— Люди обычно доверяют своим ощущениям, а не воспоминаниям. Механизм будет скрываться вашими брюками. В течение вечера вам лишь придется несколько раз выскальзывать наружу, дабы подбавить топлива. Ну, несколько чаще, если вечер будет с танцами.
Анри, не в силах больше сдерживаться, уже открыто хихикал.
— Так я должен буду подбрасывать себе уголь в башмаки, надеясь, что никто не заметит, а дым и пар… Что там с выхлопом, кстати?
— Дыма не больше, чем от сигары, а пар при газовом освещении будет едва заметен. Он выводится сзади через штанины и под фалды фрака.
— Великолепно! — фыркнул Анри. — Тем же выходом я пользуюсь для отвода собственных газов. Мне уже не терпится их опробовать. Как только мы услышим результаты вашего анализа красок, то есть.
— А, точно, — сказал Профессёр. — Краски. Сейчас принесу бумаги.
Он скрылся в задней комнате, где, по мысли Люсьена, раньше была спальня, однако в дверном проеме не просматривалось ни следа кровати — лишь верстаки и какие-то научные инструменты.
Люсьен нагнулся к Анри и прошептал:
— Ты действительно хочешь нацепить это себе на ноги?
— Еще бы, — тоже шепотом ответил Тулуз-Лотрек. — Только никаких особых маскировочных штанов. Носить буду открыто. Ты же слышал, Люсьен? Танцевать. На механических ногах, пердящих паром. Я стану звездой Пигаль.
— Ох еть, — произнес Люсьен.
— Что такое?
— По-моему, твои новые чудо-ноги горят.
И точно — из башмаков «локо-амбулятора» вырывались языки пламени и облизывали латунные стержни.
— Я за водой. — Люсьен вскочил и кинулся в кухню.
— И выпивки захвати, — крикнул ему вслед Анри.
Минут через пять пожар потушили, и троица сидела и уныло взирала на обугленные останки паровых ходуль — их выставили за дверь, и они торчали в уличной пыли, как скелет, поймавший пушечное ядро. Торс его последним выстрелом унесло в неведомые края.
— Ну, может, часовой механизм сработает, — тоскливо произнес Профессёр.
— Только с огромным маятником, — ухмыльнулся Анри. — Мне репутацию поддерживать.
— Итак, Профессёр, — сказал Люсьен, — насчет красок.
— Да, — кивнул Анри. — Нашелся ли в них какой-либо наркотик?
Профессёр пошелестел бумажками, пока те, похоже, не сложились в надлежащий беспорядок.
— Как вам известно, со времен Ньютона бытуют теории, что всякий материал обладает уникальными свойствами преломления света, но иного способа измерить эту уникальность, кроме как визуально, не существует.
— Что означает?.. — спросил Анри.
— Нашему глазу разные красные предметы будут казаться красными, — подсказал Люсьен.
— Именно, — кивнул Профессёр.
— Слишком ли очевидно мне будет отметить, что для того, чтобы отметить очевидность этого явления, вовсе не нужно быть ученым? — осведомился Анри.
— Именно, — опять кивнул Профессёр. — Именно поэтому я воспользовался новым процессом. Его открыл один русский химик с уместной фамилией, и называется он «жидкостная хроматография». Берем взвесь вещества в жидкости, а потом переносим ее либо на бумагу, либо в тонкие пробирки, и тот уровень, до которого каждое вещество там поднимается, — уникален. Таким образом, краска состоит из различно окрашенных минералов, скажем, оранжевый цвет — из красной охры и желтой, и два эти вещества поднимутся до разных уровней. А если красный оттенок получается из другого элемента — минерального или животного происхождения, например кошенилевой тли, то и эта составляющая поднимется в жидкости до своего уровня.
— А те составляющие, что не образуют цвет? Например, наркотик?
— И они тоже, — ответил Профессёр. — Но жидкостная хроматография — процесс новый, никто еще толком не проиндексировал поведение элементов, поэтому я провел простое сравнение. Сходил в лавку к Гюставу Сеннелье у École des Beaux-Arts. Он все свои краски делает из чистых сухих пигментов — смешивает их по заказу каждого художника, смотря как тот предпочитает. И поскольку мы знаем, из чего состоит каждая его краска, я смог сравнить ингредиенты каждой с красками этого вашего Красовщика.
— И? — спросил Люсьен.
— Все краски Сеннелье состоят из тех же элементов, что и у Красовщика, — главным образом, чисто минеральных. Кроме синего.
— Я так и знал, — произнес Анри. — А в синем что? Горькая полынь? Мышьяк?
— Не знаю.
— Это не помощь, — сказал Люсьен.
— Мы сравнили все синие пигменты, что были у Сеннелье, а также все образцы минералов, которые я взял на факультете геологии в Académie. Кроме того, я проверил все элементы, которые только выглядят синими при разном освещении, — или могут посинеть при окислении, вроде меди. Могу вам сказать, что это не медная лазурь и не лазурит — самые распространенные элементы, из которых делается синяя краска. Это не индиго и не вайда, не отыскал я и никаких пигментов животного или растительного происхождения. Это неизвестное вещество.
— Должно быть, оно и есть, — сказал Люсьен. — В синей смеси — какой-то наркотик. Это хоть ты можешь проверить?
— Ну, в том тюбике, что мне принес месье Тулуз-Лотрек, краски было не очень много, но, полагаю, крысам мы что-то скормить можем. Посмотрим, как они себя поведут.
— Доктор Гаше говорил, что на ум способно повлиять даже минимальнейшее количество. Его можно впитать через кожу или вдохнуть, пока пишешь. Мы с Анри краску точно не ели.
— Понимаю. И вы оба подвергались ее воздействию продолжительное время?
Люсьен взглянул на Анри, стараясь оценить правдоподобность такой версии. Если и впрямь Жюльетт и Кармен как-то соучаствовали Красовщику и травили их обоих синей краской, то длилось это не один год. Однако он сам раньше Жюльетт не писал — до того, как она уехала. А может, просто не помнил.
— Анри, ты не помнишь, когда я раньше был с Жюльетт, я ее случаем не писал?
— Портретов я ни разу не видел, и ты об этом не упоминал. Но теперь поди знай. А сам ты не помнишь?
— Господа, — вмешался Профессёр. — Вы что, полагаете, будто что-то в этом пигменте разрушает вам память? Верно?
— Да, — ответил Люсьен. — А еще, возможно, вызывает ложные воспоминания.
— Понимаю. — Профессёр снова зашелестел бумажками, потом прекратил, встал и подскочил к этажерке с книгами в углу. Схватил с полки том в кожаном переплете и быстро перелистал его, нашел нужную страницу. — Ага!
— Ага что? — спросил Анри.
— Вот этот австрийский врач пишет о процессе, который он применяет к своим пациентам, дабы те добрались до того, что он называет «подавленными воспоминаниями». Скажите, вы когда-нибудь слышали о гипнозе?
— Это месмеризм, что ли? — уточнил Анри. — Такой ярмарочный трюк, когда люди начинают квохтать, как курицы? Могу засвидетельствовать по собственному опыту — услуга оказывается в борделе на рю де Мулен, если мадам сунуть три франка сверху.
— Правда? — спросил Профессёр.
— Четыре, если требуется снести яйцо.
Откровение Анри Профессёра, похоже, озадачило, и он возвел очи к потолку так, словно огромные шестерни его ума задрожали в напряженье, стараясь расчислить подобный сценарий математически.
— Дороговато за одно яйцо выходит, — наконец произнес он.
— К черту яйца, — сказал Люсьен. — Так ты утверждаешь, что способен нам помочь вспомнить?
— Ну, попробовать уж могу, — ответил Профессёр. — Гипнотизировать субъектов мне уже приходилось.
— Профессор Бастард, — произнес Анри. — Я, по-моему, не очень понимаю. Вы — химик, геолог, вы конструируете машины как инженер, а теперь еще и психология? Какова же у вас область исследований?
— Истину, дорогой мой месье Тулуз-Лотрек, невозможно загнать в клетку.
Из-под кресла профессора раздалось какое-то жужжание, и на середину комнаты суетливо выбежала крыса из латуни — машинка для подсчета ореховой скорлупы. Она заспешила от ореха к ореху, оповещая радостным звоном о своих находках.
— А, уже два, — сказал Профессёр.
Семнадцать. В Латинском квартале
— Ты нашла нам художника? — спросил Красовщик, когда она вошла. Он сидел на диване и кормил морковкой Этьенна — осла в канотье, где были прорезаны дырки для ушей.
Красовщик снял им всем квартиру в Латинском квартале на рю де Труа-Порт, рядом с бульваром Сен-Жермен.
— Что он тут делает? — спросила она, отстегивая от прически довольно замысловатую шляпку, державшуюся на булавках. Ее chignon в процессе выпустил несколько шелковистых черных щупалец.
— Он был в отпуске, — объяснил Красовщик.
— Я не спрашиваю, что он делает в Париже. Что он делает на диване?
— Ест морковку. Я тоже ем морковку. Мы делимся.
Она уже сложила парасольку и поставила в стойку у двери, поэтому решила, что это можно сделать и тростью Красовщика — вогнать ему в глазницу, чтобы вышла из затылка. Ее остановила только мысль о том, как она будет счищать мозг с ковра, потому что горничную себе они, конечно, так и не нашли.
