Около часа мы поднимались сквозь ночную прохладу вверх, огибая широкую сторону Цутшпитце и направляясь на юг к Миттенвальду. В половине третьего на горы опустился туман, и лучи фар, казалось, потонули в клубах густого дыма. Я снова бросил взгляд назад, но огней машины Ферге так и не увидел.
— На южном склоне Цугшпитце есть государственный охотничий домик, — проговорил Сиверинг. — С тех пор, как по противоположному склону пустили второй фуникулер, в нем практически никто не бывает. Беккерат укрывается там.
— А почему именно там? — поинтересовался я.
— Он говорит, что Штрейхеры доставили туда майора Киога перед тем, как его убить.
Пэтти медленно выдохнула и поверх плеча Ильзе Сиверинг вперилась беспокойным, невидящим взором в туман. Напряжение ситуации передалось и мне: полное безмолвие Ильзе, пониженный монотонный голос Сиверинга, исходившие от Пэтти флюиды векового одиночества черных ирландцев, накрывший все вокруг непроницаемой пеленой туман, бодрящий горный воздух, который, казалось, становился тем гуще и холоднее, чем выше мы взбирались. Сунув руку под пиджак, я нащупал кобуру с полученным от Ферге «Люгером», наклонился к Пэтти и как можно беззаботнее сказал:
— Успокойся, малыш.
Я ощутил, что у меня в горле пересохло, и я хочу пить. Закурив, я сделал одну затяжку, бросил сигарету на пол и затушил ее ногой. Я прислушивался к завыванию холодного горного ветра и вибрирующему гулу мотора за задним сиденьем. Я немного опустил оконное стекло, прямо мне в лицо ударил пронизывающий ветер, и я снова поднял стекло. Вложив себе в рот еще одну сигарету, я оставил ее там, не зажигая.
Машина резко пошла вверх и направо. Свет от фар метнулся в сторону, прошелся по скальной стене и наконец нащупал грунтовую дорогу, несколько низкорослых сосен и, чуть ли не на пределе своей дальности, покосившуюся серую стену маленького деревянного домика.
Резко перегнувшись через спинку переднего сиденья, я ткнул пальцем в приборную доску и отключил наружное освещение.
— Что это с вами? — осведомился Сиверинг.
Я просто кое-что заметил. А именно — на расчищенном от леса участке рядом с домиком стояла какая-то машина.
— Беккерат ожидал кого-нибудь еще? — спросил я, объяснив, что я увидел.
Сиверинг заглушил двигатель, машина еще немного прокатилась под уклон по направлению к домику и почти беззвучно остановилась ярдах в пятидесяти от него. Фары были потушены, и мы могли видеть узкую мерцающую полоску света, пробивавшегося из-под занавески единственного окошка домика.
— Окно завешено одеялом, — определил я. — А за ним горит свеча.
— Что будем делать? — спросил Сиверинг.
— Оставайтесь здесь, — сказал я. — А я пойду взгляну.
И открыл дверцу машины.
— Только без глупостей, — напутствовала меня Пэтти. Было приятно сознавать, что кто-то о тебе заботится. Держа «Люгер» наготове в правой руке, я сделал два шага по направлению к домику и остановился. Сердце колотилось так громко, что его стук, казалось, был отчетливо слышен на самой вершине Цутшпитце, и я ничего не мог с этим поделать. Мои ботинки хрустели по гравию, но с этим-то сделать было еще кое-что можно. Я их снял, взял за связанные шнурки в левую руку, сделал еще пару шагов и всмотрелся в темноту. Полоска мерцающего света не погасла, и я двинулся прямо на нее.
И вдруг мертвую ночную тишину разорвал чей-то крик.
Глава 23
Эхо от крика перекатывалось, отражаясь от скал, и я, как был, босиком, бросился к завешенному окну. Внутри домика горела свеча. Я пригнулся, подобрался под самое окно и, медленно поднявшись, заглянул в него.
Я увидел маленькую комнатку, составлявшую весь интерьер охотничьего домика и обставленную грубой деревянной мебелью, какую вы могли бы сколотить, имея под рукой молоток, гвозди, несколько подобранных где-нибудь на свалке досок и минут десять свободного времени. Установленная в пустой банке из-под консервов свеча освещала ровным оранжевым светом сцену экзекуции.
Зигмунд Штрейхер помогал кому-то подняться с пола. Человек, которого он поддерживал, расставался с досками пола весьма неохотно. Его брюки были изорваны и намокли от пота, а может, и от крови. Рубашки на нем не было. Он предпринял было попытку отползти в сторону, но Зигмунд, державший его сзади за подмышки, грубо дернул его вверх.
Ноги человека проскребли по полу, и Зигмунд рывком поставил его на колени. Лицо и грудь несчастного, исполосованные горизонтальными бело-красными рубцами, представляли собой ужасное зрелище. Я не смог бы узнать его, даже если бы разглядывал в упор под лучом прожектора, а ведь комнату освещала лишь одна-единственная свеча. Но я заработал бы кое-какие деньги, побившись об заклад, что этого человека звали Беккератом.
Зигмунд подтащил его к стулу и взгромоздил на него. Зиглинда с растрепавшимися белокурыми волосами стояла здесь же, прямо напротив стула. На ее правую ладонь был намотан ремень, принадлежавший, возможно, самому Беккерату. Ремень примерно на треть своей длины вместе с пряжкой свободно свисал вниз. Однако самой примечательной деталью всей этой картины была сладостная улыбка на лице Зиглинды: губы ее были полуоткрыты, глаза прищурены. Подобное выражение вы, наверное, желали бы видеть на лице девушки, с которой только что любили друг друга.
Беккерат начал, сидя, клониться вперед. Зигмунд схватил его за волосы, рывком выпрямил и продолжал удерживать в этом положении. Зиглинда взмахнула кожаным ремнем, и он с таким звуком, словно хлопнули в ладоши, хлестнул Беккерата поперек груди, оставив на его плече отметину от пряжки. Тот вздрогнул и издал слабый стон. Зиглинда спросила:
— Так где же?
Беккерат простонал. Зигмунд рванул его голову назад, и Зиглинда опять взмахнула ремнем. На этот раз удар пришелся по губам Беккерата, и пряжка рассекла кожу на его щеке.
В свете свечи промелькнула чья-то тень, и входная дверь открылась. Я замер на месте в надежде, что моя голова находится достаточно низко и не вырисовывается на фоне огня. Тень принадлежала тому, кого я ожидал здесь увидеть, и ради кого я, собственно, и захватил с собой пистолет. Это была тень Отто Руста.
Выйдя наружу, он сделал три шага и прислонился к дереву, где его с шумом стошнило. Дверь открылась снова, и на пороге появилась Зиглинда.
— Отто? — позвала она в темноту.
— Уйди, — отозвался он.
— Отто, без этого было не обойтись.
— Прошу тебя, оставь меня в покое.
— Он скажет, где спрятано золото.
— Золото. Опять это золото.
— Ты рассуждаешь, как Зигмунд. Но ты же видишь, что Зигмунд изменил свое мнение по поводу золота.
— Ничего он не изменил, — тихо рассмеялся Отто. — Он просто старается тебя удержать. Для этого он готов на все. Тоже мне, царица египетская.
— Не говори так. Никогда больше не говори так. Все теперь по-другому, и никогда больше не будет, как прежде.
— Мне надо выпить, — проговорил Отто.
— Шнапс в машине.
И они пошли к машине. Я последовал за ними. Кто-то из них двоих открыл дверцу, зажглось внутреннее освещение. Отто приложился к бутылке и долго от нее не отрывался. Переведя дух, он утер губы тыльной стороной ладони и вновь припал к бутылке. При свете внутреннего фонаря кабины было видно, что губы Зиглинды полуоткрыты, а глаза прищурены в той же сладострастной улыбке.
Отто снова заговорил. Говорил он довольно долго и так быстро, что на этот раз я со своим знанием немецкого не смог уловить смысла сказанного. Однако его речь опять завершилась словами «царица египетская», которые он сопроводил ироническим смешком.
Зиглинда молча выбила бутылку из руки Отто, который, казалось, был весьма огорошен таким поворотом дела. Влепив ему хорошую пощечину, она прижала его голову затылком к машине. Отто был уже не на шутку озадачен, как она, размахнувшись, снова закатила ему оплеуху, и на его губах выступила кровь. С яростным криком Отто врезал ей правой по физиономии. Зиглинда опустилась перед ним на колени и воздела руки к горе, будто собираясь вознести молитву.
— О Боже, — проговорил он. — Прости. Присев с ней рядом, он произнес сдавленным голосом:
— С тобой все в порядке?
В ответ раздался всхлип, она кинулась на него, и они вместе повалились на траву. Во время схватки я бы даже не сказал, на кого из них двоих я бы поставил. Однако борьба была недолгой. Под сопение и пыхтение две тени в траве слились в одну, которая на какое-то мгновение замерла в неподвижности, а потом ритмично задвигалась. Когда они набрали приличный темп, я подошел и, приставив дуло «Люгера» к затылку Отто, приказал:
— Вставай потихоньку. Только без шума.
Он едва не свернул себе шею, пытаясь меня разглядеть. Его глаза дико сверкали. Я приложился «Люгером» ему по черепу, но не слишком сильно, чтобы не вырубить, а только вернуть с небес на землю, где находился я сам.
