– Нет.
Коготь замер. Ей достаточно слегка надавить, и острие пробьет веко, войдет в глазное яблоко… И что? Оден все равно слеп.
– Ты забавный. Вы оба меня умиляете неимоверно. Но подумай, а если тебе будет мало? В девчонке силенок – капля. И много ли прибудет? Не знаешь, верно? И хватит ли этого, чтобы снять мои метки? Вернуть зрение? Шанс на прежнюю нормальную жизнь? – Королева убирает руку. – Ты вообще думал о том, что тебя ждет? В перспективе, так сказать. Вернешься домой и… дальше? После того, как уйдет радость первой встречи, если, конечно, тебе будут рады. Твой брат… каким он стал?
– Неважно.
– Да? Я запомню. Кстати, ты никогда не задумывался, насколько твоему брату выгодна твоя смерть? Или, скажем, долгое отсутствие… или возвращение в нынешнем виде… он ведь получил и дом, и стаю, и право всем распоряжаться, которое не уступит калеке. А ты, Оден, готов примерить шкуру ведомого? Всегда и во всем подчиняться вожаку?
Нельзя слушать, что шепчут туманы.
Лгут. Рисуют миражи на белых простынях. Стоит вглядеться в молочную взвесь, как потеряешь разум. Оден его уже потерял, где-то там, в яме.
Но днем он почти нормален.
А сны… всего-навсего сны. Даже если в них можно чувствовать боль.
– Послушай моего совета. – Королева наклоняется, и темные волосы ее ложатся на грудь Одена, давят. Они не ощущаются волосами, скорее уж выводок болотных гадюк. – Убей девчонку.
Королева Мэб исчезает, а Оден остается.
Яма держит.
Грязь. Вонь. И решетка над головой. Неторопливые шаги, которые то и дело замирают. И сапоги скрипят иначе. Верно, третий новые купил, а они жмут, вот он и останавливается, давая ногам отдых.
Это сон.
Всего-навсего сон. Он закончится.
На стене испарина. В яму не пробиваются родники, но они подступают близко, чтобы камни покрывались взвесью капель. Их можно слизывать.
Оден ощущает капли на губах. Солоноватые, не утоляющие жажду. Сны не бывают настолько явными. Оден бьет кулаком в стену. Резкая боль в пальцах отрезвляет. А стена остается неподвижной.
Кричать бесполезно – не услышат.
Значит, все, что было раньше, – ложь?
Он просто сошел с ума. Придумал себе мир, где свобода и Эйо.
Оден опустился на пол и приложил разодранную руку к стене: холод успокоит.
– У меня есть невеста… – Если замолчать, он разучится разговаривать. – Во всем мире не отыскать девушки прекраснее. Ее волосы мягки и душисты.
Но слова больше не приносили успокоения: Оден перестал себе верить. Наверное, он задремал между двумя падениями проклятой капли, под мерный скрип шагов… задремал и выбрался.
Яма исчезла.
Вернулась трава. И ветер, который гладил раскаленную кожу. И солнце, что ощущалось в жаре.
– Очнись… да очнись же ты, пожалуйста… – звал кто-то. Близкий. Пахнущий серебром, вереском и медом. – Ну пожалуйста…
Эйо. Радость.
Тяжелые веки не желали поддаваться, и Оден просто обнял ее. Он пытался быть осторожным, но ее дыхание все равно сбилось. Значит, больно, пусть Эйо и молчит.
Не пытается отстраниться.
– Напугал?
Голос сиплый. И правая рука саднит. Оден поднес ее к губам и лизнул: так и есть, кожа на костяшках содрана, словно и вправду с камнем воевал.
– Собака ты бестолковая. – Эйо прижалась мокрым носом к шее. – Что с тобой было?
– Сон. Плохой.
Очень плохой, если Оден что-то понимал.
– Уже полдень почти. – Пальцы Эйо гладили щеку. – Знаешь, как я испугалась? Полдень, а ты спишь и… не совсем спишь. Как будто…
– Что?
– Как будто тебя нет. Ты есть, но тебя нет. Я не знаю, как объяснить иначе. Метка очень яркая.
Никак. Вряд ли это можно объяснить…
– Спина ноет. Посмотришь? – Отпускать ее не хочется, но зуд, поутихший было за прошедшие дни, возобновился с новой силой. Оден перевернулся на живот. – Все как раньше?
Она касается бережно.
– Почти… те, которые затянулись, даже след пропал. А что только начало закрываться, то… ты весь в крови. Полежи смирно, пожалуйста.
Легкая паутинка ее силы ложится на плечи. Оден научился чувствовать ее, слишком нежную, слишком тонкую, чтобы долго устоять перед печатью королевы.
Убить?
Да он лучше в яме останется…
Эйо, закончив выплетать рисунок, ложится рядом.
– На большее меня сегодня не хватит.
Ветер перебирает струны травы. И музыка на сей раз печальна.
Силы капля? Пускай.
– Не засыпай так больше. – Она целует плечо сухими, обожженными ветром губами. – Я не хочу опять остаться одна…
Глава 18
Камни
Перелом или трещина – все же я склонялась ко второму варианту, – но левая сторона груди опухла и налилась противной синевой. Кожа сделалась горячей, как бывает при воспалении, и травяной отвар, приготовленный из того, что под руку подвернулось, был скорее средством самоуспокоения. Я лежала на боку, пытаясь дозваться до земли, но получалось не очень. Собственная боль отвлекала, да и… кого-то лечить проще, чем себя.
Оден ходил кругами, время от времени встряхивал головой, будто тот затяжной странный сон, который и на сон-то не был похож, все еще опутывал его.
И там, во сне, остался враг.
Оден, сам того не замечая, скалился. Непроизвольно опускались плечи, и шея вытягивалась: тело желало сменить обличье. А невозможность перемены приводила пса в ярость. И он спотыкался. Останавливался. Резко выдыхал сквозь сжатые зубы и возобновлял движение.
– Оден! – Я окликнула, понимая, что еще немного, и могу оказаться наедине с взбесившимся псом, от которого и сбежать-то не сбегу. Нет, может статься, что Оден меня не тронет, но вот как-то не слишком-то хочется удачу испытывать. – Давай поговорим?
– О чем?
– О чем-нибудь…
Безопасном, таком, что уймет его злость.
– Я не причиню тебе вреда.
Он искренне верит в это и не спешит присаживаться. Раскачивается, переступая с ноги на ногу, и движения эти лишены плавности. Оден дергает то левым плечом, то правым.
Кровь идти перестала.
Ранки на спине сделали вид, что затянулись. Насколько этого хватит?
– Зачем тебе к Перевалу? – Оден задает вопрос, на который я предпочла бы не отвечать. Но тогда разговора не будет, а бег по кругу возобновится.
– Мне за Перевал.
Он ждет продолжения, и я, сменив позу, – от долгого лежания на боку рука затекла, – продолжаю.
– Там жил мой брат и… и, возможно, все еще живет. Я очень надеюсь, что живет.
И усадьба старая цела, пусть она не слишком-то меня жаловала. Статуи. Зал. Мастерская, куда мне строго-настрого запрещено совать свой любопытный нос. Но запрет исходит от мамы, а брат совсем не против, когда я прихожу в гости.
В его мастерской мне нравится все – узкие столы, кульманы и свитки чертежей. Секретер с сотней отделений, в каждом из которых лежат болты, винтики, гайки или же прочие странные штуки из металла и дерева. На дверцах секретера в стеклянных кармашках стоят номера. И брат доверяет мне приносить нужные детали. Он называет номер и количество, а я, преисполненная осознания важности работы, спешу исполнить заказ…
Еще есть печатный шар первой громоздкой модели. Он возвышается над столом, словно бронзовый гриб, шляпка которого щетинится иглами букв. И я печатаю, с трудом нажимая на тугие клавиши.
Очередным чудом – слюдяные кубы с испариной на внутренних стенках. Запертый в них жар неощутим, а растущие кристаллы не видны, но брат обещает, что очень скоро можно будет снять крышку, и тогда я собственными глазами увижу сотворенный рубин.
Он отличается от тех, что рождены землей и рудной жилой, но для нужд брата сойдет.
– Камни способны сохранять силу, – объясняет он, разрешая подержать крупную друзу александрита. – Я просто беру уголь и его изменяю…
Уголь – черный и грязный, я не понимаю, как из него может появиться кристалл. Брокк объясняет про силу рода, про жилу, про воздействие… я ведь могу дать свою силу траве, чтобы она росла? Или вот кусту роз, я сама ему показывала. С кристаллами то же самое.
Они тоже живые.
И если бы я побывала в Каменном логе, то почувствовала бы… но та, другая моя кровь спит, и приходится верить Брокку на слово.
Рассказывать про мастерскую легко.
Осталась ли она?
И построил ли Брокк обещанного мне дракона? Стал ли мастером, как собирался?
– У вас большая разница? – Оден все-таки присел.
– Двенадцать лет.
Брокк в моих глазах был таким восхитительно взрослым, да и сама я рядом с ним казалась себе старше.
– Я… довольно долго не знала, что у меня есть брат. Мама ничего не говорила, а потом как-то мы поехали в гости… – Я бросаю взгляд на Одена, чтобы убедиться – спокоен. Ну относительно. – То есть не совсем в гости…
Но мой дед счел нужным представить меня высшему свету, пусть и не настолько высшему, как тот, в котором Оден привык жить. Он же был настроен на рассказ.
И почему бы не рассказать?
– Мама дважды выходила замуж. В первый раз – по воле рода.
Обычное дело, как она сказала, и ничего не стала объяснять, но мне почему-то показалось, что тот ее первый брак, от которого остались Брокк и парадный портрет в семейной галерее, оказался не слишком-то счастливым. На портрете мама была совсем молоденькой и такой красивой, а мужчина рядом с ней – старым и угрюмым. Брокк, конечно, походил на него, но это сходство мне тогдашней виделось случайным.
