насмешливо:
— Вот когда благодарить надо, Сергей Владимирович. Рассеянный вы очень.
— Виноват... Большое спасибо, — сказал Володин, так и не придумав, как же ей ответить, пока они возвращались к столу.
Матросский духовой оркестр, руководимый пожилым молодцевато-подтянутым мичманом в белых перчатках, играл без устали, словно пытался хоть этим как-то возместить острую нужду зала в женском обществе.
В отличие от штурмана все остальные, кто приглашал Марию Викторовну на танец, вели себя с ней безукоризненно, со старомодной, трогательной и смешной учтивостью, хотя с доктором она все же изрядно натерпелась. Он оказался поразительно глухим к ритму, неуклюжим, все время наступал ей на ноги и, в неимоверной сосредоточенности своей, вовсе не замечал этого. Мария Викторовна сама повела его в танце, а так как он упорно молчал, пришлось еще и разговорами его занимать.
Провожая ее на место, Редько совершенно убежденно вдруг заявил:
— По-моему, мы хорошо потанцевали.
— О да! — только и нашлась она. — Замечательно!..
Склонившись к микрофону, мичман в белых перчатках торжественным, многозначительным голосом сообщил, что на следующий танец приглашают дамы.
— Не хотел бы быть женщиной, — сказал Редько. — За целый вечер всего однажды и дают выбрать.
— Ну, в женской доле это еще не самое большое неудобство, — улыбнулась Мария Викторовна. — А скажите... Командир ваш... он танцует?
Редько издали посмотрел на Букреева, и, видимо, одно лишь представление об их танцующем командире развеселило его.
— Никогда не видел, — тонко хихикнул Редько. — Но было бы интересно взглянуть...
— Попробую вам помочь, Иван Федорович.
Чувствуя, что, промедли она хотя бы миг, ей уже и вовсе не решиться на такое, Мария Викторовна подошла к Букрееву.
— Юрий Дмитриевич, а командиру можно танцевать?
Букреев поднял голову. Мария Викторовна стояла перед ним, улыбаясь. Этого еще не хватало! Во главе с командиром — какие-то танцульки устроили!..
— Уставами как будто не запрещено, — буркнул он. А что он мог ответить? Сказать: не хочу?
Вставая уже, Букреев в нерешительности оглянулся, случайно посмотрел на Филькина, а тот, по-своему истолковав это, поощрительно закивал. Ведь единственным здесь человеком, по мнению Филькина, единственным, кто заслуживал танцевать с ней, был его командир. Все же остальные были, в конце концов, как он, Филькин, такие же, как он. И прав у них было не больше, чем у него, а если учесть, что Мария Викторовна появилась среди них благодаря его настойчивости...
— Филькин, — раздраженно сказал Букреев, — вам уже табанить пора.
Давно, еще с первых курсантских лет, когда они занимались шлюпочными гонками, Филькин усвоил, что слово «табанить» означает грести обратно, от себя, осаживая или разворачивая шлюпку, но какое это сейчас могло иметь к нему отношение — он не понял.
— Есть, — ответил Филькин, подумав с обидой, что в любом случае можно бы сделать ему замечание и не в присутствии Марии Викторовны.
Дома он, наверно, совсем другой, решила Мария Викторовна, удивляясь, что танцует Букреев легко и свободно. Вот уж не ожидала... Ну конечно, дома же он как бы в гостях, и то, от чего нам хочется иногда отдохнуть, — для них ведь все это награда, праздник... И жена у него, должно быть, красивая. Здесь, в городке, вообще много интересных женщин... И сын у него... Нет, пожалуй, двое детей — мальчишка и девочка...
— Юрий Дмитриевич, а биографией уставы не запрещают интересоваться?
— Чьей биографией?
— Офицера...
«Быстро, однако, клюнула...» — подумал Букреев.
— Ладно, в порядке исключения — скажу. Отличный специалист, женщинам нравится, холост...
Она с таким недоумением посмотрела на него, что Букреев остановился. Они так и стояли посреди зала, флейта нежно вела какую-то задумчивую, грустную мелодию, рука держала Марию Викторовну за талию, но раньше, еще секунду назад, это совсем не занимало Букреева, он просто танцевал, а сейчас, остановившись, чтобы понять, из-за чего Мария Викторовна так удивилась, Букреев почувствовал под рукой ее тело, его теплоту и мягкость, чуть ли даже не податливость...
Букреев снова повел ее в танце и спросил озадаченно:
— Погодите... Вы, собственно, о ком?
— А вы о ком?
Что она — смеется над ним, что ли?!
— О ком же?! О штурмане. Что ж, раз он так понял...
— Ах, вы о нем!.. Да, совершенно блестящий морской офицер. Только... Море его торопит.
— Какое море? — Букреев уже понемногу выходил из себя.
Она не ответила, а он не привык, чтобы ему не отвечали, раз уж он о чем-то спросил. И когда танго окончилось, он, сдержанно поблагодарив, с каким-то облегчением повел ее к столу, а Володин уже заранее приготовил ей место возле себя...
«Нечего, нечего, — решил Букреев, — ты лучше за своим Филькиным присматривай». И усадил Марию Викторовну рядом с Обозиным.
Она все это заметила, как-то неясно улыбнулась, кивнула Букрееву — все, мол, в порядке, спасибо, — и он отошел, поглядывая на часы. Пора было закругляться. Еще и дома-то как следует не побыл.
— Горячее подавать? — спросила его сухопарая неразговорчивая официантка. Как и все официантки в военных городках, она знала толк в субординации. Ну и что ж, что все заказывал этот симпатичный капитан третьего ранга? Командир-то их — вот он! К нему и полагается обращаться.
— Горячее? Давно пора, — мрачно кивнул Букреев.
Сидя рядом с механиком, Мария Викторовна была ему благодарна, что он не принялся тут же ухаживать за ней. И вообще, хорошо бы уже очутиться в гостинице, в своем номере, и лечь спать.
— А я тут недавно, до вашего прихода, одну истину преподносил, — сказал Обозин, посасывая пустой мундштук.
Истины сейчас не особенно интересовали ее, но, чтобы не обидеть невниманием, Мария Викторовна все-таки спросила, какую же истину.
— Увы, она оказалась не универсальной, — развел руками Обозин. И в жесте, и в тоне, с каким он сказал об этом, чувствовалась как бы личная его вина за
