— Ну да, вы просто агент британской или какой-то другой разведки. Зверь не из мелких.
— О, львы так просто не попадаются!
— А вот вас я все-таки загнал в ловушку.
— Значит, по вашему мнению, я лев?
— Ну, какой там лев. В крайнем случае — гиена.
— Неужели похож?
— Да, есть что-то общее.
В дверь постучали.
— Да-да!
— Товарищ начальник, — сказал вошедший. — Якубович прибыл.
— Позвать сюда.
Начальник — широкий, плотный, уже не молодой, встал из-за стола, открыл окно, и в комнату ворвался грохот моря. Он успокаивал. Второй день начальник возился с этим долговязым лобастым парнем. Приплыл ночью в лодке с неведомыми, тотчас ускользнувшими от погони людьми. Когда арестовывали — улыбался. При обыске нашли носовой платок без метки, два червонца, оказавшиеся, при химическом анализе, настоящими, и сачок для ловли бабочек: обыкновенный сачок с деревянной ручкой.
— Зачем вам понадобился сачок? — осведомился следователь.
Пойманный передернул плечами.
— Как — зачем? Я приехал сюда ловить бабочек.
— Вот как?
— Представьте.
— Бабочек или…
— Ваши намеки не доходят до меня, — благодушно обронил задержанный.
— А вы можете объяснить мне, что значат эти пометки на рукоятке сачка?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
Следователь взял со стола сачок, вынул из стола лупу и долго изучал поверхность рукоятки. Потом передал сачок и лупу арестанту.
— Посмотрите. Вот здесь. Нет, нет, вот здесь… Нашли? Гвоздем, что ли, нацарапаны какие-то значки, возможно, пароль, и слово…
— Ничего не вижу.
— «Мартышка в старости…» — так, что ли? Так я скажу, что тут написано. Вот видите? Слово «апостол»… Что оно означает?
— Виноват, не знаю. Не знаю, не видел, когда покупал сачок, не приметил.
— Но вы же видите слово «апостол»?
— Ах да, теперь вижу.
— Что это такое?
— Что именно?
— Перестаньте валять дурака.
— Виноват, не буду. Апостолами называют учеников Иисуса Христа, если вы не запамятовали.
— Этот тоже ученик Христа?
— Кто?
— Ну вот тот, чье имя или конспиративная кличка еле приметно выцарапана на ручке сачка.
— Шутите! После Христа осталось двенадцать его учеников. Могу перечислить по именам. Но они давно умерли.
— У Христа, разрешите заметить, было тринадцать апостолов. Вы забыли некоего богача Павла… Помните, по пути в Дамаск на него нашло озаренье…
— Да, да! «Камо грядеши»…
— А вы камо грядете?
— Я уже здесь. И все-таки вы ошибаетесь, гражданин следователь. Апостолов-то было двенадцать. Вы забыли об Иуде Искариотском, повесившемся на осине.
— Впрочем, конечно. Стало быть, этот ваш апостол тринадцатый? И он, так сказать, занял место Иуды? Предатель заменил предателя. Один предал Христа, этот предает родину.
Арестант фыркнул.
— Понятия не имею, о чем вы говорите. Апостолы… Дамаск… Камо грядеши… Никакого отношения к апостолам я не имею. Я натуралист, понятно? И приехал сюда ловить бабочек! Доходит это до вас или нет?
— С кем приехали?
— Позабыл.
— Кто вы?
— Ученый! Ученые так забывчивы.
— Откуда приехали?
— Оттуда! — И неопределенный жест куда-то в сторону. Злобная усмешка и холодные глаза. Улыбается ртом, глаза как лед, словно чужие, словно то, что делают губы, их не касается.
— Недавно было сообщено, что человек, связанный с одной иностранной разведкой, должен перейти границу. Приметы совпадают. Время совпадает.
Когда арестованному сообщили, что он будет отправлен в Москву, — побледнел. Но давать показания отказался. Ладно! Недаром велено срочно отправить туда. На вид лет двадцать пять. Молокосос, но из крепких. Храбрится. А все-таки кончики пальцев дрожат. Попался!..
Арестованный курил папиросу, поглаживал светлую бородку, стирался быть спокойным, но иногда начинал нервно барабанить пальцами по столу.
«Боишься, любезный, — уже улыбаясь, подумал начальник, — сердечко-то ходуном ходит!»
— Куда он запропастился, этот Якубович? — вслух сказал начальник и пошел к двери. У порога он споткнулся — оторвавшаяся еще утром резиновая подошва подогнулась, и начальник чуть не упал.
— Плохо клеят, — сказал сидевший в кресле.
— Что?
— Плохо, говорю, склеивают резину с кожей. Не знают настоящего клея. Вот если бы у меня был мой клей, я бы вам помог! Разрешите, погляжу?
— Сядьте на место!
В эту же минуту в кабинет вошел круглолицый, курносый человек.
— Долго вас приходится ждать! — сказал начальник.
— Виноват, сдавал документы!
— Повезете этого сокола в Москву.
— Слушаюсь.
— И смотрите, чтобы был цел и невредим, здоров и бодр.
— Слушаюсь!
— Придется отправлять вас скорым — Москва требует. У арестантского вагона лопнула ось. Я заказал купе в международном. От себя — ни на шаг.
— Есть!
— Идите, оформляйтесь.
Человек козырнул, повернулся и вышел. Начальник сел на свое место.
— Ну и все.
— Спасибо за заботы.
— Не стоит. Между прочим, если вы попытаетесь бежать или что-нибудь в этом роде, понимаете, он вас…
— Да, да, это я знаю.
— Отлично.
Начальник позвонил. Вошли двое вооруженных в шинелях. Сидевший в кресле встал, поклонился начальнику и вышел.
2
Алексей Якубович был не в духе. Он только что вернулся из дальней, утомительной поездки, и вот снова надо трястись два, а то и три дня, есть кое-как, не спать, слушать рассказы, жалобы, признания, разные гадости или гневное брюзжание, и нет возможности хоть раз смазать по роже за все гнусности, которые приходится выслушивать.
С другой стороны, Якубович гордился возложенным на него поручением: ребята рассказывали, что пойманный — крупная птица.
Якубович запихал в чемодан разную мелочь, переоделся, осмотрел браунинг и в сотый раз перечитал надпись на серебряной дощечке, прикрепленной к щеке револьвера, — там были написаны приятные для Якубовича слова.
Мрачное настроение понемногу рассеивалось: в конце концов съездить в Москву не так уж плохо. Он давно не был там, и если Люда жива, здорова — можно будет хорошо провести время. Якубович забыл о предстоящих бессонных ночах, о беспокойном соседстве. Впрочем, ему рассказывали, что его новый «клиент» — человек веселый.
За минуту до отхода поезда Якубович и его спутник заняли купе международного вагона. Вагон был пуст. «Клиент» снял легкое пальто и шляпу, уселся на диван, разгладил редкие светлые волосы, раздвинул шторы, посмотрел в окно — поезд шел, окруженный тьмой.
Якубович окинул взглядом купе, оно ему понравилось: четырехместное, просторное. Прекрасно!
Он снял кожаное пальто, забросил на крючок фуражку и закурил, с наслаждением затягиваясь дымом.
Арестованный строго взглянул на него, закашлялся и сказал:
— Дым! Легкие!
Якубович подошел к двери, приоткрыл ее и стал выпускать дым в безлюдный коридор. Громыхая чайником, по коридору прошел заспанный проводник в запачканной мелом тужурке. Когда он открыл дверь, в купе на мгновение залетел дробный стук колес. Якубович курил, наблюдая за дымом, который поднимался к потолку вагона и окутывал электрическую лампу лиловатым флером.
— Дует! — резко сказал арестованный. — Сквозняк!
Якубович досадливо поморщился, погасил папиросу, вошел в купе и прикрыл дверь. Стук колес стал глуше, мягче.
— Ну вот, стало быть, едем в Москву! — сказал Якубович и прилег на диван.
Арестованный не ответил ему; он пристально рассматривал противоположную стену.
— Клоп! — сказал он.
Якубович вскочил.
— Где, где? — Он осмотрел спинку дивана, но никакого клопа не увидел.
Якубович снова прилег на диван, блаженно вытянул уставшие ноги и стал думать о Москве и о Люде. Вдруг он услышал стон и открыл глаза. Арестованный сидел и широко раскрытым ртом хватал воздух.
— Жажда! — наконец выдавил он.
— Вы что, пить хотите?
— Жажда! — злобно повторил спутник.
Якубович снял с чемодана желтые скрипящие ремни, бросил их в сетку над диваном, открыл чемодан и вынул бутылку пива, которую припас для себя. «Клиент» выпил всю бутылку, не поблагодарив, вернул ее Алексею и закрыл глаза.
«Вот так фрукт!» — подумал беззлобно Якубович. Он снова забрался на диван и неожиданно погрузился в полудремоту. Впрочем, каким-то шестым чувством он сознавал все, что делается вокруг, — ничтожный шорох возвращал его к действительности.
Поезд между тем мчался с ревом и свистом, минуя разъезды.
Арестованный встал с дивана, подошел к окну, заглянул в темень, медленно повернул голову к Якубовичу, увидел, что тот лежит, и довольно громко сказал:
