И он ткнул грязным жилистым пальцем в сторону восходящего солнца.
– А мы к немцам идем сдаваться, – огрызнулся кто-то из роты, на что дед вдруг совсем озлобился и запустил в шутника пустым ведром.
Связываться с пенсионером не стали, но и в деревни больше не заходили. На помощь местного населения рассчитывать не приходилось. Питались ягодами и корешками, толк в которых знал Захарченко. Оказалось, что, помимо деструктивных наклонностей, этот сибиряк обладал воистину безграничными познаниями по части выживания в дикой природе. То учил солдат, как правильно распределять силы во время ходьбы, или как костер быстрее разжигать, или как лучше форму сушить, то объяснял, как на местности ориентироваться, по каким следам какого зверя выслеживать, какие травы против какой хвори употреблять. И вообще, все тугодумие Захарченко куда-то девалось, едва он оказался наедине с родной стихией.
«Надо же, – изумлялся Криницын, – такая страсть к разрушению и такое знание природы в одном человеке. Прямо диалектика».
Майор не знал точного значения слово «диалектика», но помнил, что это что-то из Маркса – то есть правильное и хорошее. Что-то про борьбу противоположностей.
Глава 31
Проснувшись на следующий день после ночной резни под руководством Шныря, невидовцы обнаружили, что власть в деревне в очередной раз переменилась. Не то чтобы эта новость их сильно удивила – крики и выстрелы слышали все, но, повинуясь инстинкту самосохранения, на улицу никто нос не совал. Зато к утру выяснилось, что теперь всем заправляют мрачные люди в расхристанной немецкой форме явно с чужого плеча, которые со спартанским спокойствием поглощают местный самогон и о причинах и целях своего появления в Невидово не распространяются, да и вообще больше молчат, чем говорят. А если и говорят, то на малопонятной смеси из тюремного жаргона и мата. Там и тут виднелись свежие следы крови, но спрашивать о деталях произошедшего невидовцы побоялись. Ясно было только то, что кровь принадлежала внезапно «испарившимся» немцам. Их уголовники при помощи собственного лагерного конвоя оперативно утопили в болоте. После чего так же оперативно и в том же болоте утопили самих конвоиров. Кое-кто из невидовцев предположил, что пришельцы – партизаны, ушедшие в леса от немецкой власти. Но для партизан те были слишком «неместными», да и для гражданских слишком уж однотипные: у всех щетина, худоба, волосы короткостриженые, наколки по телу (что для невидовцев было в диковинку). А главное, говорили с непонятным выговором (да еще каждый со своим). Была также высказана мысль, что это какой-то секретный карательный отряд. Вот только не совсем было ясно, зачем бойцы напялили на себя немецкую форму. Разве что для маскировки. Наиболее близкой к истине была версия Гаврилы. Он сказал, что, скорее всего, это просто сбежавшие преступники. Но эта версия порождала кучу вопросов – откуда они сбежали в таком количестве, зачем приехали именно сюда, на кой ляд им понадобилось резать немцев, рискуя при этом жизнью, и наконец, почему они не тронули мирное население – преступникам-то в общем все равно, кого грабить. Преступник-патриот – явление странное и подозрительное.
В 9 утра невидовцы, впрочем, покорно собрались у телеграфного столба. К тому времени труп несчастного Фляйшауэра уже был снят и закопан – а точнее сказать, забросан дерном и глиной – где-то на окраине деревни. Отключенное радио растерянно молчало, словно не зная, что ему теперь вещать. Фролов с Никитиным тоже пришли, и теперь топтались на месте, зевая и слегка покачиваясь от наваливавшегося недосыпа. Рядом стояла Серафима. Она время от времени придирчиво оглядывала Никитина, то поправляя ему ворот рубашки, то отряхивая штаны, будто тот был первоклашкой на первосентябрьской линейке.
– Не спать, – упрямо бормотал сам себе оператор, не обращая внимания на Фимины ухаживания.
– Когда же они начнут? – вздыхал Фролов, с трудом сдерживая зевоту. – И на кой мы вообще сюда приперлись?
– Начало завсегда скучное, – сказал сосед Фролова справа – мужик, у которого на голове была почему-то зимняя ушанка с одним опущенным наушником.
Заметив вопросительный взгляд на своем головном уборе, он коротко пояснил:
– Ухо продуло.
Фролов подумал, что надо как-то отреагировать на эту информацию, но не знал, как именно, поэтому ограничился вежливым «бывает».
Наконец, появился Шнырь в окружении нескольких уголовников. Выйдя в центр, он принялся разглядывать толпу. Лицо его не выражало ничего, кроме задумчивости – похоже, как и радио, он не очень представлял, что собирается сказать. Он только знал, что явить себя народу – обязательный ритуал установления власти. Народ должен убедиться, что ими управляет живой человек. А затем можно хоть вообще не появляться – только портрет показывать. Толпа же взирала на Шныря сотней равнодушных глаз (минус один глаз Сеньки Кривого), поскольку перемены, тем более если это перемена власти, никого не радовали, но и не сильно заботили. Власть пришла, власть ушла.
Кулема как верный адъютант взял слово первым.
– Ша, татарва! Шнырь ботать будет, – сказал он и тут же почтительно отступил назад.
Невидовцы притихли и с интересом перевели взгляд на главного.
– Хлипкий, – заметил мужик в ушанке.
– В общем так, граждане, – начал Шнырь, стараясь не сбиваться на блатную феню, – в деревне вашей отныне новая власть. Теперь мы боговать будем. В смысле руководить. Обещаю, что все будет по справедливости.
– Это как? – почти с ходу перебил его дед Михась.
– Обижать зазря не будем, но и от вас просим спокойствия и подчинения.
– Ну а конкретно? – снова поинтересовался Михась.
Кулема первым потерял терпение.
– Ну куда конкретнее-то, дед?! У своих пайку заныкаешь или западло какое кинешь, пришпилим с оттяжкой. А будешь мирно шуршать, не пылить, так и от нас то же схаваешь.
– Это-то мне понятно, – кивнул Михась, хотя не понял ни единого слова, а только общий смысл. – Непонятно только, за что вы прошлую власть прикончили.
Тут Кулема хотел снова встрять, но Шнырь остановил его коротким жестом и посмотрел на Михася.
– Я смотрю, дед, ты тут самый активный активист. Хочешь, сделаем тебя вроде старосты?
– За это, конечно, спасибочки, – невозмутимо сказал Михась. – Только я уже староста и безо всяких «вроде». Так что мне ваша милость, извиняюсь, бесполезная. И даже вредная, потому что зараз старостой при двух властях быть – это даже свинство какое-то.
– Когда ж ты успел? – усмехнулся Шнырь. – При немцах, что ли? Так ты лучше никому об том не говори. Вздернут как предателя.
– Кого ж это я предал?
– Родину, дед. На немцев же работал.
– Да я ж и не работал вовсе.
Тут снова встрял Кулема.
– Это ты будешь живоглоту рассказывать, когда тебя закоцают и чалиться отправят.
– Кому? – растерянно переспросил Михась.
– Следаку, – презрительно пояснил Кулема.
Михасю это пояснение ничего не дало, но он промолчал. А про себя подумал, что немцев почему-то понимал гораздо лучше.
– Ты уразумей, дед, – продолжил Шнырь. – Это ж не власть была, а враги Родины нашей. А мы их прогнали. Спасибо нам скажи.
– Спасибо, – вежливо поблагодарил Михась. – Ежели люди просят сказать «спасибо», отчего ж не сказать? От меня не убудет.
Тут встрял Ленька, давно мечтавший порисоваться перед Лялькой.
– Я, конечно, заранее прошу извинений всяких, – сказал он и по-блатному цыкнул плевком через передние резцы, – может, я один тут такой непонятливый, но все ж таки вопросец назрел, война закончилась уже или как?
– Или как, – коротко ответил Шнырь.
– А побеждает кто? – спросил Ленька, словно война была какой-то игрой, причем игрой чужой, а потому не шибко интересной, потому что ни от победы одной стороны, ни от поражения другой ничего в жизни стороннего наблюдателя не изменится.
– Кто, кто, – снова встрял Кулема, которого уже начало бесить тугодумие невидовцев. – Хер в манто. Еще, бля, один лапоть решил свой ум показать. Вопросец у него назрел, видите ли…
– Тут вы, товарищ-гражданин, не правы, – спокойно возразил Михась. – На то он и ум, чтобы мучиться разными вопросами. Меня вот, например, интересует, откуда вы здесь взялись. Уж больно вы все на физиономию немытые и скучные.
– Откуда взялись, там уже нет, – уклончиво ответил Шнырь. – А физиономии у нас такие, дед, потому что устали мы и давно не брились. А хорошего человека и через физиономию на просвет видать.
– Оно верно, конечно, – сказал Михась и открыл рот, чтобы продолжить, но запнулся, не зная, что тут можно возразить. Настаивать на более конкретном пояснении он не стал, потому что в его голове теснились и ждали своей очереди другие и не менее важные вопросы. – А мы при вашенской власти будем вечерами дома сидеть или обратно гулять поощряется?
– Да гуляйте на здоровье. Хоть до упаду.
