Рик потягивает носом воздух, но что-то подсказывает мне, что мои скромные кулинарные способности тут не причем.
- Привет, - заговаривает он со мной – и припаздывает – я говорю: - Привет, - почти синхронно с ним.
Приперся домой, когда попало, он, не встречал никто с ужином меня, но почему-то именно мне становится неудобно. Может, все-таки нужно было позвонить, поставить в известность – меня не будет, мол. До такого-то. Питайся, там. В полицию не звони, чуть что, погоди маленько.
Но я не позвонила. А по нему и не скажешь, что он меня посеял, тем паче – стал бы куда-нибудь звонить. Из его взгляда прыгает злая искра и цепляет меня: я был там, где был. Будешь докапываться – вообще приходить перестану.
Тогда я решительно потряхиваю мелированными – выбралась-таки – волосами: поняла. Но значит, тоже ничего не должна. И поворачиваюсь к сковородке передом, к нему – задом.
По-моему, Рик просекает и, сложив, руки на груди, прислоняется плечом к дверному косяку. Откинув голову набок, этот волчара с усмешкой наблюдает за движениями моей руки.
Как видно, жрать охота нам обоим. Он сюда на запах шел.
- Ужин? – спрашивает он с едва заметной усмешкой.
- Да, есть захотелось, - бросаю даже не ему, а куда-то в сторону. – И тебе, может хватит, - и берусь за сковородку.
В следующее мгновение он делает полупрыжок, который заставляет меня вздрогнуть, сковородка со звоном и грохотом валится у меня из рук обратно на плиту.
- Полегче, ужин уронишь, - ворчит Рик, и, подпрыгнув ко мне, резко, но не грубо хватает за локоть. По-видимому, он все еще рассчитывает, что этот ужин достанется и ему.
Сигареты, туалетная вода и холодный декабрьский вечер – его запах опьяняет, от его прикосновения я вздрагиваю, как от ожога, и у меня вдобавок начинает кружиться голова.
- Есть пора... – стараюсь сказать как можно наездливей, скрыть, что у меня подкашиваются ноги, и не от голода.
- Оно ж горячее еще... – порыкивает Рик, - ...пусть пока остывает... и вообще... - он уже не сдерживаясь оттесняет меня от плиты, толкает попой на стол, - мне аперитив нужен.
И тянется губами к моим губам.
- К-какой я тебе, на хер, ап-перит-тив?.. – заикаюсь я, беспорядочно встречаясь языком с ним, его языком и зубами.
- Вкусный, - бормочет он между поцелуями-полизываниями-покусываниями. – Вредный, но вкусный. И с клубникой, как я люблю.
Он про мой любимый коктейль, мороженое или все, вместе взятое?..
Пока я гадаю-не гадаю, Рик ест мою шею, собирает что-то с нее, будто это там у меня клубника.
Черт, до момента его появления у меня на кухне я и не осознавала толком, что скучала. А теперь меня трясет всю, пока я дрожащими руками расстегиваю ремень на его джинсах, ковыряю сами джинсы, а он одним движением лапы смахивает с меня мой оверсайз, под которым на мне ничего нет.
Я прежде чувствую, чем вижу, что он во мне. Полулежу на столе голиком, не считая вязаных носков, а он вдавливается в меня, будто одевает. Изнутри одевает. Вдавливает в меня член, поцелуи свои вдавливает, сейчас задушит языком. Не задыхаюсь, не чувствую тяжести от его тела на мне, во мне. Все заглушил бешеный драйв, и даже если что мешало – нет его, он спрессовал нас вместе. Не падаю спиной на стол, не напрягаюсь – Рик держит меня под затылок. Любит там держать. Ездим так на столе еще некоторое время.
Кончаю одними только закатанными глазами – он видит. Против своего обыкновения не заставляет кричать – глушит-душит еще сильнее – и вдруг кончает в меня, вместе со мной, ревет мне в горло свой оргазм, а из меня течет по ногам его сперма.
- Сорян... – отдувается он, а сам полулежит еще на мне, полизывает мои губы, из которых чисто автоматически, нет-нет, высовывается ему навстречу мой язык.
У меня даже нет сил отругать его за то, что обкончал меня. Я не люблю эту холодную липкость, на которую сейчас не реагирую. Нет сил. Нет сил.
- Покрасилась, - замечает он, слегка отстранившись.
- А-а... не-е... мелирование...
- А чё – стоило ради этого... – ворчит Рик.
- Чё?.. – шепчу я.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Не видеться три дня. По-другому, да? М-м?.. Бомболетик, – легонько тыкает он меня между ног.
- Че... тыкаешься... – не спускаю я ему эту саму собой разумеющуюся мягкую грубость – и тыкаю его в шею.
В ответ он неожиданно «звереет»:
- Охренела...
Хватает меня за руки, шарит вокруг стола и, нашарив салфетки, поспешно вытирает между ног – зачем, я тут же понимаю: за этим следует сладко-жесткое распятие меня на кухонном столе.
На сей раз меня просто-напросто шлепают спиной на стол, чуть ли не всем лицом ныряют в мою киску, а дальше... черт... дальше я плохо помню. Назвать это вылизыванием даже как-то неуместно. Он словно куски от меня отрывает, не кусая при этом, даже не дотрагиваясь зубами. Хищник со стажем.
Помню, что, когда окончательно перестаю соображать и Рик это замечает, он перехватывает обе моих руки своей одной – правой, которой, как я заметила, владеет почти, как левой. Освободившаяся же левая лезет в меня – сделать меня окончательно. Она влезает туда, откуда секундой раньше вынырнуло его лицо – язык его теперь полностью переключился на клитор, лижет его, скользит повыше к пупку. Он знает, что способен довести меня этим до крайности. Он знает... знает то, чего я сама о себе не знала... – чуть не плачу сама себе в экстазе. До этого момента он мчал меня по обгонной к восходу солнца – теперь швыряет меня прямиком в этот восход:
- О-о-о, Ри-и-ик!
На этот раз мне не мешают кричать, и я кричу неистово и изумленно. Меня бросает так, что я боюсь не поспеть со своими криками подобно тому, как скорость звука не поспевает за скоростью света. Я сливаюсь с ощущениями настолько, что «очнуться» меня заставляет лишь легкая боль – Рик все продолжает терзать меня рукой и теперь это почти неприятно.
Но что это подкрадывается снизу вверх, откуда-то из района промежности, через живот, через грудь – и выше, выше, в самое горло?.. Оттуда расползается, струится по мне еще одно неизведанное ощущение. Вырывающиеся из меня бессвязные обрывки восклицаний сменяются на: – «О, Боже... Бож-ж-же мой-й-й...». В остальном догоняю я медленно. Прежде чем успеваю понять, у меня темнеет в глазах, а между ног выплескивается струйка жидкости, и даже глаза влажнеют от слез. Я задыхаюсь от ярости, абсолютно размазанной беспомощности – и кайфа в том и в другом.
Он «сделал» меня еще раз – по-другому, по-запретному почти. Я лежу голиком на кухне, на столе, вся – в его сперме, и я сквиртанула – это ведь только что было? Я в первый раз так – прямо на шкаф под раковиной, на коврик на полу...
Он шлепает рукой по моим половым губкам. Там так мокро, а я могу только обдолбанно вращать глазами. Если бы могла еще испытывать с ним чувство стыда, то стыд сейчас испепелил бы меня, это несомненно. Если бы.
Ему плевать на тянущую боль во мне. Я не успеваю остановить его или просто выразить недовольство, свое несогласие с тем, что он сейчас делает: входит в меня членом.
Это как-то неправильно. Не могу сказать, откуда я это знаю. Меня словно надо бы оставить в покое, как после настоящего потрясения, но он то ли не знает, то ли ему плевать. Поэтому движения его во мне – своего рода насилие. Осквернение моего желания побыть наедине с собой. Они малоприятны, к тому же я немного устала, но позволяю ему делать – может, нет сил сопротивляться, а может...
Во мне включается разум и заставляет вспомнить то, что он сказал, прежде чем я разозлилась на него. По-другому сейчас. Из-за этого стоило не видеться. Верно.
С ним бывало почти по-всякому, но неизменно ярко и феерично. Но сегодня был новый уровень ощущений. Как будто желание наше обоюдное удесятерилось, заострилось подобно лезвию ножа. Увидел меня у плиты в рубашке и носках – захотел до яростного рычания; увидела его, запах почувствовала – захотелось отдаться, позволить ему все – и даже больше.
И хоть мне сейчас и неприятно, я не концентрируюсь на этом, но призываю на помощь положительные эмоции. Мой новоявленный позитивизм срабатывает – тянущая, даже режущая боль уходит. По крайней мере, я больше ее не чувствую. Мне хорошо уже от того, что позволяю ему кончить, а сама тихонько наблюдаю. После мне, нам обоим окончательно и бесповоротно надо помыться.
