– Может, тебе тоже страуса завести, а, Иустинья? – спросил Пятахин.
Жохова высморкалась.
– Вообще-то мы ему теперь страусиху хотим купить, – сказал Капанидзе. – Чтобы Прошке не скучно было. А вообще-то здесь хорошо. Баба Валя варит отличный квас, а в реке водятся настоящие лобстеры.
– Раки, – уточнил Жмуркин.
– Нет, лобстеры. Они размером с кошку!
Страус на вольном содержании – это сильно, забил трех волков, в реке лобстеры, а клубника у бабы Сани размером с кулак…
– С два кулака размером! – Капанидзе потряс кулаками. – С два!
– Кстати, а как тебя зовут? – спросила Снежана.
– Давид. Капанидзе.
Так мы познакомились с Капанидзе, потомком грузинских князей и одновременно викингов, будущим полярником, ценителем малиновых пенок и черемуховой пастилы. А еще он почти до середины знал наизусть «Евгения Онегина», а над второй половиной как раз сейчас работал.
– А я про «Мцыри» в детстве учил, – похвастался Пятахин. – А Жохова…
– Вот и пришли уже, – сказал Капанидзе. – Ваш барак.
Прозвучало оптимистично.
Хотя барак оказался отнюдь не бараком, а вполне себе нормальным большим одноэтажным домом, бревенчатым, старым, но неплохо сохранившимся, со стеклами, с мостками, с веселыми кирпичными трубами, торчащими над крышей. То есть жить решительно можно. Капанидзе достал из-под крыши ключ и впустил нас внутрь.
Здесь пахло пылью и недавним жильем, на подоконнике стояли консервные банки с килькой в томатном соусе, к стеклу липли мухоловные ленты. Железные койки были хаотично разбросаны по помещению, с потолка свисала прогоревшая сковородка на веревке, видимо, рында, к стенам зачем-то были прибиты выцветшие черепа, то ли лоси, то ли коровы, весело, одним словом.
Кружки. Железные, алюминиевые, целая гирлянда на спинке стула. Стены украшены изречениями, пиктограммами и миниатюрами. Старый и явно нерабочий черно-белый телевизор. Кирзовые сапоги, стопка журналов «Вопросы археологии».
– Археологи, – пояснил Капанидзе. – Курган неподалеку раскапывали. Целый месяц тут прожили, во мне что подарили.
Капанидзе сунул палец за воротник и вытащил шнурок с несколькими мутными стеклянными бусинами, с виду так полная дрянь.
– Какая-то ценная древняя керамика, – сказал Капанидзе. – Каждая стоит как машина. А?
– Чушь, – фыркнула Жохова. – Китайская пластмасса. А тут вообще помойка.
Жохова брезгливо оглядела помещение.
– Устраиваемся! – призвал Жмуркин.
– Как? – растерянно спросила Снежана. – Мы будем ночевать здесь? В этом свинарнике?
– Тебе должно понравиться, – хмыкнула Жохова.
Рокотова и Герасимов сели на койки и стали разглядывать помещение без особого интереса. Остальные тоже. А Лаурыч так даже с удовольствием, сидел, читал что-то, написанное на стене гелевой ручкой.
– Девочки идут туда, – указал Жмуркин на вторую комнату. – Мальчики остаются. Возможно, нам придется здесь прожить пару дней…
– Что?! – почти взвизгнула Снежана. – Два дня?!
– Вряд ли больше… – ответил Жмуркин. – Ну, может, три.
– За три дня Жохова нас точно сожрет, – напомнил Пятахин.
Возник небольшой скандал. Собственно, не скандал даже, Снежана, Жохова и Листвянко окружили Жмуркина и принялись собачиться, я выбрал койку у окна и стал устраиваться. Дитер с Боленом изучали стены избы, Болен просто знакомился с фольклором, а Дитер, само собой, списывал. И срисовывал.
Александра подошла ко мне и спросила:
– Это настоящий барак? Как у Солженицына?
– Ага, – сказал я. – Точно такой же. Их по всей России одинаково строили.
– А это… – Александра указала на койки. – Это…
Она принялась вспоминать слово.
– Нары, – подсказал подвернувшийся Пятахин. – Шконки.
– Да, нары! Это нары?
– Конечно, нары. Располагайтесь. Будет потом что вспомнить.
– Это да… – Александра направилась в девичью палату.
Дитер и Болен стали выбирать койки, с осторожностью, точно мины обезвреживали. А я выбрал ту, что у окна, чтобы лежать и ночью смотреть на звезды.
– Матрацев у нас, правда, нет, – сказал Капанидзе.
– В спальниках поспим, – ответил Жмуркин. – Всего-то пару дней…
– Ну и хорошо. Располагайтесь, отдыхайте, я потом загляну.
Капанидзе брякнул кружками и направился к выходу.
– Эй… – позвал Жмуркин. – А у тебя…
– Велик, что ли? – переспросил Капанидзе. – Есть. Он там, за углом стоит. Если нужно, берите.
Капанидзе еще раз брякнул кружками и удалился, зевая и потягиваясь, сутулой спиной показывая, что ему очень хочется спать.
– Странный тип, – тоже зевнул Листвянко. – Похож на…
– Вот повесит замок на дверь – и подпалит, – потерла глаза Жохова.
– Да обычный псих, – Пятахин с размаху ухнул в койку, пружины сжались и невысоко подкинули Пятахина в воздух.
– У него уши вросшие, – заметил Гаджиев и потянулся. – Как у убыра…
А я вдруг почувствовал, что тоже хочу спать. Просто зверски. Лег в пружины и сразу начал проваливаться, и то, что происходило вокруг, слышал только через сон.
– Надо кого-то послать к автобусу, – предложил Жмуркин. – На велосипеде. Сообщить, что мы дошли, узнать, как дела. Потом надо с кураторами связаться – сказать, что мы живы…
– Я могу съездить, – вызвался Лаурыч.
– По мамке соскучился, – лениво отметил Пятахин. – Мама, мама, наши сети притащили мертвеца.
– Да нет, я просто люблю на велосипеде кататься…
– Да не, все понятно, после того, как тебя столько лет моют в тазу…
– Мама меня не моет, – спокойно возразил Лаурыч. – Это вранье всё, я не знаю, кто это придумал …
– Сам поеду, – сказал Жмуркин. – Старшим оставляю Бенгарта. Бенгарт, слышишь?
– Слышу, – ответил я.
– Если что… Далеко без меня не уходить.
– Ага, – сказал я.
– А у Жоховой тоже уши вросшие, – сказал кто-то, кто именно – я не расслышал.
И уснул окончательно, по-мертвому, глубоко и почему-то спокойно.
Проснулся уже в темноте. За окном шуршали кузнечики, звезды висели над лесом, мутное стекло отсекало мерцание, и звезды походили на серебряные полушки, рассыпанные по небу, или на старые елочные игрушки. Мне не хотелось подниматься и впрягаться в жизнь, но меня уже раскусили.
– Проснулся, начальничек, – сказал Листвянко.
– Тоже мне, фюрер, – усмехнулся Пятахин.
Ничего себе. Пятахин хамеет, все ему мало.
Замолчали. Странный звук, давно такого не слышал. То есть я, кажется, никогда такого не слышал.
Я сел и огляделся. Избу заливал лунный свет. Все, и мальчики и девочки, собрались в нашей комнате, сидели по койкам, такие черные фигуры с лунными лицами. И слушали.
– Это все-таки что? – настороженно спросила Снежана.
– Песню поют, кажется, – отметила Рокотова.
Точно, кажется, песня. На три голоса. Задорно так, весело.
– Они что, ненормальные? – спросил Листвянко.
– Если песню поют, обязательно ненормальные, что ли? – обидилась Снежана. – У меня дедушка тоже часто поет.
Они стали выяснять, есть ли зависимость между пением песен и умственной недостаточностью, как обычно, приводя в качестве аргументов дедушек, прадедушек, хоровые капеллы, финских рокеров и прочее бессаме мучо. И я сразу от них устал, мне не хотелось слушать их, и я вышел на крыльцо, вздохнуть настоящим воздухом, расправить легкие. Вздохнул…
Пирогами. Сильно так пахло пирогами или пряниками. Я поглядел направо.
На веранде соседнего дома под крышей горела керосиновая лампа с мятой банкой, чуть сбоку дымил самовар, а рядом с ним скучала очередная мохнатая и большая кошка. За столом сидели три старушки, они играли в карты и пели звонкими голосами:
В тоске заплачет мать-старушка,Смахнет слезу с ресниц отец,И дорогая не узнает,Какой десантника конец…
Получалось у них интересно – и грустно, и задорно одновременно, слушать было приятно. Я вообще не любитель всякой самодеятельности, но в данном случае мне понравилось. Наверное, потому, что старушки пели с удовольствием.
Бабушки пели, на самодельных качелях сидел Капанидзе с гармошкой. Он медленно раскачивался, качели взвизгивали, и в ритм этих взвизгиваний Капанидзе растягивал гармошку, и всё вместе умудрялось вплетаться в пение, и получалась маленькая вечерняя музыка.
А по двору задумчиво бродила белая коза. А в лужу у крыльца печально падали звезды.
Или показалось?
Глава 16
Фисташковые волки
– Витя! Витя, просыпайся! Там этот пришел… Вчерашний.
Пришел вчерашний день, и пыль смахнул, с утраВчерашний – дребедень, ай лайк позавчера…
Что это? Стихи стал сочинять, как Пятахин какой… Мир – куда ты катишься, дай ответ, не дает ответа, ровное жужжание, пахнет медициной, это Гаджиев. Апрельский пал. Захотелось крикнуть от…
От какого-то странного счастья. Крикнуть, по стенам побегать. Выспался, наверное. Я вдруг понял, что последнее время я не высыпался совсем. А теперь вот выспался, вчера полдня и ночь сейчас. Хорошо.
