Те переглянулись и, обогнув труп Шаборевича, неуверенно подошли к столу.
– А Клима-то за что? – покосился Фролов на диван.
Шнырь засмеялся.
– Да живой ваш Клим. С бодуна спит. Вы уж извиняйте, что садиться не предлагаю. Сами видите, все в крови. Но разговор-то особо длинным не будет, так что потерпите.
«Не длинный разговор – значит, расстреляют, – подумал Фролов. – А с другой стороны, зачем все эти формальности? Хотели бы кокнуть, они бы, как этого майора – быстро и без волокиты. Чик-чик».
– В общем так, – продолжил Шнырь, – звать меня Шнырем. Представляю здесь новую власть.
– Это что ж за власть такая? – удивляясь собственной смелости, перебил нового начальника Фролов, поскольку начал путаться во всей этой чехарде.
– Народная, – ответил Шнырь.
– Вся власть – народу, – встрял неожиданно обретший дар речи Никитин.
Фролов подумал, что у оператора просто талант в минуту опасности вставлять дурацкие реплики.
– Короче, – поморщился Шнырь, – мне тут с вами базар особо держать некогда. Так что давайте без порожняка. Кто такие, что здесь делали?
– Мы – кинематографисты, – сказал Фролов, чувствуя, что попал в какое-то бесконечное дежавю – уже в который раз он вынужден объяснять, кто они и откуда. – Приехали из Минска. Снимать фильм про колхоз «Ленинский». Попали под немцев, ну и…
Тут Фролов замешкался, не зная, стоит ли говорить про пропагандистские съемки.
– Договаривай, раз начал, – прищурился Шнырь. – Нам лейтенант уже кое-что начирикал.
– Этот? – с удивлением глянул на мертвого Шаборевича Фролов.
– Не, то ж майор.
– А-а… Фляйшауэр… Ну, а что тут говорить? Дали нам задание, сказали кино снимать про то, как немцы порядок тут новый наводят. Мы и снимали.
– Не досняли, – хмуро добавил Никитин, словно он был недоволен внезапной сменой власти и прерванными съемками.
– Понятно, – кивнул Шнырь. – Значит, интеллигенция быстро и с оттягом легла под врага.
«Много ты понимаешь, – мысленно хмыкнул Фролов. – Можно подумать, что под своих ложиться намного приятнее. А ты попробуй не ляг. Да и чья бы корова мычала. Тоже мне власть новая. Калиф на час».
– Вообще-то, – сказал Фролов вслух, – я хотел киноленту снять. Нормальную. Не за фашистов. А просто. Сценарий даже принес.
– Это че такое?
– Ну, вроде рассказа, по которому кино снимают.
– Не этот ли? – мотнул головой в сторону стола Шнырь – там лежал исчерканный нервным почерком Фролова листок.
– Читали? – вежливо поинтересовался Никитин.
– Пробежал глазом.
– Понравилось?
– Ничего так, – неопределенно ответил Шнырь. – Можно побалакать. Я кино люблю. «В далекий край товарищ улетает» и все такое.
«Еще один ценитель искусства», – подумал Фролов с легким раздражением.
В этот момент в комнату вошли двое хмурых уголовников под предводительством Кулемы. Уголовники были одеты в немецкую форму, только сидела она на них нелепо – в размерах наблюдалось легкое несоответствие. Кроме того, везде был какой-то недокомплект. На одном была гимнастерка, расстегнутая до пупа, и блестящая черная каска, которая отчаянно дисгармонировала с потертыми ватными лагерными штанами, на другом были немецкие штаны с ремнем и сапоги, зато верх состоял из одной серой майки. Они были похожи на обезьян, нацепивших на себя без разбору первое, что подвернулось под руку. На их фоне Кулема, одетый почти целиком во все немецкое, выглядел наиболее сообразительной особью. Он кивнул помощникам, и те молча сгребли труп Шаборевича и вынесли его вон. Кулема подтер какой-то тряпкой небольшую лужицу крови на полу и двинулся на выход, но, окликнутый Шнырем, задержался в дверях.
– Что с грузовиками?
– Я Гнилого послал. С ним Рельса и Балда.
– Лады. А с конвоем что?
– Конвой уже немцев убирает. Потом их просверлим и закопаем.
– Хорошо, – кивнул Шнырь. – Только без цирка. Чик-чик, и готово. Все ж таки наши – чай, не немцы. Чего зазря квас пускать. И народ местный соберите на пятачке, или что тут у них.
Он глянул на часы, снятые с мертвого Шаборевича, и добавил:
– Часам к девяти.
Кулема утвердительно шмыгнул носом и вышел.
– Я, конечно, прошу прощения, – сказал Фролов. – Но вы за кого сами-то?
– А мы сами за себя, – усмехнулся Шнырь. – Это сторона самая выгодная. Всегда за себя. Потому как если ты сам себе не нужен, значит, никому не нужен. А мы уж точно, кроме нас самих, никому не нужны. А что? Место здесь тихое, не пыльное. Можно перекантоваться, пока шухер не уляжется.
– Да уж, – сказал Фролов. – Такое тихое, что за неделю третья власть меняется. И как вы держаться собираетесь, если вокруг немцы?
– А мы долго держаться не собираемся. Подержимся и свалим. Но это между нами. А по поводу писанины твоей я так скажу. Если это не комедия, чтоб лыбу давить, то, по-моему, затея зряшная. Деревня какая-то, пацан утонувший. Параша.
– Любопытный отклик. А конкретнее?
– Конкретнее? Любви там нет. Ну, как в этом… «Свинарка и пастух». И про дружбу ничего. Как в «Трактористах». Ни то, ни се. Сплошная ботва. Ля-ля… Да и разве ж это история? Вот у меня кореш был – Жека. Погорел из-за бабы. Сняли они как-то с корешами кассу. Всех завалил, а кассиршу не стал. Центровая уж больно была. Да и молодая. На его прошлую жинку физиономией схожая. Которую он, кстати, зарезал в свое время. В общем, пожалел кассиршу. Притушил для вида, чтоб кореша не дергались, и свинтил. А она очнулась и зыкнула его через неделю – случайно столкнулись. Он на туче себе шкеры новые покупал. А шкица эта там же ошивалась. Ну и признала его. И легавым накапала. В общем, в далекий край товарищ улетает. И повязали его легавые, как сявку бескозырную. А после вышку вклеили. А все почему? Бабу пожалел. Вот это кино. Свинарка и лопух. Только такое кино никто не снимет. А вы развели тут философию – был мальчик, не было мальчика…
Фролов хотел заметить, что вообще-то история про Жеку не сильно оригинальна, но Шнырь, казалось, внезапно потерял интерес к разговору и отвернулся к окну, как будто и не вызывал к себе кинематографистов, да и вообще был один в комнате.
«Видимо, аудиенция окончена», – подумал Фролов.
В подтверждение этой мысли Шнырь махнул рукой, как бы прощаясь с визитерами. Никитин дернул Фролова за рукав и многозначительно скосил глаза на дверь.
Фролов кивнул, и они вышли из комнаты.
– Ты с ума сошел, Александр Георгиевич?! – напустился оператор на Фролова, едва они оказались на крыльце.
– А что? – удивился Фролов.
– Кино стал обсуждать! Мальчик-хуяльчик! Тебе что, поговорить не с кем?! Или не видишь, что у него два класса на лбу нарисованы. Нам валить надо. Ва-лить! А ты дискуссии развел.
– А чего ж ты полез с вопросами? «Читали?» «Понравилось?»
– Да это я так, для отвода глаз!
– Ну так и я для отвода глаз! А насчет «валить» я и не спорю. Только мотоцикл единственный опять под охраной.
– Да хер с ним, с мотоциклом! Главное, чтоб постов не было. Если эти хмыри как-то сюда попали, значит, и мы выбраться сумеем.
Они вышли на улицу и двинулись в сторону Гаврилиного дома. Утренний туман уже рассеялся, и над Невидовом медленно вставало солнце, скользя первыми лучами по крышам домов. На улице было пустынно, если не считать сновавших туда-сюда уголовников, оттаскивающих трупы немцев. Сами невидовцы либо спали, либо делали вид, что спят.
Подойдя к забору, киношники остановились у своего брошенного автомобиля и одновременно закурили. Никитин с досадой пнул спущенные шины «эмки».
– Какая ж все-таки сволочь их порезала?!
Услышав пинок и никитинскую ругань, во дворе затявкал Тузик. Валет, как обычно, интеллигентно промолчал.
– Фу, Тузик! – раздался Гаврилин голос. Видимо, он уже встал. Он всегда вставал ни свет, ни заря. Тузик тявкнул еще раз напоследок и умолк. Фролов поднял глаза на синее небо.
«Боже, как все дышит спокойствием там, – подумал он и вздохнул, – и какая же здесь каша».
– Так что? – спросил после паузы Никитин.
– Что «что»? – «вернулся на землю» Фролов.
– Ты, Александр Георгиевич, голову включи. Будем бежать или как?
– Пешком, что ли?
– Да хоть ползком! – разозлился оператор.
– Что-то нам с побегами не сильно везет, не замечаешь?
– А ты слыхал, что этот тип главному сказал? Они какие-то грузовики приволочь собираются – вот нам бы их и оприходовать, а?
– Грузовики, – хмыкнул Фролов. – Они, может, и не про грузовики вовсе говорили. У них язык, сам слышал, какой – половину слов не понять.
– Да не, – отмахнулся оператор. – Грузовик есть грузовик.
В подтверждение его слов откуда-то с окраины деревни донесся рокот мотора. Следом появился «ГАЗ-ММ» с надстроенной брезентовой крышей над кузовом. Нещадно тарахтя и весело подпрыгивая на ухабах, грузовик промчался мимо киношников.
– То, что надо, – сказал Никитин, щурясь от поднявшийся пыли и провожая взглядом машину. – Свеженький, как с завода. Вон шины какие… как новые.
