половину, постучала в его дверь. Владимир Абрамович сидел задумчиво перед зеркалом. Не знаю, что на меня нашло, но я с порога выпалила: «Знаете что? А я вас совершенно не боюсь!» Еще и пальчиком погрозила. И вышла вон. Но не успела я отойти от гримерки на полметра, как услышала громкий смех. Владимир Абрамович смеялся!
С этого момента все вопросы нашего дальнейшего общения были сняты. На следующий день на репетиции мы работали так, как будто ничего не произошло. И никогда больше не вспоминали эту историю. Он не потребовал извинений (а мог бы, и был бы прав!), не унизил, не поставил на колени. Он просто сделал вид, что ничего не случилось…
И он очень мудро, по-отцовски повел себя, и он немножко двери мне приоткрыл, и я увидела отца своего. Мой папа – очень жесткий человек, очень требовательный, но те, кто допущен до папиной души, влюбляются в него безоговорочно и навсегда. Вот и Этуш очень похож на него!
Нежный, ранимый, заботливый, фантастический человек, который в такой броне, что редко кто его знал без этой брони. Я, к счастью своему, знала, мне было разрешено…
Он очень требователен в профессии: ты должен быть идеален, ты не имеешь права заходить на его территорию, ты не имеешь права на опоздание. И мне бесконечно это нравится, и я это поддерживаю. Я считаю, что театр – это строжайший закон, это армия, иначе все развалится. Вот поэтому эти строгие люди, наши народные, которые рядом с нами существовали, и держали высокую планку и никому давали спустить ее вниз хотя бы на миллиметр.
А еще Владимир Абрамович страшный хулиган. Он мог импровизировать, он мог «подставить» тебя на сцене, вызывая на совместную импровизацию. И он получал несказанное удовольствие, глядя на тебя, на результат этих экспериментов своих. Чтобы Владимир Абрамович с тобой похулиганил, ты должен был заслужить эту честь! Он должен был захотеть с тобой играть в эту игру. И со мной он играл в эту игру, за что я ему несказанно благодарна.
У него был замечательный кусок в спектакле, когда он говорил: «Вы знаете, меня безумно мучает геморрой». Так говорит князь у Достоевского, а дальше Владимир Абрамович продолжал: «Понимаете, начинается все вот отсюда». И показывал, откуда это все у него начинается. Это уже он придумывал, и это было очень смешно. Чем закончится этот монолог, я никогда не знала и поэтому всегда была начеку. Он раскалывал, он мог посмотреть, он мог сделать паузу. Он, конечно, никогда не менял Достоевского до неузнаваемости, но умел его удачно дополнить! Любую сцену этого спектакля – разбуди нас ночью, мы могли сыграть. Но если он был в хорошем настроении – то он мог так его развернуть, что ты – оп, и купился. И начинался вот этот пинг-понг, импровизация, это счастье необыкновенное.
Не надо забывать о солидном возрасте, в котором он играл этот спектакль! Он герой, настоящий герой. Это поколение фантастическое – вот этих наших людей-пароходов, как я их называю. Он никогда не опаздывал, он всегда был готов, он всегда в гриме, он всегда в костюме, он приезжал в одно и то же время, в одно и то же время одевался, обувался, гримировался. Он всегда был собран даже в свои 90 и старше.
Я с Владимиром Абрамовичем встречалась только в одной работе, мы сыграли вместе только один спектакль – но какой легендарный! Я не хочу никого обижать, театральных работ у меня много, но «Дядюшкин сон» – это бриллиант в моей коллекции, и счастье для меня, что он был моим партнером. Подумать только: играть такому человеку, как Владимир Абрамович, князя-идиота! Играть человека, которого раскрутили, женили, оболгали, человека, над которым смеялись и покатывались зрители! И вдруг он выходит в финале и говорит: «Господи, прости мою грешную душу. Почему эта жизнь так коротка?» И в зале уже другая атмосфера! И эти зрители, которые только что смеялись, уже плачут, они платки достают – я сама видела это не раз.
Это высочайшая, с моей точки зрения, актерская работа.
Он работал до последнего дня. Был очень активен. Он принимал участие в жизни училища, он до последнего времени интересовался жизнью Дома актера, он постоянно находился в работе. Они очень много ездили с Леной, ему был интересен мир и все, что в нем происходит. А как он выглядел! Здесь я не могу Леночку не вспомнить, она большая умница. Как он всегда элегантно был одет, как от него пахло дорогим парфюмом, как он был ухожен, какие у него были роскошные руки. Он до последнего дня оставался интересным мужчиной и никогда – стариком!
Он очень любил подкалывать. Да, часто этот юмор был жестким и даже злым. Обижались на него. И многие боялись. Редко кто ему перечил.
Но он чувствовал абсолютно точно, когда терпение оппонента закончилось. И в этот момент он тебя как бы обволакивал, обкладывал ватой, и ты терялся. И делал он это непредсказуемо и неожиданно.
Но мне с ним было легко общаться. Потому что, повторюсь, он был очень похож на моего отца.
Мой папа – тоже чистокровный еврей. А это очень требовательные мужчины, они особенно требовательны к детям своим. В семье это вообще совершенно неописуемое самопожертвование со стороны мужчины. То, что я вижу в папе моем, я видела и во Владимире Абрамовиче.
Мама у меня умерла давно, и мы как-то с ним говорили про его новую жену – про Татьяну Михайловну, и отец говорит: «Знаешь, мне так повезло, у меня что одна, что вторая женщина – реки». Я говорю: «А что ты имеешь в виду?» А он отвечает: «Ну, вот она наткнулась на камень, а в следующий раз ее течение пойдет справа или слева от него».
Вот мне кажется, что у Владимира Абрамовича такие же отношения с Леной. Он был очень благодарный человек. И если ему не перечить бессмысленно, если человек рядом стоящий, любит и не самоутверждается – он сторицей заплатит за это.
Вот и Лена. Она всегда рядом, всегда то с водицей, то с таблеточкой, то с бутербродиком, то с чаем. Она очень заботилась о нем, и очень приятно было за этим наблюдать. Нежнейшая… ну, как – огромная глыба, вокруг которой бегала Лена: то просила не пить лишний бокал вина, то не есть этот кусочек торта. С ним, конечно, жить-то нелегко было, но Лена этого и не замечала! Покажите мне
