— Что ж, раз всё важное мы обсудили — у меня есть ещё один вопрос. Лазурит негодует, что одного членов их рода убили подло и бесчестно, не дав ему дуэли. Что мы им ответим? — задумчиво интересуется мама, гладя мою спину.
— Мы ответим, что негодуем вместе с ними, и что подобное больше не повторится, — жестко отвечает отец, и от его голоса веет могильным холодом. — Всех следующих обидчиков княжеской чести моя дочь вызовет на дуэль, и будет убивать строго по регламенту.
Я бездумно пялилась в потолочную темноту. Сон ускользнул, как и не было, оставив после себя воспоминания, разом болезненные и сладкие.
Отец тогда так и не уступил Лазуриту, встал насмерть, отказав как извинениях, так и в компенсации.
Лазурит, скрипя зубами, отступился, испугавшись не столько военного конфликта, на который готов был пойти Янтарь, сколько огласки инцидента. Их претензии, по сути, изначально касались лишь нарушения права Ардана Илиаля Лазурита, дворянина из древнего рода, на благородную дуэль и того, сколь унизительной была расправа — а не самого факта его смерти от руки княжны Янтарной.
Все же, когда отпрыск третьего десятка наследования одного рода позволил себе поднять руку на вторую наследницу другого рода, это…
И даже теперь, несмотря на прошедшие десять лет, я не стала попрекать Тау тем случаем — хоть и в шутку, и от имени Мэла.
Тау тогда очень близко приняла слова отца, об украденной победе. Долго просила у меня прощения, убеждая, что вмешалась не из сомнений в моих силах, а лишь из дурного нрава и утраты ею самой контроля над гневом.
Я вздохнула.
— Ты тоже не спишь? — шепот Тау был едва слышен за рокотом прибоя.
— Сон приснился, — так же тихо призналась я.
— Плохой?..
— Так… Серединка на половинку. Тау, а если бы эта идиотская вербовка (я была против, кстати, и отговаривала Мэла), была правдой, а не провокацией, что бы ты делала, после побега из Пьющего мира?
Вопрос давно вертелся на языке и как нельзя лучше подошел, чтобы отвлечь сестрицу от моих снов — пускай она теперь уворачивается и меняет тему.
— Серьезно: ты убила посредника, успешно сбежала — а дальше что? Ведь это обязательно ударило бы по моему положению — я же оставалась в руках у похитителей и шантажистов. Какой был план?
Но Тау, как ни странно, юлить не стала:
— Какой-какой… прийти за тобой залить огнем всех, кто тебе угрожает. Нэйти, за то время, что мы не виделись, у меня испортились манеры и характер, я видела очень плохие вещи — и всё это собиралась продемонстрировать твоим обидчикам.
Мы помолчали — о чем думала Тау, не знаю, я ждала продолжения и деталей.
— Понимаешь, — наконец собралась она с мыслями, — Шаманская магия — очень… родоплеменная. И кровь, родственные связи, там имеют огромное значение и силу: даже моя сова никогда не напала бы на тебя, безошибочно определив родство. И я, конечно, та еще умелица — но родную кровь почуяла, где бы ее ни прятали. И пришла бы за ней.
А я, смутившись, снова поспешила перевести разговор в другое русло:
— Тау… а что не так с твоей совой?
И чуть не подскочила на лежанке, когда сестрица вдруг свирепо рыкнула:
— Да все с ней в порядке! Просто она у меня дура!
— Зато теперь ты на свободе, и сможешь заменить ее на другую! — я постаралась найти в ситуации светлые стороны.
И растерялась, когда на мой оптимизм Тау сперва захихикала, а потом расхохоталась в голос:
— Это будет весьма проблематично, Нэйти, потому что нет никакой “её” — есть только я! Там, внутри совы, нет никакой посторонней сущности — это всегда я. Только вот уровень владения навыком у меня такой, что обернуться в сову он позволяет, а наложить поверх птичьих мозгов человеческое сознание — не-а…
Мне сложно было уместить это открытие в себя: как так, моя идеальная, всегда и во всем первая Тау — и недостаточный уровень владения чем-то, хоть и шаманизмом!
А она, судя по голосу, улыбалась в темноте этой несуразице.
Нет, ну это же невиданное дело — маг, обученный шаманами. Уникальный случай…
А Тау продолжала:
— В результате, от птицы у этого пернатого чудовища жажда сожрать абсолютно любого противника, а от меня — уверенность, что это ей по силам. Так что моя сова агрессивная, невменяемая птичка, — и в голосе Тау почти нежность прозвучала. — И так будет до тех пор, пока я не овладею оборотом в должной мере и не подчиню телесное духовному…
— А как же ты возвращаешься назад? — любопытство жгло и свербело, и грозилось разорвать меня на сотню, тысячу маленьких Даркнайт.
— А по воле Великого Ничто!
И прежде, чем я успела возмутиться, пояснила:
— Серьезно, оборачиваясь в сову, я никогда не знаю, когда и как я стану человеком. Но видимо, где-то там, на задворках сознания птицы, все же остается немного человека, потому что это всегда подходит только в подходящий момент и в правильном месте.
Я подобрала мех, как одеяло, подтянула его на груди, пытаясь сесть:
— Подробности! Детали! Энергетические схемы! Тау, мы обязательно во всем разберемся, и со всем справимся! О-о-о, сколько же у меня вопросов! Тау, как же тебе удалось этому научиться? Это же… Это...
— Нэйти, Нэйти… — тихо и ласково засмеялась Тау. — Ложись спать. Я расскажу тебе сказку.
И молчала, пока я не улеглась назад. И пока я возилась, устраиваясь по удобнее. И только тогда тихо и негромко заговорила:
— Мне было очень плохо, когда родителей обвинили. Стараниями собственных наставников я оказалась привязана к миру Ор-Шау — “это для вашего же блага, Таура Роше!”. И я понимала, что мне-то так действительно будет лучше, но во мне всё требовало — нестись, спасать… Даже если это не поможет, даже если в этом нет смысла — всё равно, надо мчаться на помощь, защитить, сделать хоть что-то! Может быть, я бы одумалась сама и остановилась. В конце концов, я ведь не дура, и всегда понимала, что из нас двоих умная отнюдь не я, но… меня лишили этой и возможности, и выбора. Я ненавидела всех, а больше всего себя. И степи Ор-Шау, так похожие на Железную степь Янтарного мира, постоянно напоминали о доме, об отце и о том, как он водил меня смотреть на таура, помогая принять себя... Это просто сводило с ума. А нужно было сохранять лицо, держать маску и… и оставаться такой, какой меня привыкли видеть. Надменной, яркой, непробиваемой... Я выдержала неделю. А через неделю сбежала.
В очаге потрескивал огонь, а по крыше нашего домика барабанил дождь. Голос Тау звучал глухо, и в темноте мне было легче слушать, а ей говорить.
— Просто вышла ночью, и из нашего походного лагеря, и из стойбища. И ушла. Вся такая красивая, в алом платье — чтобы те, кто будут меня искать, побольше высматривали яркое пятно и поменьше — меня. Сторожевые контуры меня пропустили — своя же. Конечно, стойбище было обнесено защитой шаманов, но для орков двадцать один — это еще дети, детей насмерть бить нехорошо, а “не насмерть” со мной не работает. Заранее выбрала хорошее место у реки, с приметным деревом — оно до самой воды ветки свесило. Утопила там платье и туфли, и ушла в одной нижней рубашке.
Тау любила свои яркие и броские наряды не только за то, что притягивала в них взгляды. Она любила их еще и за то, что без них становилась невидимкой. И нижние рубашки, я помнила, выбирала соответствующие, позволяющие скинуть платье и не остаться нагой: каменный шелк, способный защитить от удара, или лен-туман, прячущий хозяина… Удовольствие не дешевое — но князья Янтарные не бедствовали.
— Это очень плохая идея, Нэйти, бродить босой по ночной степи. Мне повезло. Еще больше мне повезло, когда под самый рассвет я набрела на табун, который разогнал все, что было опасного поблизости. И в третий раз повезло, что это обошлось без последствий. Орочьи кони злые, легко могут забить, затоптать чужака. Но мне было так плохо, Нэйти, что я об этом просто не думала.
Она говорила, а мое воображение рисовало картины, которых я не видела, картины, которых не было. Розовый рассвет и золотая степь, страшные кони, приученные нести на себе воинов и рвать врагов… И Тау, вцепившаяся в жесткую гриву, рыдающая в шелковую шею.
