то, что такой вот она почему-то оказалась не универсальной, эта его истина.
— Видимо, как всякая истина?
— Видимо, так, — согласился Обозин. — Оказывается, иногда в присутствии женщины все-таки глупеют.
Так-так... Это когда она со штурманом танцевала? С Букреевым?
— А вы этого не знали? — спросила Мария Викторовна.
— Я считал, что наоборот.
— И... кто же?
Улыбается виновато, тяготится своим открытием, почти поделился с ней, но уточнять не хочет, не считает, наверное, себя вправе.
— Я вот думаю, — сказал он негромко, как бы удивляясь тому, что сам для себя и открыл сейчас: — Что же это такое — настоящая власть? Чины, звезды?.. Конечно, и это. Но... Но вот появляется женщина — и оказывается, что на нее все это не распространяется. У нее власть естественная, неназначаемая. То есть власть — в ней самой. И — от нее... Непонятно я говорю, да?
— Почему? По-моему, понятно...
Вот тебе и механик. Вечно в своих насосах копается, в клапанах, с корабля, говорят, позже всех уходит — и все это незаметно, вроде даже стесняясь... А сейчас такую речь сказал — позавидуешь... Но... кто же поглупел все-таки?
— Хозяева уже устали, — услышала она. — Пора и нам честь знать.
Мария Викторовна с недоумением обернулась. За ее спиной стоял Букреев, и слова его явно ей одной предназначались.
«Проводить, что ли, решил? Или просто... — Мария Викторовна залилась краской. — Но тогда... Досиделась, нечего сказать!»
Взглянув на часики и не различая стрелок, она как можно непринужденнее и будто даже комично ужаснулась вслух столь позднему времени.
— Да что вы?! — удивился Обозин. — Мы же все скоро... — Он встретился взглядом с Букреевым и умолк.
— Мы все проводим, — решил Сартания и засобирался.
— А доктор один веселиться будет? — мрачно спросил Букреев.
— Действительно, ребята... — подошел Редько. — Чего это вдруг? Оставайтесь...
— Не переживайте, Иван Федорович, — успокоил Букреев. — Ваши «ребята» с удовольствием останутся.
Не дожидаясь какого-то их общего решения, Мария Викторовна заставила себя безмятежно улыбнуться — всем, всем большое спасибо за этот вечер, — попрощалась и быстро пошла из зала, а Букреев поочередно осмотрел своих офицеров, процедил сквозь зубы: «Мальчишки!» и сказал напоследок старпому: «Чтоб через полчаса никого здесь не было».
Спускаясь в гардероб, он подумал, что надо бы, наверно, все же подать ей пальто. Молча она приняла это, сухо поблагодарила и, не оглядываясь, вышла.
Сначала Букреев не особенно торопился — все равно она остановится, не пойдет одна ночью по безлюдной дороге; но Мария Викторовна, не замедляя шага, все шла и шла впереди, быстро шла: было ветрено и морозно, — и с досадой Букреев подумал, что не догнать ее уже неудобно, раз он вроде бы сам же и вызвался проводить ее до гостиницы.
Он поравнялся с ней, и они шли некоторое время молча. Обиделась, решил Букреев. Хотела, наверно, еще потанцевать, мало ей одного Володина...
— А некрасиво так уводить, Юрий Дмитриевич, — сказала она. — Даже командиру. — Подняв воротник, она прятала лицо от ветра.
Слова ее Букреев услышал, но интонация ускользнула от него, не понял, как она это сказала: с усмешкой? с назиданием? А если кокетливо? Кто их разберет... Вот только этого не хватало. Со стороны ведь так и выглядит: увел отец-командир эту женщину, умыкнул... Весело!
— А я не для себя уводил, — с вызовом сказал Букреев.
— А я бы, знаете, и не позволила...
— Ну и хорошо!
Они снова замолчали, и Букреев подумал, что лучше было выйти всем вместе: по крайней мере можно бы тогда ни о чем не разговаривать с ней.
— Мужа, конечно, нет? — спросил он, то есть даже не спросил, а уверенно проговорил, вспомнив к тому же, что не заметил на ней обручального кольца.
— Почему вы так решили?
— Я не решил. Просто... поинтересовался. Такие, как вы...
— Какие?
— Да вот такие! — решительно сказал Букреев. — В брюках!
— Постойте, постойте... — Ничего она не понимала. — При чем тут... Вы же сами говорили, чтоб я в этих брюках расхаживала!
— Говорил!.. Мало ли что... И детей тоже нет?
— Да все есть, — разозлилась Мария Викторовна. — Все как положено: и муж, и сын... — Она помолчала. — Юрий Дмитриевич, по-вашему, я... Я не так вела себя?
— А мне-то что? Я не свекровь.
Гостиница была уже рядом, за вечер порядочно намело, и, чтобы довести Марию Викторовну до самых дверей, нужно было сойти с дороги и, видимо, набрать полные туфли снега.
— Дальше не нужно, — остановилась Мария Викторовна.
«Ну, как хочешь», — подумал Букреев.
— Спасибо, что проводили... — Она насмешливо улыбнулась: — Что проводили и уберегли... Мы очень интересно поговорили. До свидания.
Отворачиваясь от ветра, она быстро пошла к дому, особенно не разбирая дороги, и при свете уличного фонаря, который раскачивался и громыхал железным колпаком, Букреев вдруг разглядел, что Мария Викторовна тоже ведь в туфлях...
— Осторожно там, у дверей, — сказал вдогонку Букреев. — Там лед...
Не оборачиваясь, она кивнула, долго что-то возилась с дверью. Помочь, что ли? Но его не звали, сама наконец справилась, дверь хлопнула, и Букреев остался один.
Он еще постоял немного — свет нигде не зажегся: значит, окно выходит на другую сторону. Постоял, вспомнил ее усмешку: «Спасибо, что уберегли...» (а он, может, не ее, а своих офицеров берег!), подумал, что очень уж она самонадеянная особа, и зашагал к своему дому.
На кухне все еще горел свет. Ольга, конечно, и не думала ложиться, хотя он предупредил, что вернется поздно.
«Мы очень интересно поговорили...» О чем же это она с ним разговаривала?
Ничего путного из их разговора Букреев припомнить не мог и, поднимаясь по лестнице, пожал плечами: «Разговаривали!.. Муть зеленая!»
