— Куда, товарищ командир? — спросил я отрывисто.
— В гостиницу! — скомандовал Марлен. — Оставим машину на стоянке. На ней австрийские номера, трогать не будут — у чехов к немцам давнее почтение. А завтра затаримся продуктами, одеялами, рюкзаками, и…
— На охоту! — выпалила Маринка, сжимая кулачки.
Я развернулся, и поехал вдоль трамвайной колеи…
Мы начали свою войну, осталось только победить. Тогда я стану хорошим дедом, буду подстригать хорошенькую внучку… А сначала заделаю модную прическу дочери на выпускной… Баба Марина напишет заумную книгу по хронодинамике, а баба Лена закормит пирогами члена Политбюро…
«Счастье для всех, — мелькнуло в голове. — Даром. И пусть никто не уйдет обиженным!»
Глава 14
Воскресенье, 13 августа. Раннее утро
Прага, улица Хлумецка
Встали мы в серых предрассветных сумерках, но самое удивительное — выспались. Вчера прокрались в гостиницу, закусили, как следует, и баиньки.
Согласно плану, надо было навестить подпольную типографию на восточной окраине Праги — полгода спустя отсюда разлетятся поганые листовки: «Смерть оккупантам!», «Русские пьяницы, убирайтесь в свою Сибирь!»
И почему-то ни одна сволочь не покаялась за беспредел белочехов в Гражданскую, убивавших, насиловавших, грабивших! Они выдали красным Колчака, но стяжали две тыщи золотых слитков. Адмирал сказал тогда чехословакам, верно переиначив: «Прощайте, чехособаки!»
Кстати, в июле мы с бро позвонили-таки товарищу Брежневу, рассказали всё, как есть, про «пражскую весну», и пообещали выдать координаты складов, где копилось оружие, рации, взрывчатка. Заодно о стыренном драгметалле высказались: пусть, дескать, положат на место! Да и не худо припомнить тем чехам, как они добросовестно ковали победу Гитлера, а после сорок пятого подло расстреливали мирных немцев, не щадя ни женщин, ни детей. Было такое? Было! Не отвертятся.
Леонид Ильич кряхтел, бурчал, и всё же вырвалось у него: «Да вы что думаете, я не помню чешского скотства?! Воевал, видел! Только зря вы считаете нас этакими раздавахами, что качают в Восточную Европу копеечную нефть в обмен на лояльность! Это буфер, товарищи «Мокрецы»! Понимаете? Мы отгородились от Запада всякими польшами, венгриями и чехословакиями, чтобы задержать новый «дранг нах остен»! Даже ракетам до нас лишние десять минут лететь. Значит, успеем дать сдачи империалистам!» — «Да мы всё это понимаем, — уверил я его, — просто хочется остеречь от лишней мягкости. Пожестче надо с чехами, пожестче! Не выйдет золотишко стребовать, можно и заводами взять! А мы всё стесняемся! В Чехословакии стоит Центральная группа войск? А почему просто стоит? Пусть хозяйничает! Вон, как американцы в Германии или в Японии. Ведь не из Бонна правят, не из Токио, а из Вашингтона! Бедный канцлер вякнуть лишний раз боится, а нам, видите ли, неловко! А с чего вдруг нам-то неловничать? В Венгрии — Южная группа, в Польше — Северная, в ГДР — Западная. Всё! И Прага, и Будапешт, и Варшава с Берлином должны слушать, что им скажет Москва, отвечать: «Есть!», и бегом исполнять!» — «Эк вы, по-армейски-то, — крякнул генсек. — Все ж таки, братские страны, братские партии…» — «Видали мы таких! — фыркнул я. — Эти братушки языки сотрут, задницы америкосам вылизывая! Знаете, что чехи по-настоящему уважали? Не буржуазную демократию Бенеша или Масарика, и не социализм Готвальда, а протекторат Гитлера! Ведь ни один не пикнул даже! Вот и нам с ними надо покруче. Нельзя чехов одними пряниками закармливать, от кнута тоже польза бывает, если охаживать им за дело! Надулись? Обиженных из себя корчат? Снять к такой-то матери, и поставить других, покладистых! — разбушевался я. — Плевать на их тонкую нервную организацию! На кону существование самих ЧССР и СССР! Вы даже не представляете себе, Леонид Ильич, до чего же гадко утратить свою страну… До чего же мерзко смотреть по телевизору, как пьяный президент России лобзается с врагами!» — «А вот этого не будет, — серьезно пообещал генсек, — буржуазной контрреволюции мы не допустим…»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мы потом еще разок звякнули генсеку — Марлен поименно зачитал список тех, кто предаст и скурвится, кто сожжет партбилет. Не знаю уж, можно ли надеяться на Брежнева. Ну, так мы и с Шелепиным «провели собеседование», и с Андроповым…
А я в те дни еще и Гагарину позвонил. Юрий Алексеевич уже наслышан был про нашу группу.
Я попросил его не летать больше, чтобы не упокоится в кремлевской стене. А то беда случится, уже в будущем году.
Ну-у… Не знаю. Человек не может избежать того, что ему суждено, если не ведает своего будущего. Но, вот, если будет в курсе, то обманет судьбу. Правда, увильнув от одной опасности, можно не разглядеть иных угроз. Ну, тут уж…
— Тормози, — тихо сказал Марлен, обрывая спутанные нити мыслей. — Прибыли.
«Лендровер» заехал под деревья, и мотор смолк. Вокруг глыбились знакомые пятиэтажки. Тишина и покой. Лишь кое-где в окнах зажигался свет, разгоняя полумрак и полусон.
— Хорошо, что выходной, — вывел я. — Мало кого увидишь в такую рань.
— И мало кто увидит нас, — дополнила Аленка сзади.
— Вот именно… Выходим.
Типографию устроили в полуподвале, под вывеской обувной мастерской. Легально чинили сапоги с ботинками, а за перегородкой работали линотипы — листовки и плакаты печатали понемногу, складывая про запас. К «Пражской весне» готовились основательно, загодя, накапливая оружие и боеприпасы, тренируя отряды бойцов, обеспечивая информационные сражения. Брехне легче победить, чем правде. Уж так устроен человек — плохому скорее поверит.
«Обувницку дилну» заперли на висячий замок, а для таких у нас был универсальный ключ. Монтировка называется.
Ржаво взвизгнув, гвозди вылезли из косяка вместе с дужкой.
— Прошу! — церемонно обронил Марлен, и мы вошли. Свет включать не стали, и так всё было видно. Первой за шторку, в «служебное помещение», проникла Алена.
Секунду спустя она вскрикнула, и тут же ударил сухой, хлесткий выстрел из «ЧЗ». Я рванулся первым, обрывая штору.
Алена стояла посреди просторной комнаты, бледная, с трясущимися губами, а напротив, выпуская из пальцев револьвер, оседал здоровенный мужик в мятой синей спецовке. Он клекотал, зажимая рану свободной ладонью-лопатой, и повторял:
— Русска прасата… Русска прасата…
— Чехособака! — выкрикнула Осокина.
Мужик икнул — и выстелился, распуская сфинктеры.
— Он бросился, — оправдывалась девушка, — и я…
— Аленка, ты всё сделала правильно, — прервала ее Марина.
— Это я сплоховал, — зло вытолкнул Марлен. — Не проверил!
— Кто ж знал, что они тут сторожа держат?
— Надо было знать! Игнат!
Я молча вытащил пластид — брусочки размером с шоколадный батончик, упакованные в целлофан — засунул внутрь линотипов и прочих типографских агрегатов, повтыкал взрыватели…
Страшно было. Вдруг рванет? И выйдет расчлененка моей тушке…
— Уходим! — вытолкнул я. — У нас три минуты!
— Стойте! — всполошилась Марина. — Смотрите! У них тут документы всякие! — девушка показала нам коробку из-под обуви, полную разнообразных корочек. — Она под полом была, ее этот достал!
Я глянул на убитого, на аккуратно убранные доски, прикрывавшие тайник, и выхватил коробку из рук жены.
— Бегом отсюда! По дороге разберемся!
Во дворе по-прежнему мрела тишина. Мотор «Лендровера» сыто заурчал, я вывернул руль, сдавая назад, но взрыв все равно прозвучал сильней.
Ударило резко и вразнобой. С коротким грохотом вынесло маленькие окошки у самой земли, из них дохнуло дымом и отблеском пламени.
— Йе то в порядку!
Тот же день, позже
Пльзень, улица Карловарска
