«Налево море: его пенистые волны разбиваются о гранитные обломки, коими усеян здешний берег; Ревель с красноглавыми башнями и высокими шпицами, серый и туманный, когда за него садится солнце; светлый и разнообразный, когда светило дня блестит на востоке; Олаевская колокольня, и по разрушении своем огромная, стоит на краю, как грозный страж города. Ближе гавань с павильоном, мачты кораблей. Когда вечер тих и ясен, когда море спит и ни одна струйка не шелохнется, тогда вся эта картина отражается в зеркале вод. В бурную и ненастную погоду отмель, простирающаяся на большое расстояние, около берегов покрывается белыми кипящими валами; ветер гонит низко несущиеся облака и рвет их на полете; дугообразные крылья чаек и паруса отдаленных судов белеются на серых тучах. Мелкие челны рыбаков кучкою, как муравьи, колышутся. <…> Когда вечером едешь по дороге петербургской, монастырь кажется лежащим в овраге у самого берега и чернеется на светлом небоскло-не; тогда сквозь его боковые окна блестит море, освещенное последними лучами заходящего солнца, а фронтон представляется пирамидою, убранною огоньками. Во внутренности нет ничего достойного любопытства: пол зарос травою, сводов нет, кроме голубого небесного»7.
Основной сюжет повести составляет местная легенда: юная прекрасная Маргарита, сестра барона Олафа Рининга, любит бедного благородного рыцаря Вальдемара, сына вассала барона. Барон хочет разлучить влюбленных, но они во время его отъезда на охоту находят покровительство у аббата монастыря св. Бригитты, на владения которого покушается барон. Аббат венчает Маргариту и Вальдемара, но потом выдает их под рыцарское слово барона Рининга пощадить молодых и уступить обители спорные земли. Развязка повести трагична, как у Шекспира: по приказу Рининга его вассалы бросают Маргариту со стены крепости, стоящей на высоком утесе: «Какая – то совершенно непостижимая сила толкнула барона к парапету; он наклонился взглянуть, и здесь ад готовил для него потеху. Он встретился с последним взором своей сестры, устремленным в небо. <…> Что – то зазвенело, и Вальдемар, вырвавшись из рук палачей, ринулся через зубцы [стены] за своею супругою; цепи его забренчали по камням, и кровь обагрила утес»8.
В своих повестях А.П. Бочков, в отличие от А.А. Бестужева, тяготеет к трагическим развязкам. Например, повесть Бестужева «Ревельский турнир» имеет счастливый конец: после потасовки между рыцарями и мастеровыми престарелый барон Буртнек соглашается выдать замуж свою единственную дочь Минну, царицу турнира, за влюбленного в нее приказчика Эдвина, победившего грозного рыцаря Унгерна. Героиня повести Бочкова «Красный яхонт»9 графиня Шарлота фон Мантельфельд бережет на груди красный яхонт, фамильную драгоценность, подаренную ей возлюбленным – бедным рыцарем Альфредом фон Меллином. Влюбленный в девушку барон Эрик Нейгаузен уверяет ее в гибели Альфреда. После двухлетнего отсутствия возлюбленного Шарлотта соглашается выйти замуж за Эрика. В самый день свадьбы к молодой невесте приходит Самуил, еврей – ювелир, и рассказывает, что некий рыцарь геройски спас его от пяти грабителей, напавших по дороге, но сам опасно ранен. Перед смертью рыцарь просит Шарлотту вернуть ему красный яхонт. Догадавшись, что это Альфред, девушка под предлогом нездоровья отказывается ехать на венчание и спешит к возлюбленному. Уверившись, что он по – прежнему любим ею, рыцарь отходит в мир иной счастливым. Шарлотта постригается в монастыре и через год умирает от тоски. Барон Нейгаузен вскоре погибает в сражении.
Перу А.П. Бочкова, как полагают, принадлежат некоторые прозаические переводы с французского и стихи, опубликованные анонимно в «Благонамеренном» в 1825–1826 годах, а также эссе «Тоска», «Мысли и замечания» в «Альбоме северных муз», изданном А.А. Ивановским в 1828 году. В петербургских архивах хранятся его неопубликованные произведения: повести «Нарвская станция» (1827) и «Знакомый незнакомец, или Слова, сказанные кстати и некстати».
После смерти жены в 1827 году Бочков пережил тяжелое психическое расстройство с мучительными галлюцинациями, во время которого дал обет в случае выздоровления уйти в монастырь. Исполнить свое намерение он не спешил: с 1828 года путешествуя по обителям как паломник, он искал свой идеал монашеской жизни. Позднее он писал в дневнике: «Восстановление монашества, благолепия церковного и внутренних светильников, вот что бы видеть хотел я до кончины своей: мантиями покрытых Ангелов и таинства Неба в дольних храмах! Утреню тихую, молитвенную и полудень светлый, Святую Литургию и Вечер церковный, покаянный, умиленный, не грешный…»10.
До 1832 года, по словам Ивановского, А.П. Бочков «много писал и мало печатал. <…> Почитав все, что можно прочесть на французском языке, он охладел ко многим системам и умствованиям человеческим. Мастерски обличая их невежество и заблуждения, он всегда с восторгом и любовью переходил к доказательствам истинной мудрости, к неземной кротости и любви, к евангельскому учению. <…> Многие просвещенные дамы и мужчины искали случая видеть и слышать его»11.
Много размышляя о современной ему литературе, А.П. Бочков высказывал в письмах интересные суждения о Пушкине. В письме к Ивановскому от 28 октября 1826 года он пишет, что не согласен с мнением П.А. Вяземского, предпочитавшего басни И.А. Крылова басням И.И. Дмитриева, и разделяет соображения Пушкина: «Пушкин говорит другое. Дмитриев, по его мнению, напрасно причислен к лику великих поэтов, а Крылов, несомненно, выше Лафонтена». В этом же письме Бочков пишет о творчестве Пушкина, всерьез обратившегося к прозе только в 1830 году: «Пленительный Пушкин не ищет отличиться в прозе.
Это поприще не для его быстрого бега, он отдыхает здесь, как пифия на треножнике»12. Сравнивая Пушкина с отдыхающей пифией, то есть жрицей – оракулом, Бочков словно предвидит скорое появление замечательных пушкинских повестей, во многом определивших последующее развитие русской литературы.
Именно Ивановскому обязан А.П. Бочков своем кратким знакомством с Пушкиным. В середине апреля 1828 года Пушкин через Бенкендорфа подал прошение царю определить его в действующую армию в Закавказье. Отказ Николая I поэт счел немилостью, и это послужило причиной его болезненного состояния. 21 апреля 1828 года Пушкин подал новое прошение с просьбой разрешить ему выезд в Париж. По поручению своего начальника А.Х. Бенкендорфа Ивановский поехал к Пушкину в трактир Демута, где тот проживал. Перед выездом к нему по обыкновению зашел А.П. Бочков, и они направились к поэту вместе. Во время беседы, на которой присутствовал Бочков, Ивановскому удалось тактично убедить Пушкина, что отказ императора не означает немилости. Настроение и самочувствие поэта резко улучшились. На прощанье он, радостно улыбаясь, вручил Ивановскому экземпляр поэмы «Цыгане» с дарственной надписью.
«Товарищ мой, в первый раз увидевший Пушкина и зорко в эти минуты наблюдавший его, – писал Ивановский, – был поражен удивлением при очевидности столь раздражительной чувствительности поэта, так тяжко заболевшего от отказа в удовлетворении его желания и так мгновенно воскресшего от верных, гармонировавших с его восприимчивою душою представлений. ”Вот где надо изучать сердце поэта и вообще человека и вот как должно действовать на уврачевание его нравственных недугов, – сказал мой спутник. – Эти минуты никогда не изгладятся из моей памяти”, – заключил он»13.
Вероятнее всего, больше с Пушкиным А.П. Бочков лично не встречался. В 1828–1837 годах он паломничал по разным монастырям, но ему, как писал А.А. Чумиков в журнале «Русская старина»14, «вследствие его слишком идеальных представлений о монашеской жизни никак не удавалось открыть для постоянного пребывания такой монастырь, который бы вполне удовлетворял его желаниям». Бывал он в Козельской Оптиной пустыни, где его наставником стал преподобный старец Лев Наголкин (1768–1841).
Свято – Троицкая Сергиева пустынь. Троицкий собор
Наконец, в 1837 году он поселился в Троице – Сергиевой пустыни близ Петербурга, архимандритом которой с 1833 года был святитель Игнатий Брянчанинов (1802–1867), впоследствии епископ Кавказский и Черноморский. Образованный и талантливый о. Игнатий, автор «Аскетических опытов» и духовных стихотворений, стал наставником и другом А.П. Бочкова. Много лет они состояли в духовной переписке.
В Троице – Сергиевой пустыни Бочков прожил до мая 1844 года. В этот период он часто бывал в Петербурге, где останавливался в доме тестя П.И. Пономарева, на попечении которого остался его сын Алексей. Мальчик был хорошо воспитан, успешно учился в пансионе Журдена, по окончании которого дед определил его к себе в контору. В тот период судьба юноши не внушала опасений.
В 1844–1846 годах А.П. Бочков формально числился в Троицком Гуслицом монастыре Полтавской епархии, а фактически жил в доме епископа Полтавского Гедеона, весьма к нему благоволившего. Преосвященный Гедеон постриг его с именем Антоний 5 ноября 1844 года. 13 декабря 1845 года его рукоположили в иеродиакона и еще через 4 дня – в иеромонаха.
