и на Кеды; жил также 8 лет в Онуфриевском раскольничьем скиту, который теперь не существует. Тогда в этом скиту был игумен, старцы и старицы; когда игумен умер, скит прекратил свое существование. Он пропел мне старину «Бой Добрыни с Дунаем». Он знает еще старину «Дунай сватает невесту князю Владимеру», но сходно с Локтевым и только половину, вследствие чего я и не записал ее. Раньше он знал больше старин, но теперь перезабыл. В своей старине он часто употребляет «дак».
Вот при каких обстоятельствах, по рассказам Емельянова, поют старины на Кедах в промысловых избушках. Иногда недели две нельзя выйти в море по случаю противного ветра. Хозяева и товарищи заставляют кого-нибудь спеть старину. Иных заставляют петь или рассказывать за прореху (провинность): не той ложкой хлебнет, выругается нецензурными словами, испортит воздух за столом и т. п. За эти же провинности существуют и другие наказания, например, полок плотя́т, то есть настукают задницей о полок (полок — нары в избушках по стенам вровень с лавками), или же ведут провинившегося с котлом со звоном по улице перед избушками.
226. Бой Добрыни с Дунаем
А доселе-то Резанюшка слободой слыла,
Ишше ноньце Резанюшка слывёт городом.
Во той же Резанюшки, славном городи,
Ишше жыл-то был Микитушка Романовиць.
5. Живуци-то веть Микитушка не старылса,
А не старылса Микитушка — преставилса.
Оставалась у Микитушки любима́ семья,
Любима его семья бы́ла молода жена,
Да по имени Омельфа Тимофеевна.
10. Оставалось у Микитушки цядо милоё,
Уш как милоё цядышко, любимой сын,
Да по имени Добрынюшка Микитиць млад.
Уш как стал-то тут Добрынюшка не мал става́л,
Он не мал-де ставать да стал конём владать,
15. А конём-де владать да стал копьём шурта́ть[109].
Он срежаицьсе Добрынюшка на конюшен двор,
Он накладывал уздицю всё тасмянную,
А накладывал седёлышко чыркальскоё,
Он подстегивал двенатцеть тугих потпругоф,
20. А тринатцату — церес степь да лошадиную
А не для-ради басы, дак ради крепости:
«Не оставил бы миня конь да во цистом поли,
Не заставил бы ходить миня да пешого!»
А не видели тут срядоф богатырскиих,
25. Только видели: Добрынюшка в с(т)ремена ступал;
Не видели поески богатырскоей,
Только видели: в чистом поле курева стоит,
Курева-де стоит — дак дым столбом валит.
Он веть выехал на шоломя ока́тисты,
30. А на те жа веть на горы Сороцынския;
Становил он коня дак не прыказана,
Не прыказана коня дак не прывязана.
Он увидел тут шатер белополотняной,
Приежджаёт ко шатру белополотняну;
35. Он увидел тут веть подрес<з>ь неудобную.
А написана-де подрес<з>ь неудобная:
«Ишша кто эт<т>а* выпьёт цяру зелена вина,
Не бывать этому дак жыво́му зде́се».
Он заходит-де Добрынюшка во бело́й шатер,
40. Наливаёт-де он цяру зелена вина
(А не мала, не велика — полтора ведра!)
Он берёт-де эту цяру единой рукой,
Выпиваёт-де цяру дак к едину духу.
Наливат он-де цяру во второй након,
45. Выпиваёт-де цяру к едину духу.
Налива́т-де он ця́ру во трете́й нако́н,
Выпиваёт-де цяру к едину духу.
Ишша первую выпил ради здравьица,
А втору́ выпил Добрынюшка для похме́льица,
50. Ишша третью-ту выпил ради шалости.
Во хмелю-то Добрынюшка не сурадён[110] был:
Он прырвал-прыдрал дак тут белой шатер,
Розметал он шатер дак по чисту полю;
Ростоптал он-де сороковоцьку* с зеленым вином,
55. А фтоптал-де он цяроцьку в сыру землю;
Розломал он веть кроватку слоновы́х костей,
Слоновых-де костей, дак зуба рыбьяго,
Розметал он кроватку по цисту полю.
И во ту жа пору было, во то времё,
60. Выежжываёт тут Дунай дак сын Игнатьевиць;
Он крыцит-то, зыцит дак громким голосом:
«А какая тут невежа тут наехала?»
Ишша спит-то Добрынюшка — не пробудицьсе.
А крыцял-то, зыцял Дунай во второй након,
65. И крыцял-то, зыцял он во трете́й након.
Ишше бьёт его конь дак пра́вою ногой.
Тут скакал Добрынюшка на добра коня,
И поехал тут Добрынюшка ко Дунаюшку.
А не две-де горы дак сокаталосе,
70. А два удалых добрых молотцов съежжалосе.
Они билисе-дралисе да трои сутоцьки:
Они саблеми рубилисе вострыма,
Они копьями кололисе булатныма;
У них сабли-то востры пошшорбалисе,
75. А булатныя копья по насадоцькам сломалисе:
А боёвыма-то палками-то билисе —
Они тем боём друг друшку не ранили.
А боролисе плотным боём, рукопашкою,
По колен-де фтопталисе в сыру землю —
80. До того же веть до камешка до серого.
Ишша пал-де Добрынюшка на сыру землю:
У его права ножэцька окатиласе,
Ишша права-то руцька дак оборваласе.
Он <в>змолилса тут Спасу всё Пречыстому,
85. Присвятой-де он Матери, Богородицы:
«Ты за што миня, Господи, нонь выдали?»
А садилса тут Дунай к ему на белы груди,
Он ростегивал кольцюжныя застёжоцьки,
А хотел-де вымат[111] дак ножышшо-цынжалищо,
90. А пороть у Добрынюшки груди белыя,
Досмотреть у Добрынюшки ретиво серьцо́.
Ишша спрашыват Дунай дак сын Игнатьевиць:
«Ты какой молодець, да коей земли, да коей матери?
Ишша как тибя молотца именём зовут?
95. Ты какой земли, молодець, какой матери?»
Отвечаёт тут Добрынюшка таковы реци́:
«Кабы был я на твоих дак на белых грудях,
А не спрашывал не имени, не вотцины,
А вымал бы я ножышшо всё цинжалишшо,
100. Досмотрел бы у тибя дак ретиво серцо!»
А скакали тут веть молотцы на резвы ноги,
Они братались крестами всё названыма.
А во ту жа пору было, во то́ времё,
Тут веть едёт Илья дак старой Муромец,
105. Ишша спрашыват Илья дак старой Муромец:
«Ишше руськи ли вы али неверныя?
Ишше руському я веть дак помошш дам,
А неверному я буду прыдакивать[112]».
Ишше стал-де Дунай тут веть жалицьсе:
110. «Прыломал он шатёр белополотняной;
Ростоптал он сорокофку с зеленым вином;
Ростоптал он кроватку слоновы́х косте́й,
