За окном проносятся телеграфные столбы, машины, стога сена, поля, угрюмые скалы, реки, люди, и чем больше я гляжу на все это, тем острее чувствую ток радости в теле…
А сегодня радость так и бурлит во мне. Я прямо не знаю, что с ней делать. Мне хочется поделиться ею с Сулейманом, который сидит рядом и с удовольствием уплетает куриную ножку; с Зарой, которая, как и в классе, устроилась впереди меня; с Гамидом Башировичем, который, облокотившись на раму, задумчиво смотрит вдаль. Даже Исрапилу я готов подарить кусочек радости — пусть пользуется, я не жадный.
Я улыбаюсь, вспоминая, как опростоволосилась Жовхар перед моим отъездом в Джерах.
Бабушка сначала не высказывала своего отношения к этой поездке. Но потом вдруг заявила, что никуда меня не пустит.
— Достаточно я за свою жизнь слез пролила, — говорила она. — Мужа потеряла, сына потеряла… И хотя внук у меня дуралей из дуралеев, я не желаю, чтобы он разбился о скалы…
Я доказывал бабушке, что ничего страшного не случится, не может случиться, — ведь с нами едет Гамид Баширович. Я говорил, что Гамид Баширович замечательный спортсмен, альпинист, что по горам он лазит, как кошка. Я вспомнил, кстати, как учитель однажды поднял одной правой две гири по два пуда, — неужели же такой силач допустит, чтобы с его учениками случилась беда? Не допустит!
Но бабушка не хотела принять во внимание альпинистские способности Гамида Башировича. И то, что он поднимает одной правой четыре пуда, тоже не вызвало у нее восхищения.
— Я уважаю Гамида Башировича, — заговорила бабушка. — Он хороший учитель. Но он не аллах, чтобы все предвидеть. Только люди, близкие к богу, способны проникнуть в замыслы аллаха. И эти люди сказали мне, что поездка в горы для моего внука опасна…
Ах, вот как! Я сразу понял, в чем дело. Это все козни Жовхар! Ну ничего, ей это даром не пройдет!
Не успел я так подумать, как в дверь постучали.
— Хьавола, — сказала бабушка. — Входите…
Ясно, это была Жовхар. Она вечно появляется, когда не надо.
Поздоровавшись, Жовхар присела и тут же завела медовым голоском:
— Я гадала на фасоли. Три раза бросала на белый платок фасолины, и все три раза белая фасолина скатывалась вниз. — Жовхар глубоко вздохнула. — Видно, не судьба Гапуру ехать в горы. Отобьется он от товарищей, пропадет…
Бабушка внимательно, пристально смотрела в рот Жовхар.
— Не судьба, — повторила она вслед за знахаркой. — Отобьется мой внучек от остальных… пропадет! — Последнее слово она сказала так жалостливо, будто я уже отбился и пропал. Бабушка повернулась ко мне: — Видишь? Как же я могу отпустить тебя с Гамидом Башировичем?
Я задумался.
— А на скольких фасолинах вы гадали, тетя Жовхар? — спросил я. Сейчас у меня был вид заправского знахаря. Я и сам удивлялся, как спокоен и ровен мой голос: я себя ничуточки не выдал.
— На скольких? — повторила Жовхар. — Конечно, на семи!
— Вот! — подскочил я от радости. — Вы гадаете на семи фасолинах, а на экскурсию едет двадцать три человека! Как же на семи фасолинах можно узнать, что случится с двадцатью тремя учениками?
Жовхар растерянно молчала.
— Потом вы сказали, что белая фасолинка три раза скатывалась вниз. Верно?
— Верно, — включилась в разговор бабушка.
— А я ведь не белый! — ликуя, вскричал я. — Мне черная фасолинка полагается!..
Вы хотите знать, что было дальше? Жовхар вдруг вспомнила, что пропустила вечерний намаз, и колобком выкатилась во двор.
А бабушка неожиданно усмехнулась и спросила меня:
— Интересно, в кого ты такой, Гапур?
— В тебя, бабушка, — выпалил я.
Мне казалось, что она сразу же рассердится и тогда моя победа над Жовхар не принесет никакой пользы: в горы меня не пустят. Однако я ошибся. Бабушке ответ понравился. Она даже улыбнулась.
— Хорошо, — заговорила она. — Положусь на аллаха и отпущу тебя в горы с Гамидом Башировичем. А ты дашь мне слово, что будешь осторожным?
— Дам!
— И в Ассе не станешь купаться? Я эту реку бешеную знаю, в ней вода, как лед…
— Честное слово, бабушка, я и близко к Ассе не подойду! — обещал я. — Я ведь и в Сунже могу искупаться — зачем мне Асса?
— Сравнил Ассу с Сунжей! — засмеялась бабушка. — Да Асса, как волчица, которая весной ищет себе пару, — сердитая, злая, перекора не терпит!..
И бабушка тут же рассказала мне одну давнюю историю.
Никто не помнит, когда это было, — тогда, когда прапрадедушка моей одноклассницы Зары — «Дахчан ворда» — изобрел первую колесную арбу, или еще раньше, когда в нашем роду появился первый «Це модж». В общем, это и неважно. А важно то, что один бедный горец пустил пастись коня на берег Ассы. Утром пришел, видит: конь на ту сторону перебрался. Как его поймать? Другого выхода нет — надо реку вброд перейти. Ступил в студеную воду Ассы и аж зубами заскрипел — холодно! Еле перешел на другой берег. Перешел — и не в силах дальше шагу ступить: ломит кости так, что хоть криком кричи. Пришлось присесть. Долго он сидел, а потом обратился к Ассе с такими словами: «Я-то твой холод перетерпел, а каково тебе самой его терпеть?»
Занятная история! Я вообще люблю, когда бабушка рассказывает. Помните, как интересно она говорила о сунжа-юртовском танке?
Все же отпустила меня бабушка на экскурсию…
До Джераха мы добрались быстро. Я еще вспоминал Жовхар и рассказ бабушки о горце, перешедшем Ассу вброд, когда кто-то из ребят сказал:
— Ну вот, Орджоникидзе проехали…
Проехали? Я сунул голову в окошко. Города уже не было — он остался позади; его сейчас затеняла туманная дымка. Мелькнул последний дом у обочины дороги, и открылось широкое поле. Оно уходило к самому горизонту. Казалось, что, загибаясь листом синеватой стали, поле становится горной цепью.
Жалко, что я не увидел Орджоникидзе! Ведь я еще никогда не был в этом городе. На обратном пути надо хоть поглядеть…
Но через полчаса я уже не жалел, что пропустил Орджоникидзе. Вы спросите:
