Вот, например, случайный перечень тех «запрещенных» вопросов, который сохранился у меня в памяти и которых не смела касаться русская периодическая печать: о растрате земских сумм в Калужской губернии, о «Крейцеровой сонате» Л. Н. Толстого, о дирекции императорских театров, о болезни председателя кабинета министров Бунге, о продаже капсюлей какого-то Матика и К°. К числу вопросов, запрещенных к оглашению по соображениям государственной важности, были отнесены также: сообщение о драке между генералом Розенкампфом и Свистуновым, о случае с помощницей надзирательницы лазарета Павловского института, о беспорядках в зубоврачебной школе Важинского, о положении дел в страховом обществе «Россиянин» и пр.
Казалось бы, что при такой широте возможностей уже не могло быть и речи о каком-либо неудовольствии против печати. Но неудовольствия были каждый день, и кары сыпались как из рога изобилия: предостережение, запрещение, разорение…
Трактир нельзя было ни отнять, ни закрыть без суда. Но газету можно, и журнал тоже можно.
Конечно, все это, взятое вместе, создавало постоянное, непрекращающееся угнетение издательского дела в России. Это дело походило на игру в карты: сегодня выиграл, а завтра проиграл. И серьезный капитал избегал печатного и издательского дела, как огня.
Так жили мы до манифеста 17 октября 1905 года[64], когда родилась слабая и хилая русская конституция. Манифест отменял предварительную цензуру, отменял административные взыскания, отменял систему залогов.
Статья IV временных правил о повременной печати (изданы 24 ноября 1905 года) говорила: «Ответственность за преступные деяния, учиненные посредством печати в повременных изданиях, определять в порядке судебном»[65].
Это уже был шаг вперед. А так как вместе с предварительной цензурой была отменена и концессионная система, то 1905 год некоторые считали поворотным пунктом в истории русской печати.
Но и после 1905 года мы были еще очень далеки от свободы печати. Наши газеты и журналы еще могли быть конфискованы властями до суда, если чиновники находили «признаки преступного деяния, уголовным законом предусмотренного»…
В сущности, это была та же предварительная цензура, но только замаскированная. Правительственная власть не сразу шла на уступки и отказывалась от своих бичей очень нехотя и очень неискренне.
Особенно это можно сказать о законах, регулировавших книгоиздательство в России. Новые, конституционные законы были иногда даже гораздо хуже и строже старых, дореформенных. Издатель никогда не был полностью гарантирован от скамьи подсудимых. Даже в тех случаях, когда книга или газета еще не вышли из стен типографии и никакого распространения не получили, статья 132[66] давала право администрации посадить на скамью подсудимых не только автора, но вместе с ним и издателя, и даже типографа.
У юристов все эти новые статьи новых законов о печати получили название «каучуковых», и название это вполне отвечало существу дела.
Особенно роковое значение для русской печати имела статья 129 нового Уголовного уложения[67], где речь шла о «ниспровержении существующего в государстве общественного строя» и о «вражде между отдельными частями или классами населения». Эта статья закона считалась самой «каучуковой», а так как и практика суда тоже была «каучуковая», то, при желании, можно было посадить на скамью подсудимых кого угодно и за что угодно.
В течение 40 лет моей издательской деятельности я испытал все цензурные кары, какие только существовали, но на скамье подсудимых я очутился только после конституции и после провозглашения так называемой «свободы слова».
В 1905 году наше издательство выпустило брошюру А. В. Ельчанинова «О самоуправлении»[68]. В брошюре говорилось о необходимости самодеятельности на местах, пока лучшие люди «будут добиваться в Государственной думе хороших законов», и о возможности сделать жизнь крестьян «более справедливой и безбедной». Цензурное ведомство нашло в этой брошюре «ниспровержение существующего строя» и посадило меня на скамью подсудимых.
Другая брошюра — под названием «Что нужно крестьянину» — тоже послужила поводом к возбуждению дела по той же статье, причем на скамье подсудимых сидел уже не только я, но и автор брошюры, молодой ученый В. Ф. Эрн. В этой второй брошюре проводилась идея уравнительного землевладения.
Третий случай привлечения меня к суду заслуживает особого внимания. Поводом послужил изданный мной «Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке»[69]. В словарь, конечно, попали и такие «страшнее» слова, как «социал-демократическая партия», «диктатура пролетариата», «капитализм», и, хотя объяснение этих иностранных слов давалось самое дидактическое, власти нашли все-таки возможным пустить в дело 129-ю статью. Я был привлечен к ответственности, так сказать, за ниспровержение существующего строя при помощи словаря. Вместе со мной заняли место на скамье подсудимых и редактор словаря Н. В. Тулупов и автор Сенниковский.
Но если в первых двух случаях моей судимости все окончилось сравнительно благополучно, то случай со словарем не обошелся без человеческой жертвы.
Меня и Н. В. Тулупова судьи оправдали, а бедного составителя словаря Сенниковского посадили на год в крепость, причем и объяснительная часть словаря была конфискована.
В четвертый раз меня судили все по той же «каучуковой» 129-й статье За издание «Ежегодника внешкольного образования»[70].
Эта книга представляла собой собрание всякого рода сведений, касающихся учительского быта, начиная от законов и министерских циркуляров и кончая резолюциями учительских съездов. А так как на одном из этих съездов в бурном 1905 году была принята резолюция о необходимости созыва учредительного собрания, то сборник подвергся аресту, а меня привлекли к суду.
Как и на всех моих процессах, и в этом случае вниманию суда был предложен вопрос: может ли человек, стоящий во главе огромной издательской фирмы, считаться ответственным за содержание каждой издаваемой им книги и может ли вообще хватить человеческой жизни, чтобы прочитать все книги, изданные Сытиным.
Книг наша фирма выпустила, я думаю, значительно больше миллиона, и, вероятно, эта цифра показалась судьям убедительной — висевшая надо мной угроза долголетнего тюремного заключения прошла мимо. Меня оправдали в четвертый раз.
По другим статьям закона (1033 и 1034)[71] меня судили только два раза и оба раза оправдали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
