— А почему вы не женаты?
— Мне самому с собой замечательно.
— У вас завышенные требования?
— Нет.
— А какой должна быть женщина, чтобы вы на ней женились?
— С соответствующим уровнем сознания.
— Да… А как мне понять, что у меня он соответствующий?
— Зачем это вам?
— Ну как… Таня же вам сказала, что вы мне нравитесь.
— Давайте пообщаемся и поймем. Пообщаемся — и все.
— А мне не терпится понять, подхожу ли я вам… Ну ладно… Просто меня крайне беспокоит уровень моего сознания: вдруг он недостаточно высок.
— Кху-кху, — смеется он, морща кнопочный нос, берется за крышку фарфорового чайника и тянет ее на себя. Она застряла, не открывается. Он вертит ею туда-сюда, старается.
— Вам помочь? — я берусь за крышку, легко снимаю ее и победоносно смотрю на него, словно только что доказала высоту своего сознания.
— Фантастика… — говорит он. — Первый тест пройден.
— То есть вы собираетесь устраивать мне тесты?
— Ну, почему же…
— Хотите о вас поговорим?
— Можно так.
— А хотите обо мне?
— Тоже можно.
— То есть вам все равно?
— Я пытаюсь вас понять, почувствовать…
— И что вы чувствуете?
— Ваш блок. Он есть, и слова ничего не скажут…
— Вам какие книжки нравятся?
— В детстве я перечитывал Винни-Пуха. Он пофигист, радовался жизни.
— Интересно, чему радоваться, когда ослу оторвали хвост.
— Это рано или поздно все равно бы произошло. Может, тем самым осел предотвратил более серьезную беду.
— Например, ему не оторвали голову, да? Ну ладно… А когда он нажрался меда у зайца и застрял в норке, чему там было радоваться?
— Что не остался в норке навсегда.
— Вы находите меня привлекательной?
— Да.
— А я перечитывала недавно «Отца Сергия» Толстого.
— Его «Исповедь» — гениальная книжка. Человек подходит к концу своей жизни, он успешен, богат, знаменит. И вдруг — я не беру с собой на охоту ружье, чтоб не застрелиться.
— У вас были такие состояния?
— У меня нет…
— Вы думаете, я создала неестественную ситуацию, пригласив вас сюда?
— Я думаю, что вы правильно выстроили намерение.
— И все же почему вы не женаты?
— В тот момент, когда происходит реализация желания, я его уже обгоняю и оказываюсь на другом уровне.
— Какой вы привередливый. А что вы сейчас чувствуете?
— Смешанные чувства. У нас уровень вибраций разный.
— То есть я вам не нравлюсь.
— Я так не говорил.
— Но почему вибрации разные?
— Нельзя понять. Мы несовершенны.
— Вы или я?
— Все.
— Может, у вас есть какой-то идеал женщины?
— Нет. Вам нравится дождь?
— Да. Дождь мне нравится, если он не ледяной, у меня есть зонт и я тепло одета.
— То есть с ограничениями?
— А вам нравится, когда он хлещет ледяными каплями, а у вас нет зонта?
— Но я могу согреться, получив жизненную энергию.
— Откуда?
— Из живота.
— А-а-а… Ну а если я не хочу получать энергию из живота? Если я хочу мерзнуть под дождем? Идти и мерзнуть?
— Можно и так…
— Но для вас в этом заключается мое несовершенство. Ведь так? Неспособность моего сознания вырваться…
— …за рамки… Да.
— То есть я вам не подхожу, раз не хочу получать энергию из живота?
— А что бы мы делали вместе?
— Ну… вы бы получали свою энергию, а я бы мерзла под дождем.
— Один в паре должен перетекать в другого.
— То есть вы не хотите получить от меня ручеек холодного дождя?
— Не хочу.
— А вам что, недостаточно своей энергии?
— Нет…
— То есть я должна под вас подстраиваться?
— Нет…
— В чем же проблема?
— Есть в этом вашем нежелании что-то неестественное.
— Вы не хотите перейти со мной на ты?
— Это само собой произойдет.
— А на Северном полюсе вы не сможете согреться энергией из живота. Да-да…
— Бывает всякое.
— Нет, не согреетесь! На Северном полюсе всепоглощающий холод, с которым не справится ни одна человеческая энергия. И вы все равно будете чувствовать его. И он, если рассматривать его как стихию, все равно сильнее вас.
— Можно стать капелькой холода.
— А я не хочу.
— В океане капелька воды не пострадает, если сольется с другими каплями.
— А разве не капелька холодного дождя, падая на мою теплую кожу, дает мне понять, что я живая? Вы считаете, что я вам не подхожу?
— Я так не говорил, но это минус.
— Давайте запишем все мои плюсы и минусы, — я беру салфетку и готовлюсь ручкой прочертить на ней полосу. — Да-а-а… А если б я сказала: зашибись, давайте я буду получать энергию из живота, вас бы это устроило?
— Я бы почувствовал, что вы притворяетесь. Нельзя соврать.
— Все это крайне печально. У меня сложилось впечатление, что себя вы считаете совершенней меня.
— Все может быть. Но кто я такой, чтобы судить и оценивать?
— А что вы так сопротивляетесь? Наверное, я сильно отличаюсь от вас?
— Чем?
— Температурой!
— Состояние любви нельзя загнать в рамки.
— А вы хотите сейчас дать определение любви?
— Да. Любовь — это то состояние, которое не имеет определения.
— А меня вы могли бы полюбить?
— Пока не знаю. Из-за вашего нежелания совершенствоваться.
— Но разве любовь не иррациональна? Разве не привлекательней любовь, направленная на несовершенное существо, которому нравится мерзнуть под дождем? И вообще постарайтесь приблизиться к совершенству — любите тех, кто несовершенен.
— В следующей жизни.
— Там я могу вам не встретиться.
— Нельзя к вечности подходить с таким настроем. Так не продашь бегемота.
— Я не продаю бегемотов.
— Даже тренированный мужчина все равно проигрывает женщине. Она сложное существо. У вас хорошее чувство юмора, просто замечательное… Кху-кху-кху… — смеется он слабым смехом и сейчас со своей круглой головой сильно напоминает детдомовского младенца, к которому никто не подходит, а он, оставшись один в кроватке, все равно улыбается, потому что кроме улыбки ему больше нечего предложить. Мне становится его жаль. Сильно. Я говорю, что он может идти. Он идет к выходу, покачивая круглой головой. Музыка в кафе звучит громче — окончательно наступает вечер. Набираю номер подруги.
— Тань, ты зачем мне его подсунула?! — перекрикиваю музыку. — Это негуманно! Ты не могла вместо него подсунуть мне какую-нибудь сволочь?!
— Может, встретишься с моим бывшим мужем? — после недолгой, но глубокой паузы спрашивает она.
Столики заполняются. Под потолком плотными облачками повисает сигаретный дым. В кафе всего лишь убавили свет и прибавили громкости, но кажется, что публика кардинально поменялась. Сейчас здесь много девушек. Они бросают взгляды по сторонам поверх бокалов, которые держат небрежно, готовые из них отпить или их отставить. Глубоко выгибают спины, словно на них со всех сторон обращены взгляды. Я обвожу пространство глазами: мужчины на женщин не смотрят. Блюз давно вытек, теперь тут ритмично бьет по голове металлическая музыка. Я поднимаю глаза вверх: под потолком клубится разодранный сигаретный дым, и кафе больше не напоминает мне ни замок, ни библиотеку. Оно кажется потайным бетонным карманом в теле индустриального города, жительницы которого, дождавшись вечера пятницы, вышли на охоту.
В субботу набираю номер курьера. Он недоступен. Он дал мне недействующий номер, чтобы вежливо от меня отвязаться. Мой вывод грустен: нет, непонятно, когда люди врут, особенно в большом городе. Валерий сказал, что вранье чувствуется сразу, но я обманывала его, а он не почувствовал. Я поверила курьеру, а он мне наврал. Но дело в том, что вранье в большом городе — таком, как Москва, — перестает быть враньем, а превращается в нестыдный и даже необходимый для выживания элемент социальной игры, когда ты не можешь сказать в лицо «нет». Ты говоришь «да» или «возможно», отходишь от проблемы на безопасное расстояние и оттуда сигнализируешь: «нет». Получивший отказ не вцепится ногтями в твою мягкую кожу, но ты все равно боишься, сидя напротив него, увидеть в его лице мельчайшие изменения, которые причинят тебе душевный дискомфорт.
Недавно мы долго говорили с одним приятелем и пришли к выводу, что современный человек все больше становится похож на совершенный часовой механизм. Если несколько столетий назад, для того чтобы испытать серьезное потрясение, человеку нужны были войны, жестокие убийства ближайших родичей и катаклизмы — тогда он мог ощутить в себе грубые, почти кровавые движения души, то в видимом мире человека современного может вообще ничего не происходить. Ему, для того чтобы сорваться в глубокую депрессию, достаточно взгляда, мельчайших изменений в чужой мимике и «да», которое обернется «нет». Мы по-прежнему выходим на охоту пятничным вечером — в кафе со средневековым убранством, но время и уж тем более большой город отшлифовали наши внутренности, и теперь они похожи на хрупкие детали, выточенные мастером-ювелиром.
