Мелко семеня, резко поменявший гражданскую позицию дедок с ускорением прошаркал мимо Оли и вдумчиво повозил острым носом по соседской двери:
– Да вроде все цело! А ты, девка, не врешь ли?
Поколебавшись секундочку, дед торопливо ретировался, внедрился в свою квартиру, накинул цепочку и уже из-за восстановленного заграждения сообщил:
– Убирайся откуда пришла, а то я полицию позову! Ворюга!
– Да я сама в полицию пойду! – вздернув подбородок, объявила оскорбленная Ольга Павловна.
– Кто ворюга? Где ворюга? – послышалось снизу.
По ступенькам кто-то деловито топал.
– И чего ходют? – встрепенулся дед, моментально раздумавший захлопывать свою дверь. – Хто-оо там?!
– Полиция, – устало ответили ему.
Участкового Оля знала в лицо и по имени, и как источник информации он внушал ей куда больше доверия, чем странный дед с волосяным украшением на голове.
– Здравствуйте, Юрий Александрович! – воспряла Оля. – Скажите, вы знаете, что за человек живет в этой квартире? Я хочу пожаловаться: он без спросу фотографировал меня в неприличном виде, вы представляете?!
– Не представляю, – честно признался участковый и обмахнулся фуражкой. – Уф-фф… Что-то ты путаешь, девочка. В этой квартире Петровы живут, семья с двумя детьми, только все они уехали в долгосрочную командировку в Монголию.
– В какую Монголию?
– Да уж в какую есть, – участковый нахлобучил фуражку, пристально посмотрел на старичка – тот молча закрыл дверь – и перевел взгляд на Олю. – Страна такая – Монголия, ты разве не знаешь? Должна знать, учительница ведь. Мда, учительница, а ведешь себя… Кгхм… Пойдем-ка, поговорим!
Экс-баскетболист Михаил Суворин без малейшего труда дотянулся стопой до земли, выступив из своего высокого джипа с непринужденной грацией, недоступной малоросликам. Майкл вскинул на плечо спортивную сумку, захлопнул дверцу и в два шага переместился на крыльцо, пропустив под ногами, как под аркой, шуструю дворовую кошку, которая шмыгнула под машину – греться.
– Мммурзики! – покосившись на кису, неодобрительно проворчал Майкл.
Он с детства любил усатых-полосатых, но в значительной степени утратил к ним симпатию после того, как два излишне любознательных котика всего лишь с двухнедельным интервалом совершили суицид под капотом еще нового тогда джипа. Глупые зверюги умудрились запутаться в приводном ремне! После этого Майкл по совету привычного к такого рода катастрофам автомеханика дополнил конструкцию машины мелкой решеткой снизу.
– Мя-а! Вя-а!
Будто в ответ на упоминание о мурзиках, в сумрачном подъезде послышалась серия жалобных животных звуков – не то скулеж, не то мяуканье.
Не иначе, теплый подвал многоэтажки опять стал местом появления на свет беспородных мурзиков или бобиков!
Майкл нахмурился, предвидя дальнейшее развитие событий.
Маленькие котики или песики будут пронзительно пищать, пробуждая в душах жильцов сначала жалость, а потом, когда неуемный скулеж или мяуканье перебьют всему дому сладкий ночной сон, раздражение и злобу. Сердобольные бабушки поплетутся в подвал с молоком и блюдцами с кормежкой. Деятельные дети примутся сновать вверх и вниз по лестнице с кукольными одеяльцами и с радостным визгом станут собирать расползающихся в разные стороны животных-младенцев, принуждая их к ночевке в картонной коробке. Какой-нибудь припозднившийся Ромео об эту коробку непременно споткнется, и едва установившаяся ночная тишь огласится протестующим писком и прочувствованной руганью. А ближе к рассвету, если Ромео забудет запереть за собой входную дверь, к четвероногим друзьям в коробке присоединится пьяный бомж. И первая же из тех добрых бабушек, которые поутру потянутся в подвал с нехитрыми блюдами молочной кухни, облает вторженца, как собака Баскервилей!
Майкл поморщился, вгляделся в темный угол под почтовыми ящиками и испытал ощущение, которое французы называют «дежавю», а русские – «опять двадцать пять».
В углу, некрасиво скукожившись на высокой стопке рекламных газет, подвывала и хныкала его бывшая соученица Оля Романчикова.
– Сувори-иин! – жалобно проныла она, когда дюжий однокашник аккуратно, как котенка за шкирку, выволок ее на свет за воротник. – Опять ты-ыы!
– Нормально! – с легким укором проворчал Майкл, рассматривая плаксу. – Чего ты опять ревешь, Романчикова? Еще кто-то умер?
– Вообще-то да, – нелогичным образом успокаиваясь, сказала Оля и деловито вытерла мокрые глаза кулаками. – Умерла еще одна девушка, Вера Репкина ее звали… Но реву я, честного говоря, не поэтому.
– Ага, – озадаченно крякнул Майкл.
– Стыдно признаться, но оплакивала я не невинно убиенных девушек, Елку и Веру, а свою собственную погубленную репутацию, – уже почти бойко объяснила ему Оля.
– Ага, – повторил Майкл. – Вид у тебя и вправду того… Совсем погубленный!
– Хочешь сказать, я выгляжу, как во всех смыслах падшая женщина? – невесело хохотнула Оля, осмотрев свое пальто сверху вниз. – Эх, Суворин, Суворин! Ничего-то ты не знаешь о моих бедах!
– Ну… Это… Я готов узнать! – сочувственно пробормотал Майкл. – Пойдем, что ли, расскажешь. А ты коньяк пьешь? Мне кажется, тебе сейчас нужно выпить. И как это… Ну, типа, исповедаться.
– Что мне действительно нужно, так это нитка с иголкой, – заметила Оля. – А впрочем, и коньяк не повредит, и исповедаться – тоже…
Она неожиданно прониклась этой мыслью – рассказать о своих бедах и приключениях доброму человеку, который и не настолько чужой, чтобы с ним нельзя было пооткровенничать, и не такой близкий, чтобы читать ей нотации. Пожалуй, это будет полезная психотерапия!
Вряд ли добродушный увалень Суворин оскорбит Олино самолюбие резюме вроде того, которое выдал в итоге унизительной воспитательной беседы участковый Юрий Саныч: «Замуж тебе надо, Ольга, чтобы сексуальные маньяки не мерещились. Или хотя бы отдохнуть да подлечиться, а то на нервной педагогической работе ты скоро совсем с ума сойдешь!»
Оля неуверенно улыбнулась, и повеселевший однокашник ей задорно подмигнул.
Его тоже такое развитие событий заинтересовало больше, чем перспектива возиться со слепыми котятками.
О том, что выпивать тет-атет с одиноким молодым мужчиной в его холостяцком логове по меньшей мере неприлично, Ольга Павловна почему-то не подумала, а зря! Шествуя практически в обнимку с Майклом, растрепанная, в помятом и лишившемся пуговиц пальто, она являла собою такой яркий образ малоимущей грешницы, что трижды клятая бабка Семина, некстати высунувшаяся из окна своей квартиры, с людоедской радостью очевидицы скандала вскричала:
– Опять в подъезде тискаешься, девка?!
Оля отшатнулась от поддерживавшего ее Майкла так резко, что задетый ее боком конгломерат почтовых ящиков загудел, как церковный орган. Вторя ему, во дворе призывно квакнул клаксон.
С облегчением, признанием и огромной нежностью узнав допотопный мотоцикл Евгении Евгеньевны, отданный во временное пользование Андрею Петровичу, Ольга Павловна резко развернулась и заспешила во двор.
– Эй! Ты куда это, Романчикова?! – обиженно позвал покинутый Суворин.
– В ночной клуб «Мыльня»! – автоматически, а потому честно ответила Оля, даже не подумав, что этим признанием она дополнительно вредит своей неоднократно и уже весьма разнообразно поруганной репутации хорошей девушки-учительницы.
Получив новую пищу для сплетен, бабка Семина булькнула, как сытый вурдалак.
– С кем это ты в клуб намылилась? – с необоснованной претензией вопросил Суворин.
«Может, мама права, видя в Мишке моего потенциального кавалера?» – некстати задумался Олин внутренний голос.
– С майором ФСБ! – с откровенным удовольствием ответила Оля и на ходу оглянулась, чтобы увидеть, какое лицо сделается при этих словах у бабки Семиной.
Хорошая девушка-учительница еще не вполне избавилась от иллюзий и наивно думала, что прославленная офицерская честь подкрепит подпорченную девичью.
Воистину, это был день прозрений и открытий!
Сначала в ясных глазах высоконравственной Ольги Павловны реабилитировал себя тату-салон, оказавшийся совсем не похожим на притон. Затем ее вполне положительную оценку получил и ночной клуб, при свете дня мало чем отличавшийся от школьного актового зала, из которого перед началом танцевального вечера вынесли цветы, знамена, ряды кресел и мраморные бюсты.
Был всего лишь шестой час, но и в это детское время в «Мылен роже» кто-то был: у двери стоял фургончик, от него в помещение и обратно сновали деловитые дядьки. Из фургончика они вытаскивали поддоны с пирожными, ящики со спиртным, лотки с фруктами и коробки с соком, а обратно загружали пустую тару.
– Готовятся к вечеру – набивают бар, – проявил проницательность Малинин.
Входная дверь была распахнута настежь, и они вошли без стука и без спроса. Взмыленные грузчики не обращали на них никакого внимания, только придвигались ближе к стене, чтобы не столкнуться с праздношатающимися. Из предбанника, наполовину занятого гардеробом, грузчики сворачивали налево и с дробным топотом убегали в сумрачную даль коридора. Малинин и Оля пошли по другому маршруту – направо, в зал.
