– Так ведь не с биксами на бусу шли, – усмехнулся Шнырь. – Хмурому, вон, тоже афишу разрисовали. Чего уж теперь сопли разводить. Для соплей тебе из лагеря надо было ширмачей с хазушниками тянуть, а не особняков, вроде нас.
– Ты меня поучи, поучи, – сказал майор и гневно запыхтел, раздувая ноздри. – Лейтенанта немецкого на столбе кто повесил? Я, что ли?
– Сами ж говорили «хоть на кол сажайте».
– Блять! – выругался Шаборевич. – Нельзя ж все так буквально понимать. Да и потом… Лейтенанта этого требовалось допросить. По всей форме.
– Так допросили. Только он в отказ пошел. Слова не вытянешь. Мы его и вздернули.
– Допросили, вздернули, – передразнил Шныря майор. – Тоже мне следователи. Допрашивали, как я понимаю, на русском? Так неудивительно, что он молчал. Я б тоже молчал, если б меня по-китайски спрашивали. Или на немецком? И кто это у вас такой грамотный, а?
– Да нет, тут у него свой переводчик был. Через него и допрашивали.
– Ну и где тот переводчик? Тоже уже небось верх ногами качается?
– Да нет. Шустрый оказался. Закинули на чердак и веревкой перетянули, так он ее зубами перегрыз и лапти сплел через крышу.
– «Лапти сплел», – фыркнул майор. – И лейтенанта, и переводчика этого надо было в штаб отправлять, а не устраивать здесь самосуд блатной. В общем, кончай базар. Собирай своих орлов.
– Зачем это?
– Как это «зачем»?! Сдавать оружие и форму, которую с немцев стянули.
На этих словах майор небрежно потянулся к «Вальтеру», как бы демонстрируя, что сдача оружия уже началась. Шнырь инстинктивно дернулся.
– Ты че, Шнырь? – усмехнулся майор, убирая «Вальтер» к себе в карман. Затем переглянулся с лейтенантом. – Я же сказал, что оружие надо сдать.
– Это, чтоб мы безоружными стали? – прищурился Шнырь и поглядел на лейтенанта, прикидывая в уме возможные варианты развития событий.
– А зачем вам оружие, если вам все равно на волю? – дружелюбно спросил Шаборевич и снял со стула автомат.
– Воля, она тоже разной бывает, – сказал Шнырь.
– Это ты о чем?
– Да ты гусей-то не гони, гражданин начальник.
– Да какие гуси! Я, правда, не понимаю.
– Просто сдается мне, что волю нам готовят самую что ни на есть вольную. Такую, от которой душа из тела вылетает. Это ведь тоже вроде как на волю. А?
Майор посмотрел в насмешливые глаза Шныря. Несколько секунд он напряженно шевелил губами, словно репетируя то, что собирался сказать, хотя на самом деле судорожно соображал, берет ли Шнырь его на понт или действительно обладает секретной информацией. Если последнее, то было бы интересно узнать, какая сука ее слила.
Майор несколько секунд колебался, но Шнырь смотрел насмешливо и уверенно. Для «взятия на понт» слишком уверенно.
– Ты, майор, пойми простую вещь, – сказал Шнырь. – Мы никому не нужны. Ни тебе, ни Сталину, ни Родине. Отсюда простой вывод: на хера вам с нами возиться? Сделали дело, и баиньки. В далекий край товарищ улетает.
Шаборевич решил пойти ва-банк.
– Хорошо. Не буду с тобой темнить. У меня приказ всю собранную команду лагерников после операции расстрелять. Если поможешь собрать людей и заставить их сдать оружие, я тебя в живых оставлю и отпущу. Чем хочешь клянусь.
– А если я не согласен?
– Тогда я тебя здесь шлепну.
– Шлепнешь меня, людей не соберешь. Они теперь только мне подчиняются. Да и как ты им объяснишь, что я был живой-живой, а тут вдруг на тебе – в ящик сыграл?
– Ты, Шнырь, слишком много на себя не бери, – побагровел майор. – А то ты, поди, уже решил, что самый главный тут. Но вот только выхода у тебя нет, понял? Ты должен мне поверить. Если, конечно, жить хочешь.
– А если ты все тут насвистел? Что, если не поверю?
– Я уже сказал. Тогда здесь ляжешь. А людей твоих по одному отстреляем.
– А справитесь? А то ведь они только что голыми руками полсотни вооруженных немцев завалили, а сейчас, да еще и с оружием, с вами-то десятерыми как-нибудь тоже разберутся. А подкрепления вам никто не пришлет.
– Я вот чего-то не пойму. Тебе-то что за печаль? Они тебе что, родные, что ли? Близкие родственники?
– Ну уж поближе, чем вы.
– Ну и че ты предлагаешь? – спросил майор, чувствуя, что разговор зашел в тупик общего недоверия.
– Да ничего я не предлагаю. Закурить разве что. Напоследок. Угостишь?
– Вот это другой разговор, – повеселел майор и полез во внутренний карман за папиросами. Но тут же застыл от пробежавшего по позвоночнику холода – он вдруг вспомнил табачный дымок, что витал у форточки, когда он вошел в комнату. Зачем Шнырю сигареты, если у него есть свои? Отвлекающий маневр?
Майор судорожно дернул руку к кобуре, но в ту же секунду почувствовал, как в глаз ему впилось пущенное ловким щелчком лезвие бритвы.
– Сссука, – взвизгнул Шаборевич, схватившись обеими руками за лицо, словно пытался удержать вытекающий яичным желтком глаз. Лейтенант, побледнев, принялся выдергивать из кобуры пистолет, но Шнырь в два прыжка оказался у двери и ударил бедолагу ногой в пах. Тот охнул и сложился пополам, как надрезанный стебель. Шнырь тем временем двинул визжащего Шаборевича локтем в кадык, после чего впечатал кулак в лицо согнувшегося лейтенанта. Последний взмахнул руками, словно пытался взлететь, и рухнул спиной на дверь. Та распахнулась, и он с грохотом вывалился в коридор, где его подхватил прибежавший на шум Кулема. Он быстро выдернул из кобуры лейтенанта пистолет.
– Не мочи пока, – приказал Шнырь. – Пригодится.
Шаборевич сидел на полу и хрипел, хватая ртом воздух и держась обеими руками за сломанный кадык. Пустая глазница хлопала бессмысленным веком.
– А Михась вечно херню несет, – сонно пробормотал лежащий на диване Клим и, не открывая глаз, перевернулся на другой бок.
Кулема посмотрел в сторону спящего.
– Это что еще за пассажир?
– Тутошний. Климом звать. Он не при делах. Ты мне лучше скажи, куда шухер делся.
– Извини, Шнырь, фраернулся. Я Лешего на шухер поставил. А он отлить пошел. Вот майор, сука, и проскочил.
– Дурак ты, Шнырь, – неожиданно прохрипел Шаборевич, выпучив оставшийся глаз и жадно хватая воздух, – я бы тебя и вправду отпустил.
Шнырь неторопливо подошел к Шаборевичу. Снял у того портупею и отодвинул ногой автомат. Затем наклонился к самому уху майора и тихо, но, тщательно артикулируя каждое слово, произнес:
– Никому из вас, суки, не верю. А знаешь, почему? Потому что мы для вас пыль лагерная.
После чего зажал своими синими от наколок руками рот и нос хрипевшему Шаборевичу. Тот пару раз жалобно поскреб ногтями по жилистым пальцам Шныря, затем дернулся и затих, уставившись единственным остекленевшим глазом в потолок.
Шнырь подумал, что мог бы и не душить майора – со сломанным кадыком больше тридцати-сорока секунд так и так не живут. Именно в эти полминуты можно успеть выправить кадык и, пробив трахею, вставить туда любую полую трубку – этому Шныря обучил лагерный врач, друживший с матерым уголовником. С другой стороны, Шнырь на несколько секунд сократил мучительный конец майора, что придавало убийству некоторую гуманность.
– Так, Кулема, – сказал Шнырь, вставая с коленей и вытирая заляпанные кровью руки о штаны. – Свистни нашим, пусть конвой валят. Но не всех. Половину. Пяток пусть оставят. Чтоб было кому трупы немецкие в болоте топить. А потом и их туда же. Мундиры энкавэдэшные снимите – вдруг пригодятся. И оружие, конечно. На опушке грузовики стоят. Пошли туда пару людей надежных. Пусть водителей валят, а грузовики сюда пасуют. И захватите кого-нить из местных, кто дорогу знает. Я так понял, что опушка тупиковая, надо объезд знать.
– Организуем, – кивнул Кулема. – Я тут по поводу этих двух залетных фраеров хотел сказать. Нашел я их.
– И что?
– Да тут за дверью топчутся. Обождать им?
– Да нет, – пожал плечами Шнырь. – Пусть проходят.
Кулема свистнул куда-то и махнул рукой. Шнырь тем временем снял с майора часы.
В коридоре раздались неуверенные шаги, и в двери появились перепуганные и невыспавшиеся Фролов и Никитин. Найти их не составило труда, поскольку каждый невидовец знал, где квартируются «городские».
– Вы уж извините, – развел руками Шнырь, – что у нас тут неубрано… Но вы все равно проходите.
Гости аккуратно перешагнули через лежащего в проеме двери лейтенанта, который тихо скулил, держась за разбитое лицо и вошли в комнату. Но увидев труп одноглазого майора, замерли. Не то чтоб испугались – на улице творилась такая кровавая каша, что вряд ли очередной труп их мог испугать, – но было как-то непривычно вести беседу в таком «интерьере».
– Проходите, проходите, – подбодрил их Шнырь. – Говорю же, неубрано.
Те переглянулись и, обогнув труп Шаборевича, неуверенно подошли к столу.
– А Клима-то за что? – покосился Фролов на диван.
Шнырь засмеялся.
– Да живой ваш Клим. С бодуна спит. Вы уж извиняйте, что садиться не предлагаю. Сами видите, все в крови. Но разговор-то особо длинным не будет, так что потерпите.
