Камера выхватила валявшийся в кювете детский ботиночек и я отвернулась. В голове вновь был слышен визг тормозов, потом — чудовище. Мы — аномалии. Почему мы существуем, для чего мы существуем? Я отвернулась, пытаясь не смотреть. Не хочу больше. Не хочу жить, не хочу убивать, ничего не хочу.
Они бились друг с дружкой. Черная куртка перетекал, обращался дымом, плотной струей врывался в черную мглу Повелительницы Тьмы, заставляя её отчаянно реветь. Или это ревел кто-то другой? Не помню. Было пару часов назад, а, кажется, прошла целая вечность. Аюста поначалу пряталась за своей создательницей, неуверенно переводя взгляд с неё на противника. Мне на миг вспомнился монстр из мобиля, как от него гулко отскакивали пули. Здесь никто не стрелял, явно зная, что это бесполезно. Я сидела у Лексы, умоляя его подняться — массивная туша писателя не подавала признаков жизни. Меня грубо отшвырнул в сторону какой-то солдат-ОНОшник. Крякнул от натуги, потащил Лексу в сторону, оставляя меня совершенно одну.
Чужая воля вонзилась в голову, чуть не сбив меня с ног. Острой головной болью отдался приказ — лечь на землю и не двигаться. Ещё недавно кричавшие люди, умолкали, бесчувственно валясь с ног. Солдаты специальной службы утаскивали людей подальше — от развернувшейся битвы. Юма, ожесточенная, обескураженная и азартная, билась без жалости. Каждый удар — смертельный. Змеей извивался юркий человечек. Спа-ать, протянул голос у меня в голове, навалившись со спины вместе с непосильной слабостью. Над головой всё так же бесчисленно звезд. Дерутся. Я хлопнула глазами — по крайней мере, мне так показалось, упала на колени. Лекса теперь в безопасности? Наверно. При мысли об этом стало гораздо теплей; теперь можно и умирать. А в воздухе пахло — не знаю чем. Необычно, слишком свежо и слишком… жизненно? Чем пахнет жизнь? Не знаю, но она была повсюду — стоило мне лишь пошевелиться, коснуться её, потянуть за приветливо неторопливую нить искры.
А потом был туман — сначала я приняла его за то, что я просто засыпаю. Ухожу в небытие. Проваливаюсь в пучину сна, вот-вот забудусь — может быть навсегда? А туман полз, иногда словно пробуя людей на вкус, лизнув их буквально краешком, огибал, уходил в сторону, пока не наткнулся на меня. Стало страшно — всего на миг. Вдруг сейчас навалиться удушливость, вдруг сейчас меня утащит — в пучины мрака, теперь уже навсегда. Лексу утащили, я здесь одна, а жизнь… жизнь повсюду.
Черная куртка проигрывал. Верно, не рассчитав своих сил, он перетекал из одного состояния в другое — уже не здесь, совершенно в другом мире. Мрак, навалившийся на нас, окутал облаком, перенес куда-то в другое место. Словно я опять была во сне. А может быть и была?
Аюста пятилась, изредка из её маленьких ладошек вырывался стройный луч света, норовя попасть в моего нежданного спасителя. Не раз и не два ей это удавалось, а мужчина, казалось, даже не замечал этих комариных укусов. На лице малышки — слезы. Она боролась сама с собой, с нежеланием помогать своей повелительнице, и всё же подчинялась. Стоило Юме хоть раз её окрикнуть — и она обращалась в послушную куклу. Марионеткой, неестественно вытягивала руки, силясь сопротивляться чужой воле, в конце концов, сдаваясь.
Людей не было. Не было поезда, с искореженным вагоном. Откуда-то все одно тянуло дымом, потом, страхом — и полевыми цветами. И жизнью. Тонкие нити — радужные, становились то тоньше, то толще. Словно где-то там, за непроницаемой стеной мрака люди безудержно боролись за свой существование, за право встретить завтрашний рассвет. Имею ли я такое право? Ты — человечек, улыбался писатель. Наверно, имею.
Я осторожно и бережно взялась за первую нить, тут же ощутив слабость — чужую, не свою, далекую. Человек не просто валялся без сознания, он, кажется, умирал и не собирался этому противиться, угасал. Я не стала отбирать последние крохи, коснулась ту, что была толщиной с хорошую бечевку — и меня пронзило. Не желанием жить, карабкаться наверх, расталкивая всех, а энергией. Казалось, взмахни я рукой — и смогу разогнать мглу, заставить её забиться в истерике. Прятаться под кроватью и столами. Нет, так нельзя, нужно иначе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Аюста? — я позвала девочку, надеясь, что она мне ответит. Черная куртка попал в хитрую ловушку, оказался в захвате Юмы, не имею возможности ускользнуть — своим привычным способом. Наклонившись прямо к его лицу, она шептала — без умолку. Нежно касаясь руками его лица. Они знакомы, кольнула меня догадка. Бились друг с дружкой — и не раз.
— Я не могу! — сквозь свои рыдания, выдавила Аюста. Она ответила — не сразу, с задержкой. Голос дрожал — так сильно, что я не могла поверить, что когда-то этот голос уверенно говорил мне о том, что мы сможем одолеть повелительницу тьмы.
Зачем я её позвала? Что я теперь ей скажу? Грозно спрошу, почему она предала меня? Или почему Юма решила создать её — такой, и заставила исполнять свою волю. Вспомнилась грусть в глазах девочки, когда она говорила со мной. Хотела сказать, но боялась. Бедная, маленькая малышка, родившаяся из чужого голода, ради чужого голода, была отравлена — страхом. Своим. Чего она боялась? Умереть? Чем она хуже меня, почему она недостойна жизни?
— Я не могу! — вновь повторила она. Её руки вздернулись, будто гигантский кукловод сверху потянул за ниточки. Ослепительно белый луч, кажется, рожденный прямо из солнца сбил с лица Черной Куртки солнечные очки.
— Сопротивляйся! Я… помогу тебе! — на лету мне удалось ухватиться за еще несколько толстых нитей, подпитываясь от них, становясь сильнее. Лишь на мгновение, на краткий миг мной овладел вопрос — вдруг, один из них, из этих шнуров жизни, жизнь Лексы? Не краду ли я у него?
Мне некогда было думать, время вопросов закончилось. Только сейчас я вдруг заметила, что я на самом деле — всего лишь кукла. Это не сон, проскочила догадка. Трещали внутренние шарниры, а мне казалось, я могу бегать, прыгать, делать что угодно. Я могу. Наверно, даже чувствовать — по настоящему, как человек. Но было некогда.
Я коснулась стопы Аюсты — в моем размере это представлялось единственно возможным. Ничего не произошло. По крайней мере, я ожидала, что что-нибудь, да случится. Что я смогу войти в Аюсту, влиться в неё — как тогда в сон Лексы. А, может быть, я что-то сделала не так? Ведь тогда я искала дверь — там, на грани чужого сна. Может быть и тут.
Искра Аюсты коснулась меня, лизнула, а я вцепилась в неё обоими руками — по крайней мере, мне так показалось.
Черные отростки — скрюченные, извивающиеся, больше похожие на щупальца охватили крохотное, почти кукольное тельце, то и дело заставляя его дергаться — в такт. Некий ужасный ритм, понятный, наверно, только Юме. Что же она за тварь такая, если умудряется разом бороться с ОНОшником — и с своим же порождением. А то, что она боролась и с Аюстой я не сомневалась. Невидимая глазам борьба, столкновение — чего-то с чем-то.
Я была огромной. Великан, наблюдающий со стороны. Осмотрелась вокруг, в надежде отыскать Юму или Черную Куртку. Мне показалось, что они окажутся — маленькими, совсем крохотными. Что я возьму Юму в ладошку — и раздавлю её, как перезрелую виноградину. Суну под луч света собственной жизни — и тогда она…
Как можно убить при помощи жизни то существо, которое питается жизнью? Но ведь если плотью ударить по плоти — будет больно?
Я должна была освободить Аюсту, покончить с её позорным пленом и тогда — что тогда? Где гарантии, что она не ухмыльнется, плюнет мне в лицо вместо благодарности и предаст — снова. Такого я не выдержу. Впрочем, кто сказал, что я вообще что-то выдержу? Что я вообще переживу сегодняшний день? Мне вспомнилось, как вчера Лекса был вместе с Мари — и на минутку мне стало завидно больше, чем прежде. Почему она родилась человеком, почему не я?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я попыталась ухватиться за отростки, да вот беда — я была огромной, гигантской, вот только уже не куклой. И не человеком. Понятием, действием, формулой? Парочкой символов, начерченными на доске? Не знаю. Тогда как мне помочь малышке? На миг я представила, что обращаюсь в ножницы — и сейчас мои лезвия сомкнуться,/ откусят первый отросток, второй — словно портной режет ненужные нити.
