледяной озноб, контрастирующий с горящей кожей. Матрас подо мной ходит ходуном, когда я безостановочно дрожу, подтянув колени к груди.
Повисает еще одна долгая пауза, прежде чем его голос звучит ближе.
― Заболела? Похоже на грипп?
― Мне кажется, хуже, ― хриплю я. ― Моя процедура… что-то не так.
Удар в стену.
― Черт.
Я не могу понять, беспокоится ли он о моем здоровье или о нашем плане побега. Я едва могу двигаться, не говоря уже о том, чтобы приставать к Роджеру. Я уже потерпела неудачу, и теперь мое состояние ухудшается с каждой минутой.
― Я… замерзаю, ― говорю я ему, щелкая зубами. ― Высокая температура. И живот… болит. Тупая боль и тошнота. Кажется, меня сейчас стошнит.
― Черт побери. ― Проклятие вырывается хриплым шепотом сквозь стиснутые зубы.
Я хочу верить, что ему не все равно.
Что он беспокоится обо мне.
В голове крутятся бесплодные фантазии и грезы наяву. Если бы мы сбежали, поддерживали бы мы связь? Стали бы мы ежемесячно встречаться за чашкой кофе или пересекаться за обедом в милых кафе?
О чем бы мы говорили?
Нас объединяет только стена, безумец и куча общих травм ― совсем не тот фундамент, на котором вырастают длительные дружеские отношения.
И тогда я задаюсь вопросом, сможем ли мы когда-нибудь стать… кем-то большим.
На мгновение меня охватывает чувство вины, слезы застилают глаза, физическое и эмоциональное потрясение разрушает меня изнутри.
Я никогда не представляла себе жизни без него.
Без Джаспера.
Айзек врывается в мои мысли.
― Как ты обычно чувствуешь себя после процедуры?
Его голос звучит откуда-то издалека, как далекое эхо, доносимое ветром.
