Чувство любви между нами не утихает, и надеюсь, не утихнет никогда. Хотя, казалось бы, квота на счастье никогда уже не должна была достаться мне.
«Есть люди, как небо, и есть люди-земля, – говорила моя бабушка. – Если ты полюбишь человека-землю, то всю жизнь будешь в земле.Это плохо – любить человека-землю».
«Почему плохо, ба?...»
«Это просто тяжело – у тебя будет мало радости в жизни, и твои дети тоже, скорее всего, будут земляными людьми»
«А как их отличить – небесных и земляных?...»
«Увидишь!»
«Они отличаются?...»
«Еще бы!!!»
Усталая улица, усталые облака, усталые скамейки в провинциальном парке маленькой Тапы – в самом сердце скучной Эстонии. Мы вырвались из усталого города и живем, глядя на полеты ласточек и стрижей...
У нас с ним был разговор в начале:
– Ну а что я буду делать, если ты уйдешь?...
– Куда я могу уйти? – рассердился он.
– Что я буду делать, – упрямо повторила я, – Валду? Ведь в радиусе миллиона километров нет никого лучше тебя!..
Он молча смотрел, потом начал улыбаться и, не начав как следует, перестал, уголки его губ опустились.
«Эстонцы – такие медлительные!» – про себя чертыхнулась я.
– Я никуда не денусь, – сказал он.
– Точно?
– Да, – он кивнул и повторил: – Да.
– А то...
– Что?
– Я привыкла быть замужем.
– Я понял, – перебил он. – Не беспокойся.
Я и не беспокоюсь теперь.
Старомодная улитка Остальская вместе с котом благословили меня, когда мы уезжали. Кот даже больше благословил, чем пани. Ведь он – кот, я – Котова...
Колпастикова – комендантша казармы, спросила, подбоченившись:
– Уезжаешь?...
– Да.
– Правильно – уезжай отсюда!.. Я б тоже уехала, если б не Растаман.
– Может быть, мне еще придется вернуться. – Я огляделась: на крыше казармы меняли жесть. Кровельщики стучали молотками-дятлами изо всей силы.
– Ты не вернешься, – убежденно прогудела Колпастикова. – Ты поймала свое счастье за хвост!..
– Почему – за хвост?...
– А какое счастье без хвоста, Сашка? – фыркнула комендантша.
И правда, какое счастье – без хвоста?!
– Спасибо тому дню, когда ты родилась, – сказал он, когда мы приехали сюда.
Его мать бубнит, приезжая к нам по три раза за год: «Она тебя приворожила!.. Уйди с ее орбиты – она притягивает тебя, сын!..»
Но ему не сорваться с моей орбиты. Я притянула его к себе навсегда, и если мы сорвемся с орбит друг друга, то одновременно! Мы просто перестанем жить – нам хватает друг друга, нам никто не нужен.
Мне снова снятся хорошие сны – я перестала видеть себя голую над пропастью... Скоро, через месяц, родится наша дочка, и мы уже придумали ей три имени – французское, русское и на всякий случай эстонское... На кого она будет похожа – так и назовем.
Я не думала, даже в страшном сне, что полюблю того, чья машина убила моего мужа, ведь смерть забрала Илью – через этого человека... Его машина толкнула Илью – в никуда. И вдобавок некрасивая фотография привела к тому, о чем вы тут прочитали... Как, с чего началось это замещение в его сердце – любовь к Хелин сменилась на мучительную страсть ко мне.
Наверное, это было предопределено, и фотография в буклете, на которую страшно было взглянуть, – ни при чем. Просто мы должны были встретиться и полюбить друг друга. Вы же сами понимаете, что случайного в жизни ничего нет!
Точно нет.
Точней не бывает!..
Прошлое – в воспоминаниях, а сегодня – я счастлива, я – рыжая и на каблуках!.. Все случилось у нас само собой.
Илья с облака помахал мне рукой, и мы договорились встретиться через пятьдесят лет, на том самом месте – на пересечении улиц Глинки и Айвазовского. Ведь мне надо жить, даже если очень не хочется порой. Все равно, надо жить, потому что жизнь одна, и второй не дадут – хоть тресни!..
Жизнь – великий компенсатор
Седая женщина...
Седой мужчина.
Мы.
Это мы.
Через двадцать лет.
Или через тридцать?...
Неважно.
Мы все еще вместе, и я говорю ему шамкающим ртом:
– Принеси вилочку...
Валду фыркает и, пряча улыбку, идет, прихрамывая, на кухню. Он уже – не лев,а старый медведь...
Стрельчатые окна нашего дома у озера в Аквитании едва светятся в темноте.
Мне снова открылись врата счастья – я не одна на этой земле, я не одна... не одна... не одна...
Кабысдох
Фуат слушал радио. Оно трещало от атмосферных помех.
«В перестрелке погибли: Лео Мозес, по кличке Нахал, и полковник Интерпола Амадей Брук. Легко ранены так называемые Дед и Дон Элгуджа Пярнусский.Разборка произошла в чистом поле, неподалеку от хутора «Свинарник Эльзы», где, видимо, у них была назначена встреча. Полковник Интерпола Брук, вероятно, попал в эту перестрелку случайно. Его фура-длинномерка «Скания», груженная песком, была найдена за пятьдесят три километра от места трагедии.
Там же, в машине убитого Лео Мозеса, под ковриком в мешковине были обнаружены шесть ценных раритетов, украденных из мировых центров изобразительного искусства, в том числе – полотна Рембрандта, Вермеера, Поленова и Модильяни».
Фуат вздохнул – ни про Лихуту, ни про Хаверя, ни про руку фельдъегеря диктор не сказал ни слова. Сколько дней ему еще предстояло работать в уездной Тапе, Фуат не знал.
Помянув недобрым словом жизнь, он начал собираться.
...Кабысдох опять с чем-то играл, потом начал что-тоувлеченно прятать, оглядываясь и рыча!.. Фуат присмотрелся и вдруг увидел, что кабысдох играет... с высохшей и очень грязной человеческой кистью.
Отняв из пасти кабысдоха кисть, Фуат, не думая ни секунды, ногой повалил собачью будку набок.
В углу, под пушистой свалявшейся тряпкой, на которой спал кабысдох, лежал грязный «дипломат» с пристегнутыми наручниками, набитый секретными документами.
«Маленький куцый „дипломат“, ну как в таком может быть тридцать килограммов документов?... – взвешивая в руке обгрызенный по бокам кейс, думал Фуат. – А может, там – кирпичи?...»
Сердце у него пело!..
Шедевры
Глава эстонского клана бостонской мафии проводил легкораненого Дона Элгуджу в Бостон, где у того намечался через неделю сиквел «Эстонская крестная мать» со Стивеном Спилбергом в главной роли.
«Ты будешь икать всю жизнь, дедок!» – пообещал Мозес Деду перед перестрелкой.
Именно этими словами начнется вышеназванный фильм, и его увидит весь мир. Года через два.
Полковника Амадея Брука похоронили на одном из кладбищ Манчестера, с тройными выстрелами почетного караула и демонстрацией всех его медалей на зеленой бархатной подушке. На камне, который положили ему в изголовье, выбит маленький чертополох – рыцарский символ древнего рода Бруков.
Картины Рембрандта, Вермеера и прочих гениальных художников после тщательной экспертизы повесили на те стены, на которых они и висели, пока их не украл Хэнк Лихута и не нашел Лео Мозес (до сих пор неизвестно, где он их «откопал»). Агент Шипп, обнаруживший картины под ковриком машины Нахала, получил причитающиеся ему миллионы и женился на Хэльге Баллок (молодец Шипп!).
– Аутентично, все аутентично, – иногда по-эстонски говорит Хэльге Шипп. – На какой икс, а?... Ну, на какой икс у тебя снова картошка пригорела?...
Сандра улыбается ему своей неподражаемой улыбкой весьма умной женщины.
Живут теперь в Голливуде.
Одна на миллион
Агент Фуат шел по встречной полосе, – его машина дымилась в кювете...
В правой руке у него был «дипломат» – тот самый,а кисть фельдъегеря Орлова была похоронена под кусочком дерна на веки вечныев лесу, неподалеку от Тапы. Она наконец-то обрела вечный покой, в том числе и от озорного кабысдоха...
Вертолет «Роббинсон» опустился на дорогу и поднял агента Фуата в небо, вместе с ним в качестве второго пассажира летел давно не мытый кабысдох. Его подташнивало с непривычки, но пес все равно не хмурился, а отчаянно вертел хвостом!
Москва. Наши дни
– Вы не видели тут рыжую собаченцию? – поинтересовался один человек у другого человека.
– Нет!..
Серый пушистый кабысдох сидел и улыбался, глядя на своего хозяина. Кабысдохи так улыбаются, что мне трудно об этом говорить, но надо... Теперь у него есть имя – Марс, в честь шоколадного батончика, некоторые путают и называют кабысдоха Сникерс. Странные – ведь это абсолютно разные шоколадки!..
А отдельные, ну очень наивные люди принимают кабысдоха за сенбернара. Пусть!.. Теперь у него есть подружка с собачьей площадки – жесткошерстная такса цвета меланж.
Фуат начал жизнь сначала, и в новой жизни его имя звучит на удивление просто и органично – Лев Щеглов. Он открыл детективное агентство «Консалимон», и у него клиентов – «куры не клюют». Он поменял уже три машины – цвета горького шоколада сменил на цвет миндаля, а сейчас ездит на машине цвета ананасовых цукатов.
