— Как кого? Марию Викторовну. Если, конечно, удастся уговорить. Все-таки надо было бы заранее... Но я попробую.
— Отставить, — остановил его Варламов. — По сути, не настолько знакомы... Да и командир...
Никто не поддержал Филькина, и он сел на место. Мол, как хотите.
— Кстати, — проговорил Володин. — Я тут в прошлый отпуск, на юге, с одной француженкой познакомился...
— Француженкой? — перестав жевать, спросил Варламов.
— Да. Она в институте французский преподает.
— А!.. — Варламов вернулся к закускам.
— Ну-ну?! — заинтересовался Шиловский. От штурмана всегда можно было услышать что-нибудь занимательное о его отпускных похождениях.
— Вот уж умница была! — мечтательно сказал Володин. — Вся-вся... И чистенькая такая, изящная... Прелесть, а не женщина.
«Так это же... как... как Мария Викторовна», — подумал Филькин.
— В Париж недавно ездила, — небрежно добавил Володин.
Сартания присвистнул, с соболезнованием покачал головой и тихо пропел: «Куда мне до нее — она была в Париже...»
— Ну и что?! — воскликнул Филькин.
О Марии Викторовне он не знал, где она была, и ничего по этому поводу сказать не мог, но что по крайней мере у них самих тут почище бывает, чем в Париже, Филькин не сомневался. Да и за штурмана обидно стало после песенки Сартании — обидно за возможное поражение Володина, а значит, в какой-то мере и за их общий престиж.
— Вы бы ей, Сергей Владимирович, что-нибудь о нашей жизни рассказали, — посоветовал он.
— Про нашу нельзя, Филькин, — сказал старпом. — Как говорится, время еще не приспело.
— Везет же людям, — улыбнулся Обозин. — Париж... Там же это...
— Эйфелева башня, — уверенно подсказал Филькин.
— Там — француженки! — укоризненно взглянул на него Шиловский. — А не какая-то башня. Эх Петя ты, Петя...
— Прекратить спор, — вмешался Варламов. — Распоясались, понимаешь... Эйфелева башня там тоже есть.
«Француженки!.. — с иронией думал Филькин. — Никто никогда не видел, а все равно: «Ах-ах-ах!..» Да она их всех... Я докажу!»
Выбираясь из-за стола, он услышал, как старпом говорит доктору, что хорошо помнит его еще лейтенантом. Быстро-то как время летит!.. А Иван Федорович ответил, что ему, наоборот, иногда кажется, будто он уже очень давно служит. Словно и не было никогда другого времени.
Получилось это как-то грустно, не вязались его слова с общим разговором, с настроением за столом, но особенно раздумывать над этим Филькин не мог. Нужно было позаботиться о том, чтобы срочно найти какую-нибудь машину.
13
В дверях казарменной каюты, отведенной Марии Викторовне для работы, стоял запыхавшийся Филькин.
— Я... на лодке... искал... думал... там...
— А я только оттуда, — приветливо улыбнулась она. — Да вы проходите...
Филькин отрицательно замотал головой.
— Вас... все... уже давно... очень... ждут... — еле переводя дыхание, проговорил он.
— Ничего не понимаю... Где ждут?
— Да в кафе!
— А что случилось?
— Понимаете... Доктору «майора» присвоили... Только узнали... И сразу все туда... Идемте же! — Он посмотрел на часы. — Семь минут на сборы.
— Почему «семь», Петр Гаврилович? — Ее и эта точность рассмешила, и то, каким Филькин выглядел сейчас решительным. Глядя на его раскрасневшееся, еще совсем мальчишеское лицо, хотелось не по имени-отчеству к нему обращаться, а ласково назвать Петенькой, но это бы, конечно, смертельно обидело его.
— Вас все ждут, — упрямо повторил Филькин и стал объяснять, какое это важное событие, когда офицеру присваивают очередное воинское звание. — Это, если хотите, как Новый год или день рождения, но день рождения и Новый год бывают каждый год, а звание... Ну, пожалуйста, а? — вдруг очень просительно и почти жалобно сказал он.
Идти не хотелось, скорее бы добраться до гостиницы — и так все воскресенье провозилась на лодке, устала... Она здесь вообще быстро уставала — наверно, полярная ночь действует, не успела еще привыкнуть, да и не представляла себе, как одна будет в мужской компании. Но Петенька так умоляюще смотрел на нее, так, видно, ему нужно было, просто необходимо, чтобы она согласилась и пошла с ним сейчас, вернее, чтобы он, именно он, Филькин, привел ее туда, что она заколебалась.
— Петр Гаврилович, — мягко сказала она, — но я же не готова совсем, я не ожидала...
Действительно, неловко было появляться на их торжестве в брюках, в которых она на лодке работала. Хотя ей идет в брюках, она знает, но все-таки...
— Вы?! Не готовы? — Он с таким восхищением, с таким неподдельным восторгом смотрел на нее. — Да вы... вы... — Он просто захлебывался от переполнявших его чувств. — Пошли!
Филькин решительно взял ее за руку, еще больше покраснел, и она не высвободила руки, чутьем уже поняла, чего стоила ему эта, видимо, неслыханная для него смелость.
Да и как Петя вернется к ним без нее? Начнут подтрунивать, скажут, что не справился, что, конечно, не его надо было посылать... А кто, кстати, послал?.. И Петя будет краснеть, мучительно улыбаться — все-таки вроде ведь шутят, — но на самом-то деле для него же это так серьезно: выполнил он их поручение или нет.
Она уже сейчас почувствовала его состояние — как он потеряется, если она откажет, — и пришел-то за ней именно он — не доктор, не старпом, не штурман, не кто-нибудь. А может, он-то и вспомнил первым...
— Ну хорошо, хорошо, — уступила Мария Викторовна. — Я только немного порядок наведу, нельзя же так все оставить... — Она показала на разложенные чертежи, записи, на заставленный приборами стол, но Филькин не соглашался, уговаривал идти сейчас же, немедленно, не понимая, что ей ведь себя нужно хоть немного привести в порядок. Объяснить ему это, объяснить, что она нуждается в этом, после его восхищения ею Мария Викторовна как-то не смогла.
— Но ведь семь минут вы мне дали? — напомнила она с улыбкой.
— По правде говоря, ни минуты нет, —
