— Марин, ты обманываешь человека. Он же не знает, что ты собираешься о нем статью писать.
— Лен, послушай… Мне позвонила Оксана и пригласила выпить чашку кофе. Мы договаривались на вечер, но планы изменились, и она могла только днем. Мы пошли в наше старое кафе, но оно было закрыто. Они с Артуром заняли столик в Bookcafe. Я пришла туда, и там уже сидела эта компания. Если бы он сел с другой стороны, я бы не к нему подошла, а к его другу. Если бы лысый толстый мужик не встал до этого и не ушел, освободив мне стул, а встал бы и ушел курьер, я бы подошла знакомиться к этому лысому мужику.
— Что ты хочешь сказать?
— Карма у него такая!
Восемь часов вечера. Курьер не звонит. «Может, он еще не все разнес?» — успокаивает меня Лена. В полдевятого я отправляю ему эсэмэс: «Не получается сегодня?» Он не отвечает.
— Блин, какие наглые курьеры пошли… Он даже не перезванивает. А у меня дедлайн! Мне в четверг текст сдавать!
В десять вечера я звоню курьеру, но он не берет трубку. Я откладываю телефон, и мы с Леной смотрим друг на друга.
— Что, не ответил? — спрашивает она потрясенно.
— Нет… — с деланным спокойствием говорю я.
— Больше не звони ему.
— Даже ради Лейбина больше не буду.
— Марин, ну я не знаю… успокойся, поешь борща… — говорит Лена.
Ближе к одиннадцати мой телефон высвечивает звонок: «Кино».
— Давай завтра попробуем? — спрашивает курьер будничным голосом.
— Давай… — ласково говорю я и строю трубке рожу.
— Даже не извинился, — возмущаюсь я, положив трубку.
Вторник. Девять вечера. Я снова в Bookcafe — уже час жду курьера. Если б я не была журналистом, у которого дедлайн, давно бы встала и ушла. За соседним столиком мужчина и женщина. Говорят о театре. Они актеры.
— Ломакин взял и поставил туда Гертруду и виолончель, — говорит она обиженным голосом. — Он знал, что она Гертруду недотягивает и перекрыл ее виолончелью. Но я понимаю это — как зритель.
— Ты не зритель. Ты актриса, — говорит он.
— В данном случае я про себя. Она не может сыграть, и гениальный режиссер перекрывает ее виолончелью…
— Ты бы лучше сыграла… — он встает, обходит столик, обнимает ее и целует в макушку. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть их лица. И он и она обычны.
Заказываю салат с чесноком.
— А вот Морозова гениальна, — говорит она. — Делает это в стакане воды. Вроде такой капустник, а за пять минут до конца — подождите-подождите, это же я! И все… Тишина повисает, на нее смотрят изумленно, и это момент истины.
Появляется курьер. Садится напротив меня. И это тоже момент истины, и я после полутора часов ожидания готова играть приветливую женщину, которая по-прежнему хочет познакомиться. В левой руке под столом у меня диктофон.
— Что у тебя с рукой? — спрашивает он, глядя мне в глаза.
Я перевожу взгляд на руку. Под кофтой собрался рукав водолазки.
— У тебя что, травма? — он протягивает руку и обхватывает пальцами то место, где рукав собрался гармошкой. Если я буду сбрасывать его руку, он увидит диктофон. Я замираю и улыбаюсь.
— Нет, просто рукав собрался.
Он отпускает мою руку и продолжает смотреть мне в глаза. Потом встает и со словами «сейчас приду» берет со стола свой кошелек.
— Пока не можешь доверить? — киваю на кошелек.
— Ты повторяешься.
Я изучаю его спину. Крепкие плечи. Темные волосы. Голубая и дороговатая для курьера рубашка. Через две минуты он возвращается. Прошу его рассказать о себе.
— Что тебе интересно? — спрашивает он. — Моя мама была проводницей и воспитывала меня одна. Я учился, потом работал… Моя мама…
— А тебя не смущает то, что ты это рассказываешь постороннему человеку?
— Сегодня ты посторонняя, а завтра непосторонняя.
— Да? А-а-а… Ну, не знаю… — говорю я и чувствую, как он заползает на мою территорию и подавляет меня. Наверное, так и чувствуют себя мужчины, когда первыми подходят к женщине, а потом терпят все ее капризы.
— Я тебе ничего личного пока еще не рассказывал.
— А что ты считаешь личным?
— Сексуальные предпочтения и размер члена.
— А-а-а. Этого не надо… А если б я тебя спросила об этом?
— Я бы сказал: давай в другой раз об этом поговорим.
— И что твои друзья сказали после того, как я к вам подошла?
— Они ничего не поняли.
— Может, и мне что-нибудь о себе рассказать?
— Зачем?
— Неинтересно?
— Я знаю, что ты фотограф… Ну, рассказывай.
— Я не фотограф.
— А кто?
— Редактор в книжном издательстве. Книжки редактирую.
— Ты мне наврала.
— Да.
— Ты часто подходишь так знакомиться?
— Редко.
— Если ты хочешь помолчать, то в этом нет ничего страшного, мы можем помолчать.
— А ты волнуешься?
— Да.
— Из-за меня?
— Да. Я сейчас вернусь.
Он снова уходит, а я про себя думаю: сколько можно ходить в туалет? Кошелек лежит на столе. Он возвращается и рассказывает печальную историю про своего друга.
— Печально, — говорю я.
— Ничего печального, — отвечает он, подавшись вперед. Я делаю усилие, чтобы не отпрянуть.
— Но… должна же я была что-то сказать, — неуверенно говорю я.
— Ты ничего не должна. Ты могла бы сказать: «Ни фига себе, какая веселая история!»
— Ни фига себе, какая веселая история.
Подходит официант с букетом цветов. Ставит его в вазу с водой.
— А… это мне цветочки?
— Да. Тебе приятно?
— Извини, я не помню, как тебя зовут.
— Это непринципиально.
— Ну да, мне приятно. А ты еще волнуешься?
— Да.
— Ну, попей водички, — говорю я, он подзывает официанта и заказывает две бутылки воды.
— Тебе не кажется, что ты какой-то странный?
— Я не из твоего круга.
— Да, не из моей среды.
— Я из четверга. Ну ладно, погнали?
— Куда?
— В кино. А ты не хочешь?
Официант приносит счет. Я достаю из сумки тысячу.
— Убери деньги, — морщится он. — Они грязные. Или ты хочешь напополам?
— Ну, я вообще хочу за себя заплатить. Ты только воду пил.
— Тогда напополам, — говорит он и собирается рвать тысячу.
— Подожди… если тебе так хочется порвать деньги, давай порвем десять рублей или сто.
— У меня нет десяти рублей.
Я забираю свою тысячу. Снова подходит официант и приносит прозрачный кулек.
— Это что? — напрягаюсь я.
— Это на стебли, чтобы на тебя не капала вода из вазы.
— Не капала вода из вазы?!
— Да.
Я выхожу на улицу. Он идет рядом и несет мой букет. Я готовлюсь оттопырить губу и произнести голосом Евы Израилевны: «А мы, что, на метро поедем?» Он открывает передо мной заднюю дверцу машины со светлыми кожаными сиденьями.
— Ты человек, который меня обманул, — говорит он.
Машина медленно едет по Тверской. «Курьер» несколько раз оборачивается на меня и улыбается.
— А что ты такой довольный? — спрашиваю я его.
— Так заметно? Хорошо, не буду, — он делает серьезное лицо.
В кинотеатре «Октябрь» у меня портится настроение. И я мучительно решаю, что мне делать: идти смотреть кино или, сказав, что я выполняю редакционное задание, уйти?
— «Железная бабочка» или «Облачный атлас»? — спрашивает он.
— Атлас.
Мы спускаемся по лестнице и оказываемся в зале, о котором говорила Ева Израилевна: с лежачими креслами. «Курьер» разувается и устраивается в кресле как дома. Я присаживаюсь в соседнее и с мрачным лицом смотрю весь двухчасовой фильм о реинкарнации одной души, постоянно возвращающейся в этот из раза в раз глобально меняющийся мир. Меняется он в зависимости от поступков или проступков, совершенных душой в прошлых жизнях.
Надо было отказаться от просмотра фильма. Надо было отказаться от выполнения этого задания. Я не могла бы стать законодательницей нового типа охоты на мужчин, на которую выходят девушки с приличными манерами и честными глазами. В большом городе мы действительно разрозненны, общаемся только с людьми из своей среды, редко пересекаясь с людьми из четверга, мы верим, когда нам говорят неправду, но мы безошибочно чувствуем искренность. У нас просто нюх на искренность, словно мы рождались много раз, прежде чем оказаться в большом городе с арсеналом внутренностей, идеально заточенных на чувства и эмоции.
— Тебе нравится? — спрашивает «курьер», наклоняясь ко мне.
— Пока не знаю.
Я могу предположить, что женщины часто подходят к нему знакомиться. Я могу предположить, что они даже могут настойчиво предлагать ему себя: он привлекателен и внешне, и финансово. Но я не представляю, что он делает в этом зале со мной и зачем он вообще пришел на встречу к незнакомке, которая подошла к нему в кафе и пялилась на его вафлю. Тем более странно, что некрасивый Валера, от которого бы я бежала после первой встречи без оглядки, отказался со мной общаться только потому, что я уперлась в нежелание получать энергию из живота.
