- Прошу прощенья, пан советник, ведь пани Винтрова была в положении. Вы не спрашивали, кто, собственно, из этих двух...
Пан советник Вацатко долго отрезал кончик сигары. И только когда лицо его окуталось дымом, он проговорил:
- Понимаете, пан Бружек, чем старше я становлюсь, тем с большим уважением отношусь к смерти. Перед ее лицом я чувствую себя не вправе добавлять людям еще какие-то, совершенно лишние страдания. Этим двум я ничего не сказал.
ОТЕЦ ГОРИО ИЗ ЗАБЕГЛИЦ (Перевод Е. Элькинд)
Волею судеб свое первое дело я не сумел превратить в некий подвиг на поприще криминалистики - хотя это очень пристало бы молодому сотруднику полицейского ведомства. Но зато я понаторел в философии и научился вещам не менее полезным, чем пресловутая интуиция детектива. Научился за каждым делом видеть более чем судебное дело, за человеческой личностью - причины, по которым она сложилась так, а не иначе, и искать злоумышленника не для того, чтоб было кого предать суду, а для того, чтобы свершилось правосудие.
Правосудие - деликатная особа, и правильно изображают ее с завязанными глазами. Но не слепую - тут есть разница, - у нее повязка на глазах, и не глядит она до тех пор, пока еще нечего видеть. Потом она повязку может снять и... И что произой дет, когда она ее снимет? Какой приговор вынесет, когда ей все откроется?
Впрочем, это уже философия, а не криминалистика.
Итак, в одно апрельское утро некий огородник, владевший участком неподалеку от Ботича, обнаружил в густых зарослях ивняка, покрывавших в те времена берег речки, тело человека. Оно лежало головой в воде; огородник страшно испугался, вытащил потерпевшего, но увидел, что тот уже мертв и что вода омывает кровавую рану у него на затылке. Кроме этого, у человека были связаны руки и на шею накинута петля. Огородник, вне себя от ужаса, стал созывать людей, те кликнули постовых, и полицейская машина завертелась, как ей полагается.
Пан советник вызвал меня к себе:
- Молодой человек, поручаю вам первое дело. Думаю, там не будет ничего особо хитрого, так что дерзайте. И ни пуха ни пера! Желаю вам больших успехов, раз уж вы посвятили себя такому ремеслу.
И улыбался ласково, почти растроганно, ибо прекрасно знал, что посвятить себя криминалистике - решение серьезное: труд детектива ни с чем не сравнимый и в некотором роде праведный, ведь это первая ступенька к правосудию, без которого мир покатился бы под откос.
(Не знаю почему - от образованности, что ли? - я то и дело принимаюсь размышлять и складывать в уме великолепные фразы. Прямо хоть на бумагу заноси. А между тем коллеги мои, специалисты по убийствам из команды пана советника, у которых следовало бы поучиться, самые заурядные дядьки. Впрочем, не приведи бог попасть к такому дядьке на крючок - уйти было бы очень трудно. Философии он не привержен, но на своей работе собаку съел.)
Итак, я отправился в Забеглице - к месту, где произошло трагическое событие; проследовал бассейном Ботича и очень удивился: у нас, в Праге, Ботич- вонючая канава, а здесь это быстрая речка, которая поит обширные капустные поля и в которой плавают гусыни со своими выводками. Теперь, в апреле, от нее поднимался туман, и было неуютно; солнце едва пробивалось сквозь облака.
Постовой, находившийся на месте происшествия, поспешил с нескрываемой горечью сообщить мне, что, окажись тело на несколько метров дальше, случай уже не подлежал бы пражскому району - такая незадача!
Забавно, что его так огорчало это обстоятельство - меня же оно очень радовало: ведь это был первый порученный мне случай. Не было в нем особенной загадочности, случай был самый ординарный, и это меня немного расхолаживало. Постовой уже выяснил, что пострадавший Алоис Рохличек служил на расположенной неподалеку фабричонке. был там, что называется, "на подхвате" - почтальоном, курьером, ходил в банк за деньгами в дни выдачи жалованья, расписывался в получении мелких переводов. был в высшей степени порядочный человек; и тот, кто с ним так поступил, - мерзавец, которого повесить мало, говорили люди.
- Тихий, безответный, двадцать лет прослужил, ни слова жалобы от него не слыхали, вознагражденье получал хотя и скром ное, но был доволен и ни разу не просил прибавки - был на свой лад счастливый человек.
Так говорил мне сам хозяин фабрики, и создавалось впечатление, что верх человеческого совершенства для него - это когда не просят прибавки. Он со своей стороны на пути к личному совершенству успешно Рохличеку помогал и за все двадцать лет не прибавил ни геллера.
Убийство, разумеется, было с целью ограбления, поскольку Рохличек как раз нес деньги для зарплаты, ездил за ними в сберкассу в Михле, и, как всегда, положил их в небольшую кожаную сумку, прикрепленную к ремню на поясе цепочкой. Это была самая обычная и ненадежная мера предосторожности. Тот, кто такого инкассатора убьет, наверняка сумеет перерезать и ремень. Так получилось и на этот раз. Ни сумки, ни ремня на пострадавшем не было.
Прежде всего я начал выяснять, почему Рохличек шел берегом и в котором часу это было. В сберкассу он явился уже в восемь утра. Ничего удивительного. Он всегда появлялся там в это время, потому что дорога до фабрики - трамвай курсировал только по Михельской площади - была неблизкой. Наиболее верной порукой от всех посягательств служило для него, пожалуй, то, что он совсем не походил на человека, несущего деньги. Он походил на простенького селянина, бредущего с покупками домой. Не забудьте, что в те времена на окраине Михле повсюду еще оставались усадьбы, а Забеглице, хоть и числились районом Праги, были самой обыкновенной деревней, где по воскресеньям танцевали на пятачке - отсюда и столько трактиров... Возвращался Рохличек неизменно одной дорогой и всегда потом берегом - потому что так и короче, и тропа удобная. Отовсюду просматривается, а огородники не покидали своих парников и гряд.
Однако с этой привычной дороги он все же свернул, что и стало для него роковым шагом. Зашел в ивнячок...
Собственно, не зайти туда он не мог. Ему приспичило, и он немного углубился в кустики. Это было совершенно очевидно: там лежал аккуратно сложенный потертый плащ и шляпа; кроме того, потребовалось снять подтяжки. Отсюда ясно: человек готовился к естественному отправлению. А в это время кто-то ударил его, задушил и, обрезав ремень с сумкой, спихнул в реку. Ну и скрылся, само собой разумеется.
Никто не видел никаких прохожих; по крайней мере первые опросы дали такой результат. Никто чужой тут не показывался- его заметили бы огородники, - разве что несколько женщин, но они в нашем случае в счет не идут. Я выяснил, что только было можно, отчаянно стараясь ничего не упустить (подобный ляпсус был бы в первом деле совершенно непростителен), и, твердо убедившись, что от меня зависящее сделано, отправил труп на вскрытие - ибо лишь вскрытие могло сказать мне, как произошло убийство.
Потом я отправился к Рохличековым. С одной стороны, по долгу службы объявить о случившемся - обязанность, надо сказать, малоприятная, - с другой же, поглядеть, что они за люди и не сообщат ли чего-нибудь такого, что наведет меня на след убийцы. Реакция со стороны осиротевших родственников, прямо скажу, была во много раз слабей, чем я предполагал. Лица у обеих женщин - вдовы и дочери - были растерянные, но глаза сухие. Старшая только беспрестанно повторяла:
- Невезучий он был, страх какой невезучий...
А по быстрому взгляду младшей - цветущей деревенской девицы, кровь с молоком - я понял, что при всех печальных обстоятельствах она оценивает меня как мужчину и, стоит только захотеть, начнет строить глазки. Ничего полезного я там Не почерпнул - кроме того, что Рохличек был добрая душа, много возился со своими кроликами... на этом информация обрывалась. Немного удивило меня, когда из разговора выяснилось, что Рохличек спал не в комнате, где стояли две кровати, а в чулане.
- Хворый он был, хотелось, где потише, - сказала вдова.
- В комнате, значит, спали вы и дочь, - резюмировал я, чтобы не дать беседе угаснуть.
- Да. Вернее, я спала на кухне, а здесь - Магда.
Вскоре выяснилось, что, помимо состояния здоровья пана Рохличека, существовала и другая причина. У Магды был хахаль - некий Карел Выцпалек, возчик, но он имел намерение начать извозный промысел, после чего они должны были пожениться. Сообщение привлекло мое внимание. Впервые появилось лицо, заинтересованное в крупной сумме и, разумеется, прекрасно знавшее, когда старик уходит за деньгами. Но, памятуя, что следователю нельзя подозревать человека, если нет доказательств вины, я старался не упустить и других предположительно заинтересованных лиц. Особое внимание следовало обратить на фабрику, где кое-кто тоже мог знать, когда Рохличек ходит в сберкассу, и я решил, что выясню, кто утром не был на работе. Потом допрошу всех, кто возился на огородах. Сегодня день будет подготовительный. Завтра углублюсь в дело целиком, и я
