Франсуа молча прошел в прихожую и взял со стола шлем и ключи.
— Когда я тебя увижу? — осмелилась спросить она.
Он обернулся, посмотрел на нее с удивлением и, не сказав ни слова, вышел на улицу.
Зоя стояла словно пораженная молнией. В душе возникла черная пустота. Она чувствовала, как рвутся соединявшие их узы. И уже тосковала по Франсуа.
Ее разум бездействовал. Думать было невозможно. Только чувствовать. Повинуясь первобытному инстинкту самосохранения, Зоя сказала себе, что надо пережить эти первые секунды и минуты. Без Франсуа. А потом она придумает, как ей прожить бесконечные часы и дни. Без Франсуа.
Она медленно осела на пушистый турецкий ковер, прикрывавший мраморный пол, встала на колени и опустила голову.
Чарльз внезапно очнулся. Должно быть, он задремал. Компакт-диск кончился, и автоматически включилось радио. Моцарт. «Маленькая ночная серенада».
Дверь Зои открылась, и через порог переступил Франсуа Рожье. Высокий и прямой, облаченный в кожаную куртку и шлем, он производил зловещее впечатление.
Чарльз, затаив дыхание, следил за тем, как он подошел к мотоциклу и сел в седло. Заработал мотор, и механическое чудовище с ревом унеслось прочь, оставив после себя клуб дыма.
Чарльз задумчиво постучал пальцами по баранке. Что мог значить этот стремительный уход? Триумфально завершенное представление в спальне? Он вспомнил пару собственных подвигов на этом поприще и вздрогнул от возбуждения.
Или дело было совсем в другом?
Чарльз видел Рожье только мельком, но убедился, что ликования на его лице не было. Скорее гнев. Он даже не обернулся, не помахал рукой на прощание.
Так что же, голубки поссорились? Бывает… О, еще как бывает! Возбужденный этими мыслями, он вышел из машины, запер ее, включил сигнализацию и полюбовался на замигавшие лампочки.
Чарльз остановился у дверей и продумал план действий. Поднял руку, собираясь постучать, и снова опустил. Не время вести себя как слон в посудной лавке. Тут надо действовать деликатно. Тихо-тихо. Медленно-медленно. Словно идешь по следу оленя.
Он прижался носом к стеклу и всмотрелся в прихожую. Горевшая там люстра превращала комнату в театральную сцену.
А в центре сцены — о Боже! — была его маленькая фея, его Зоя! Коленопреклоненная, закрывшая лицо руками, дрожащая всем телом. О небо, бедная малышка! От ее всхлипываний разрывалось сердце.
Чарльз постучал ногтями по стеклу, но она не услышала. Он легонько нажал на кнопку звонка. Только один раз. И снова ничего.
Может, разбить стекла кулаком? Правда, сначала придется обвязать руку платком. Не тот сегодня случай, чтобы перерезать себе вену и истечь кровью.
Он задумчиво посмотрел на тяжелое стекло с викторианским орнаментом в виде расходящихся солнечных лучей. О Господи, антикварная вещь, памятник архитектуры! Зоя будет огорчена, если с дверью что-нибудь случится. Четыре тысячи, как минимум.
Решив постучаться настойчивее, он обнаружил, что дверь вообще не заперта. Она поддалась нажиму, и Чарльз вошел.
Он подобрался к Зое вплотную, но бедняжка ни на что не реагировала. Ее горе заполняло прихожую, эхом отдавалось в каждом углу, вытекало в коридор и поднималось по лестнице.
Чарльз наклонился и потрогал ее за плечо. Зоя медленно обернулась и посмотрела на него. На мгновение в ее блестящих от слез глазах загорелась безумная надежда. А затем она погасла. Девушка испустила дрожащий вздох и пробормотала:
— Ах, Чарльз…
Он помог Зое подняться на ноги, наслаждаясь собственной галантностью и возможностью снова прикоснуться к ее телу. Она прижалась к его груди, все еще вздрагивая и всхлипывая.
— Ох, ангел, ангел! — бормотал Чарльз, гладя ее по волосам, проводя ладонями по плечам и спине.
Зоя была такой маленькой и хрупкой, такой несчастной, что Чарльз внезапно поклялся никогда не обижать ее.
Ее сотрясала дрожь, и это одновременно трогало и возбуждало. Чарльз ощущал ее всегдашний пряный аромат, экзотический, дразнящий, женственный и полный чувственности.
Как и следовало ожидать, его охватило острое желание, но он знал, что должен держать себя в руках. Сегодня вечером Чарльз испытывал к Зое нечто куда большее. И пока он крепко прижимал ее к себе, в его ушах постоянно звучали слова «иметь и хранить».
Глава 20
В лицо Франсуа бил ветер. Резкий, жестокий ветер, вырывавшийся из темноты. Уличные фонари слепили глаза. А перед его взором стояло лицо Поппи. Живое и подвижное лицо двадцатилетней девушки. Пленительное. Лукавое, милое, желанное. Женственное и непокорное. При первом знакомстве она показалась ему дикаркой, и он тут же понял, что завоевать ее можно, но приручить — никогда.
По лицу Франсуа ручьями текли слезы, и он знал, что оплакивает Поппи совершенно искренне. Он усиленно моргал, пытаясь не вспоминать о недобрых чувствах, которые в последние недели питал к бывшей жене. Но ничто не помогало. В голове крутились слова «упрямая», «эгоистичная», «жадная»… Это были титры, сопровождавшие ее изображение в мозгу Франсуа.
С тех пор, как Зоя…
Он резко свернул, чтобы не врезаться в лежавший на мостовой ящик. Слава Богу, в последний момент заметил… Дурак! Он мог упасть, искалечиться, погибнуть! Негромко чертыхнувшись, Франсуа приказал себе думать только об одном: как в целости и сохранности добраться до Леоноры.
В открытых дверях стояла Марина. Окружавшие ее голову пышные седые волосы на свету казались нимбом. Она пропустила Франсуа в дом.
— Леонора крепко спит. Все в порядке. Она ничего не знает.
— Тогда я оставлю ее у вас. — Он снял шлем и стал расстегивать куртку. — Есть какие-нибудь новости?
— Боюсь, плохие. Вот телефон, по которому могут звонить родственники.
Она протянула Франсуа блокнот и ушла в гостиную, оставив его одного.
Несколько минут слышалось тихое бормотание. Затем он вошел в комнату, сел напротив и уронил голову на руки.
Марина молча следила за ним. Слов не требовалось. Его поза и выражение лица говорили сами за себя.
— Они нашли ее тело. Судя по золотому медальону, который я подарил ей, это Поппи.
Марина сидела как немая и ждала продолжения.
— Им нужно провести опознание. Я должен выехать завтра, как можно раньше.
— Да. — Она поднялась, налила в стакан виски и поставила перед Франсуа. — Вы должны позвонить Лайаму.
— Что? Лайаму? О Боже… — Франсуа заставил себя выпрямиться и усталой стариковской походкой двинулся в прихожую. У двери он обернулся. — Зачем ей понадобилось прилетать? Черт побери, что толкнуло ее на это безумие?!
